— Не следует шутить со священными ритуалами, — строго вмешался один из молчавших доселе монахов. — Даже все то снисхождение, что мы готовы проявить к тебе, племянник, не позволяет подобного богохульства.

— Хорошо, настоятель Бэньинь, — с унылым видом кивнул принц. — Я согласен принять постриг… временный… и защитить тайны семьи от иноземных посягательств.

— Замечательно, — с улыбкой кивнул Инь Шэчи. — В таком случае, мы с женой будем поблизости, и если во время изгнания Цзюмочжи что-то пойдет не так, мы поможем вам, уважаемые наставники… — улыбнувшись с недвусмысленным намеком, он добавил:

— … Всеми доступными нам способами, — Бэньинь и Кужун недовольно нахмурились на эти слова, но не стали возражать. Было ясно, что монахи нуждаются в помощи много больше, чем показывают — грозное имя тибетского воителя, намеренного отнять тайные знания храма, вселило в них немалый трепет.

— Пойдёмте, господин Дуань, — Кужун приглашающе простер руку в сторону главного здания храма. — Я, как старший монах нашего монастыря, проведу ваш постриг. Затем, мы приступим к обучению в уединении. Милостью Будды, мы успеем исполнить задуманное в оставшиеся три дня.

— И чего эти лысые ослы так упорствуют? — тихо спросила у мужа Му Ваньцин, когда ее отец и монахи ушли. — Ясно же — твой план много лучше ихнего. Успеют ли они изучить свою технику, смогут ли с ее помощью победить этого тибетца, и сумеют ли сделать это без крови — неизвестно. Тогда как военная хитрость и добрая сталь вмиг разрешат все их трудности.

— Ты совершенно права, моя премудрая богиня, — с улыбкой ответил Инь Шэчи. — Но и монахов понять нетрудно. Даже в тяжкое время, они не желают предавать заветы своей веры ради лёгкого избавления от невзгод. Это достойно уважения… — он задумчиво окинул взглядом охряно-красные стены храмового здания, скрывшего в своих недрах монахов и Дуань Чжэнчуня, и рассеянно добавил:

— Их плану сопутствует лишь одна невеликая беда — твоему отцу придется на какое-то время остаться без волос, — девушка весело прыснула на его слова.

* * *

В последние несколько дней, Дуань Юй не находил себе места, бродя по отцовскому дворцу, словно неприкаянный. Как и всякий умный человек, он был склонен обдумывать принятые решения и свершенные действия, и, зачастую, сомневаться в них. Сомнения уже долго терзали его из-за ссоры, что случилась между ним и Инь Шэчи. Будучи юношей мягким и незлобивым, юный принц сожалел о размолвке с зятем, но никак не мог решить, почему — то ли из-за того, что не сумел победить в их кратком бою, то ли и вовсе потому, что начал тот разговор. Дуань Юй все ещё считал, что был прав, но уверенность в этом постепенно подтачивали те же самые сомнения.

Что хуже, ему не с кем было поговорить без обиняков, и обсудить свои душевные метания. Дядя все чаще глядел на юного принца с недовольством и стыдом, и отговаривался занятостью от бесед с ним. Чжун Лин, узнав, что Дуань Юй стал причиной изгнания ее новообретенной, но уже любимой старшей сестры, накрепко обиделась на юношу, и наотрез отказалась общаться с ним. Чжу Даньчэнь, один из четверки телохранителей, с которым они были дружны из-за общих интересов в искусствах, отказывался обсуждать внутренние дела царской семьи. Отец же и вовсе был в отъезде.

В очередной раз прогуливаясь по дворцовому саду, юный принц раздумывал о том, как же разрешить свои внутренние противоречия. Его мысли невольно обратились к былому, к другому случаю, когда собственное положение казалось Дуань Юю до тоскливого безвыходным — к тем дням, когда отец и дядя твердо вознамерились обучить-таки беспутного младшего родственника семейному боевому искусству. Тогдашнее решение — сбежать из дома, — пришло на память юному принцу, и он с удивлением понял, что оно будет уместным и в этот раз. Из всей его родни, отец никогда не отказывался выслушать Дуань Юя, а порой, под настроение, мог даже дать дельный совет, а значит, покинув столицу и отыскав Дуань Чжэнчуня, юный принц мог рассчитывать на его помощь. Приободрившись, Дуань Юй двинулся на конюшню, и вскоре подгонял коня, во весь опор скача по большому тракту в направлении храма Шэньцзе.

Примечания

[1] Сян Юй — полководец и государственный деятель, живший в эпоху Борющихся Царств. По легенде, обладал просто-таки нечеловеческой силой, и был способен чуть ли не в одиночку сражаться с тысячей.

Глава 20

Рассказывающая о том, как свирепый дракон запада извергал угрозы и пламя, а серебряная змея проявила истинно змеиное коварство

Через три дня после прибытия Дуань Чжэнчуня в монастырь Тяньлун, в ворота того же храма вступила небольшая процессия. В хвосте ее тяжело шагали двое, нагруженные массивным сундуком. Их облик был странен даже для чужеземцев — золочёные полумаски прикрывали их лица, а на головах устроились широкие воронкообразные шапки, напоминающие миски без дна.

Странно одетые носильщики

Возглавлял носильщиков рослый и широкоплечий мужчина, по-хозяйки оглядывающий храмовый двор. Карие глаза гостя насмешливо блестели из-под кудрявой шевелюры, увенчанной островерхой шапкой; на бородатом лице то и дело мелькала лёгкая улыбка; красная монашеская кашая[1] не скрывала его крепкого торса и могучих рук, что более пристали бы воину, а не служителю Будды.

Пришельцев встретили шестеро. Они словно нарочито отличались от безмятежного гостя, как своими белыми одеждами и бритыми головами, так и собранным, напряжённым видом. Подойдя к встречающим, мужчина в красной кашае сложил руки перед грудью и поклонился с преувеличенной вежливостью.

— Приветствую братьев по вере, — он улыбнулся ещё шире, но без приязни во взгляде. Едва заметный чужеземный выговор, мягкий и протяжный, не портил его речи, лишь добавляя ей вкрадчивости. — Вижу, меня принимают все высокопоставленные монахи храма. Это — честь для меня.

— Не стоит, — бесстрастно ответил ему настоятель Бэньинь. — Все мы равны в глазах Будды, от мыши-полевки до вельмож и властителей. Могу ли я узнать имя уважаемого гостя?

— Я — Цзюмочжи, советник тибетского государя, — с готовностью ответил тот. — У меня есть небольшая просьба к храму Тяньлун, о которой я известил вас заранее.

— Нам известно имя и славные дела Светлого Князя Колеса Заветов, — вступил в разговор монах Кужун. — Не каждый день столь знаменитый воин осеняет своим присутствием наш скромный храм. Путь от Тибета неблизок, и ты, должно быть устал с дороги, уважаемый гость. Близится время обеда — пройдем же внутрь, разделим скромную пищу, и побеседуем об учении Пробужденного Мудреца[2], — он сделал приглашающий жест в сторону храмового здания.

— В этом нет никакой нужды, — в вежливом тоне тибетца прозвучала толика нетерпения. — Я хотел бы, не откладывая, приступить к делу, приведшему меня сюда. В прошлое мое посещение Срединной Равнины, я беседовал с моим старым другом Мужун Бо. Мы с ним говорили о боевых искусствах мира, и их достоинствах и недостатках. Господин Мужун с большим уважением отзывался о стиле Божественного Меча Шести Меридианов, именуя его лучшей из пальцевых техник Поднебесной. Он сожалел, что так и не сумел отыскать его описание. Ведомый дружескими чувствами, я пообещал господину Мужуну, что если мне удастся заполучить это боевое искусство, я разделю его с ним. К моему великому сожалению, весть о том, что стиль Божественного Меча Шести Меридианов хранится в монастыре Тяньлун, дошла до меня слишком поздно — Мужун Бо уже покинул сей бренный мир, — ни грана упомянутого сожаления не прозвучало в голосе Цзюмочжи — лишь вежливая скука.

— Но, как честный человек, я намерен выполнить данное другу обещание, — безмятежно продолжил он. — Я хочу позаимствовать у вас описание Божественного Меча Шести Меридианов, уважаемые братья, и сжечь его на могиле Мужун Бо. Так, дух моего давнего товарища сможет ознакомиться с этим стилем в царстве мертвых, — на этот раз, в усмешке тибетского монаха виднелось искреннее довольство.