— Я, Фан Цзумин, наследую искусству великого мудреца Цзо Цы, и учился лично у него и его наследника Гэ Сюаня, — громогласно заявил он. Шэчи удивленно округлил глаза, припомнив упомянутых личностей, но менее образованные крестьяне, разумеется, не впечатлились.

— Я живу на свете уже седьмую сотню лет, — тут же пояснил даос, быстро понявший причину их безразличия. В толпе раздались восхищенные охи. — Энергии неба и земли подчиняются мне, звери и птицы — слушаются приказов, а солнечный свет и роса полевая служат пищей и питьем. Поэтому, я не беру за свои услуги денег. Но даже мне не под силу нарушить небесные законы, — он обвел благоговейно глазеющих на него крестьян суровым взглядом, и ненадолго умолк. Местные почтительно внимали, явно ожидая чего-то не менее невероятного. Фан Цзумин не разочаровал.

— Великая несправедливость свершилась в вашем селе, и какие бы могучие ритуалы я ни творил, какие бы силы ни призывал, они не смогут отвратить от Янцзячжуаня ужасное несчастье! Воистину, неисчислимые беды ожидают это селение, ведь в нем поселился мстительный дух, возрастом в несколько сотен лет! Неутоленная жажда справедливости свела его с ума, и превратила в чудище, но я не могу изгнать его — ненамеренны причиняемые им беды, и законны его притязания! — крестьяне зашумели, озадаченно переговариваясь. Даос терпеливо ждал, уставив руки в бока.

— Что же нам делать, наставник? — наконец, спросил кто-то. — Мы не можем бросить могилы предков, и сняться с места в поисках земли, где не буйствует кровожадный призрак. Может, есть способ как-то умилостивить этого духа?

— Слушайте внимательно! — торжественно ответствовал Фан Цзумин. — Я говорил с ним во время моего ритуала, и выяснил, что гнетет этого несчастного. Еще во времена династии Тан, в правление Небесной Императрицы[1], когда чиновничий произвол достиг таких высот, что стенания бедствующего народа поколебали само небо, жил ученый, по имени Сюй Сянь…

— Не иначе, он полюбил змеиного демона в обличье красавицы[2], — шепнул Инь Шэчи жене, с трудом сдерживая смех. — Что-то этот негодный даос совсем не желает стараться, и придумывать имена своим воображаемым духам.

— Я помню эту сказку, — озадаченно ответила девушка. — Разве ее не слышали все, от мала до велика?

— До здешних гор она могла и не дойти, — тихо ответил юноша, пожимая плечами. — Но послушаем, что же еще расскажет этот выдумщик.

— … Несправедливо обвиненный своим недругом, Фа Хаем, Сюй Сянь предстал перед судом, — тем временем, продолжал свою историю даос. — Несчастный школяр не смог оправдаться, ведь коварный Фа Хай успел подбросить к нему в дом и окровавленный нож, и кошелек невинной жертвы. Взмолился Сюй Сянь о милосердии, но жестокий судья жаждал лишь денег, и денег много больших, чем могли прислать Сюй Сяню его бедные родители. В отчаянии, он написал письмо своей тетушке Бай Сучжэнь, наложнице в доме богатого вельможи, — тут уже Му Ваньцин не смогла сдержать смешок, и удостоилась раздраженного шиканья от стоящих рядом крестьян.

— Добросердечная Бай Сучжэнь ответила на мольбы своего племянника, — невозмутимо вел свою речь Фан Цзумин. — Она выслала доверенную служанку, Сяоцин, на помощь Сюй Сяню, и выдала ей сотню лян серебра, чтобы утолить чиновничью жадность. Однако же, в пути с Сяоцин случилась беда, — он замолчал, умело нагнетая интерес. Крестьяне слушали, затаив дыхание.

— Что за беда случилась с ней, наставник? — не выдержал кто-то из первых рядов. — Скажите скорее! — даос скорбно кивнул, и поднял ладонь, призывая к тишине.

— В те времена, на месте Янцзячжуаня располагался разбойничий стан, — заговорил он, медленно и грустно. — Главарь разбойников…

— Верно, его звали Люй Дунбинь — других имен в истории попросту не осталось, — прошептал жене Инь Шэчи. Та согласно кивнула, старательно сдерживая смех.

— … Главарь разбойников, жестокий и бессердечный малый, заметил идущую по горной тропе Сяоцин, и приказал своим молодцам схватить ее, — с печальным и торжественным видом продолжал свою речь Фан Цзумин. — Он не слушал мольб несчастной служанки, просившей оставить ей хотя бы жизнь. Серебро, посланное Бай Сучжэнь, упокоилось в разбойничьих сундуках, а бедная Сяоцин была отдана на поругание горным негодяям. Кости ее так и не были найдены. Сюй Сянь не получил денег на взятку судье, вследствие чего был осужден, и отправлен в ссылку. Его друзья собрали ему какие-то деньги на путешествие, но стражники, что сопровождали несчастного школяра, были еще хуже, чем известные своими продажностью и бессердечием Дун Чао и Сюэ Ба[3]. Все деньги, переданные им для обеспечения Сюй Сяня пищей и кровом, они спускали на вино и мясо, но ни единой крошки и капли не перепало их подопечному. Сюй Сянь был вынужден пить воду из луж, жевать кору и побеги бамбука, и спать под открытым небом, — в гомоне крестьян зазвучало сожаление.

— Так уж получилось, что путь их проходил мимо того самого разбойничьего стана, — продолжил даос свою историю, неуклонно движущуюся к печальной развязке. — Ведомые звериной злобой, разбойники настигли и убили как негодных стражников, так и безвинного Сюй Сяня. Души жадных судейских заняли свое законное место в Диюе, но Сюй Сянь так и не смог обрести покоя, — голос Фан Цзумина зазвучал приглушенно и зловеще. — Каждую ночь, его призрак рыщет по этим землям в поисках украденного серебра Бай Сучжэнь. Тяжелая железная канга давит на него, пригибая к земле, а ноги его скованы ржавыми кандалами, но не отступается несчастный дух, пытаясь разыскать злополучные деньги. Каждый его шаг, сопровождаемый лязгом цепей и скрипом колодок, означает год несчастий для того, кому не посчастливилось оказаться поблизости, а уж если Сюй Сяню случится найти хоть кусочек серебра… — он обратил на местных жителей суровый взгляд из-под нахмуренных бровей. Те ответили напуганным оханьем.

— Тяжелые болезни, голод, и неминуемая смерть ожидает тех, в чьем доме оно хранилось! — возгласил даос. Крестьяне ошарашенно замолчали.

— Скажите, наставник, что же нам делать? — спросил седой старик в круглой соломенной шляпе, стоящий неподалеку от Шэчи с женой. — Как умаслить мстительный дух Сюй Сяня?

— Не нужно Сюй Сяню ничего, кроме причитающегося ему серебра, — строго ответил Фан Цзумин. — Того, что было выслано его доброй тетушкой, дабы откупиться от несправедливого навета. Сам Циньгуан-ван[4] пообещал его духу, что найди Сюй Сянь пропажу, он сможет упокоиться с миром. Не примет дух Сюй Сяня никакой жертвы, кроме серебряных слитков, что должны были принадлежать ему.

— Это что же, нужно найти деньги тех древних разбойников? — выкрикнул кто-то. — Горные молодцы ведь спустили их на вино и женщин, как пить дать! Что же нам делать?

— Нет нужды искать те самые слитки, — мрачно ответил даос. — Не нужно также прятать то серебро, что лежит в ваших кошельках и тайниках. Сюй Сянь сам заберет его, со временем. Вместе с жизнями, вашими, и ваших семей, — крестьяне вновь заворчали, на этот раз — с недовольством.

— Нужно послушать уважаемого наставника, односельчане! — повысил голос старец в шляпе, перекрикивая гомон своих земляков. — Лучше избавиться от проклятого серебра самим, чем навлечь беду на себя и свои семьи! Кто знает, где этот дух будет бродить сегодня ночью? Вот ты, А Мань, — обратился он к мужчине, что возмущался громче других. — Согласен ли ты отдать призраку жену и дочь из-за нескольких лян серебра, что отложил на покупку свиньи? А ты, Чжан Лю, готов ли расстаться с престарелой матушкой ради тех немногих денег, что выиграл в кости в Хукоу неделю назад? Давайте уж лучше передадим проклятый металл мудрецу Фану, и избавим родную землю от многих бедствий! — после слов старика, ворчание убавило в громкости, и крестьяне принялись рыться в кошельках, складках поясов, и за пазухами.

— Погодите-ка! — громко воскликнул Инь Шэчи. Все взгляды обратились на него, когда юноша вышел вперед, и встал рядом с Фан Цзумином.

— Твоя сказка хороша, даос, но она никак не стоит сотни лян серебра, — насмешливо ухмыляясь, обратился к нему Шэчи. — За один только поклеп на Циньгуан-вана тебе следовало бы скостить четыре десятка лян, не меньше. Хоть он и был при жизни пьяницей и развратником, но погиб с честью — в битве с врагами государства. После смерти же он и вовсе прославился неоднократной помощью цзяндунским крестьянам. Требовать взятку, тем более, у невинно осужденного, Циньгуан-ван точно не стал бы. Затем, откуда твоему… Сюй Сяню знать о пропавшем серебре, и где именно оно исчезло? Эта несуразность стоит не менее тридцати лян. Еще три десятка надобно вычесть за бедняжку зеленую змею… то есть, Сяоцин. С чего бы ее подруга, белая змея… то есть, конечно же, Бай Сучжэнь, отправила ее, одну-одинешеньку, в опасное путешествие, нагруженную серебром? И как она тащила на себе десяток цзиней металла через горы? Верно, в ее поклаже и не поместилось бы ничего, кроме серебряных слитков — ни пищи, ни воды. И разве не должна была и она восстать беспокойным духом, или, хотя бы, прыгающим немертвым? Злые разбойники замучили ее, и бросили без погребения, даже прежде других героев твоей сказки. Выходит, уважаемые, — обратился он к крестьянам, — вам не нужно платить этому даосу ни медяка. Ведь все его россказни — досужие выдумки, полные невозможных глупостей!