— Хорошо, староста, — уныло ответил могучий крестьянин, и, подойдя к Фан Цзумину, взвалил его на плечо. Двинувшись прочь, он, совершенно не таясь, обратился к даосу:

— Слушайте, наставник, а нет ли у вас талисмана или ритуала, чтобы сделать скотину плодовитее? Моя корова А Фэнь до сих пор ни разу не отелилась, — Шэчи озадаченно покачал головой, удивляясь этому простодушию, и краем глаза заметил, как Ян Да сокрушенно схватился за лоб.

Примечания

[1] Небесная Императрица («тянь хоу») — титул У Цзэтянь, единственной женщины, когда-либо правившей Китаем от своего имени.

[2] В своей истории, Фан Цзумин использует имена из «Легенды о Белой Змее», рассказывающей о том, как молодой ученый Сюй Сянь влюбился в змеиного демона Бай Сучжэнь, а коварный черепаший демон Фа Хай пытался их разлучить.

[3] Дун Чао и Сюэ Ба — продажные стражники, персонажи «Речных заводей» и еще нескольких классических новелл.

[4] Один из князьев Диюя, ведает распределением душ. После смерти, души попадают в его царство, и проходят перед зеркалом, в которым отражаются все их грехи. Праведников Циньгуан-ван отправляет к тетушке Мэн (Мэнпо) для очистки памяти, и от нее — на перерождение, грешников — на соответствующие их прегрешениям муки.

[5] По легенде, даос Цзо Цы умудрился прогулочным шагом уйти от полководца Сунь Цэ, гнавшегося за ним конным и во весь опор. Красный Заяц — конь полководца Люй Бу, знаменитый своими силой и выносливостью.

[6] Шэчи ругает Фан Цзумина словосочетанием «сяо жэнь», означающим «подлец» или «низкий человек», и переиначивает его имя соответственно.

[7] Цзыфан — второе имя Чжан Ляна, стратега и государственного деятеля, жившего в эпоху Борющихся Царств. Во многом благодаря ему, эта эпоха сменилась династией Хань.

[8] Название у деревни Янцзячжуань очень буквальное — оно переводится, как «деревня семьи Ян».

Глава 14

Описываются две неожиданные, но по-своему приятные встречи

Сегодня, Инь Шэчи и Му Ваньцин остановились на отдых раньше обычного. Медленно багровеющее солнце не спешило прятаться за лесистыми склонами гор, окрашивая их строгую зелень в теплые цвета — день ещё не был близок к концу. Причиной остановки был завтрашний день, обещающий молодой паре долгий путь через пустынную гористую местность, богатую ящерицами и голыми камнями, и прискорбно бедную уютными уголками, подходящими для привала и ночлега. Поэтому, завидев в стороне от утоптанного пути небольшую лужайку, окружённую кустарником и укрытую в тени разлапистого дуба, юноша и девушка, посоветовавшись, решили сделать её своим пристанищем на вечер и ночь.

Заметно было, что этот лужок не впервые используется путниками для отдыха — в его середине темнело старое кострище, обложенное камнями, кустарник на пути к близлежащему ручью был давно и тщательно вырублен, а лежащая рядом со следом былых костров валежина блестела, отполированная не хуже иных трактирных лавок. Шэчи натаскал хвороста и разжег огонь, Ваньцин, прихватив котелок, сходила к ручью, и вскоре, над огнем медленно закипал походный суп. Молодая пара, устроившись на завалинке, коротала время в ожидании готовности своего ужина неспешным разговором. Му Ваньцин, выслушав рассказ мужа о его обучении музыке, спросила Шэчи об искусстве, что нравилось ему больше других, и тот оседлал любимого конька, увлеченно живописуя девушке тонкости каллиграфии.

— Я, конечно, не ровня Чжан Богао, или Янь Цинчэню[1], но скажу без ложной скромности, жена моя — с четырьмя сокровищами ученого я знаком не понаслышке, — воодушевленно рассказывал он. — Ты знаешь, что существует великое множество способов написания каждого из знаков? В символах, что начертаны на сохранившихся с древних времён ценностях, можно разглядеть первоначальные значения иероглифов — птиц, зверей, человеческие лица, выражающие то или иное чувство, и многое другое. В письменности, что использовали позже — например, при династии Цинь, — все ещё видны подобия этих несложных картинок, но, несмотря на причудливые извивы их линий, тогдашние письменные знаки заметно отдалились от простых рисунков. Сегодняшнее официальное письмо, на котором императорский двор обязывает чиновников вести дела, требует от пишущего много меньше усилий, чем в былые времена — в нем используется всего несколько видов кистевых мазков. Чиновникам больше не нужно рисовать каждый знак, словно художник — картину: достаточно иметь твердую руку и хорошую память. При Небесной Императрице, официальное письмо попытались упростить ещё больше, но слишком уж много недовольных оставило ее правление, — он с улыбкой развел руками. — Даже нужные и полезные новшества, введённые ею, были старательно забыты.

— Если письменность развивается от сложного к простому, с чего это каждый второй школяр задирает нос, кичась своими знаниями? — задумчиво спросила Ваньцин. — Я могу написать не так уж много знаков — где-то полтысячи. Мне хватает их для повседневных нужд. Есть ли смысл в изучении многих тысяч иероглифов, и составлении новых, если использовать их удастся едва ли раз в жизни?

— Трудно, если не невозможно, заниматься чем-то всю жизнь, и не любить свое занятие хоть немного, — подумав, ответил юноша. — Правители упрощают письмо, стремясь облегчить работу чиновников, а те отказываются от простоты в угоду красоте, превращая работу в искусство. Например, в свитках, написанных стилем бегущей руки[2], один и тот же знак может выглядеть совершенно по-разному — вдохновение, ведущее руку и кисть, зачастую не знает преград в виде формального способа начертания.

— Как же тогда их читать? — непонимающе спросила девушка.

— Ну, необходимо проникнуться духом работы, и понять образ мыслей написавшего ее, — обстоятельно ответил Инь Шэчи. — Хотя, — он заговорщически понизил голос, — лучше, всё-таки, заранее узнать, что в ней написано, — Му Ваньцин весело рассмеялась на эту откровенность. Шэчи также не сдержал улыбки.

— Так-то ты выполняешь дочерний долг, ученица? — прервал их беседу сердитый женский голос. — Развлекаешься пустыми школярскими побасенками незнакомого юнца?

— Молодая пара немедленно обернулась к новоприбывшей, что вмешалась в их разговор столь недовольными словами. Та, черноволосая женщина среднего возраста, стояла на краю поляны, держа в поводу рослого каурого коня. Ее тонкие брови раздражённо хмурились, пальцы левой руки, обтянутые перчаткой, недовольно постукивали по рукоятке короткого меча, заткнутого за пояс, а темных цветов одежда, покрытая дорожной пылью, удобно облегала ее стройное и сильное тело. На правом предплечье незнакомки покоился кожаный наруч с прикрепленными к нему медными трубками.

Нежданная гостья

— Учитель! — Му Ваньцин с виноватым видом вскочила на ноги, и поспешно поклонилась. — Мы искали вас… — она смешалась ещё сильнее под суровым взглядом женщины. — Я… вы правы, эта недостойная ученица забыла о дочерней почтительности. Простите меня, — она замерла, склонив голову.

— Кто этот мальчишка рядом с тобой? — недовольно поинтересовалась Цинь Хунмянь. — Почему ты путешествуешь вместе с мужчиной, да ещё и ведёшь себя с ним так неприлично? Ты совсем забыла мои наставления, негодная девчонка?

— Я… это… его зовут Шэчи, то есть, Инь Шэчи, он… — залепетала Ваньцин, вконец смутившаяся от строгих слов учителя. Шэчи положил руку на ее плечо, и девушка с облегченным видом умолкла.

— Приветствую вас, уважаемая госпожа Цинь, — церемонно заговорил он, коротко поклонившись. Он не испытывал ни страха, ни смущения перед этой суровой женщиной — ее сердитость была понятной и ожидаемой. Цинь Хунмянь, как он и предполагал, была взволнована долгим отсутствием ученицы, и опасалась, что незнакомый парень, столь вольно ведущий себя с ее приемной дочерью, замыслил дурное. Шэчи твердо намеревался развеять все сомнения этой строгой дамы самым лучшим способом — искренностью.