— Следом за солдатами, по дороге, ведущей к Яньмыньгуаню, ехала карета — небольшая, запряженная единственной лошадью, — тяжело заговорил он. — Всего один камень, метко сброшенный со склона, понадобился, чтобы остановить ту повозку. Стоило лошади в упряжи упасть замертво, как карету покинули люди в ляоских одеждах — мужчина, женщина, и… — запнувшись, он все же договорил:

— Младенец, не больше года от роду, — Инь Шэчи немедленно навострил уши: все это живо напомнило ему одну старую тайну, которую он так и не раскрыл до конца.

— Мы напали на мужчину, — тем временем, говорил престарелый монах. — Четверо искусных воинов попытались сразить его, и пали сами, не выдержав и одного удара незнакомца. Воистину могучим оказался тот кидань — даже наш уважаемый старший не смог сдержать его натиск. В отчаянии, мы обратили свои мечи на женщину с ребенком, — продолжил он с печалью в голосе. — Она оказалась беззащитна перед нашей атакой, и пала едва ли не сразу же. Ребенок в ее руках также утих, — старый монах сокрушенно покачал головой. — Великий грех совершили мы тогда. Видя смерть своей спутницы и дитяти, наш несокрушимый противник впал в отчаяние, и, подняв на руки их тела, бросился в пропасть — желание жить оставило его. Но, сжатый руками мужчины, ребенок очнулся, и закричал. Желая спасти дитя, мужчина выбросил его из пропасти, и наш старший поймал его. Мучимые совестью за невольно совершенное злодейство, мы решили оставить дитяти жизнь, и отдать его в приемную семью. Ее вы видите рядом с нами, — он указал на пару престарелых супругов Цяо.

— Прости, Фэн-эр, — виновато промолвил Цяо Саньхуай. — Мы пытались заботиться о тебе, как о родном. Жаль, что все так обернулось.

— Кидань, — глухо бросил Цяо Фэн поднимаясь на ноги. — Приемный сын. Это ложь, — его голос медленно набирал силу. — Ложь, вы слышите? Ты лжешь, падаль, лысый осел! — взревел он. Одним длинным прыжком достигнув монаха, он ухватил его за горло, и вздернул в воздух, легко, точно котенка. Чжигуан лишь печально прикрыл глаза.

— Письмо нашего уважаемого старшего, что лежит в завещании Ван Цзяньтуна — настоящее, — полузадушенно прохрипел он. — Клянусь именем Будды, я сказал одну лишь правду, — глава нищих, вперив в него яростный взгляд, медленно опустил старца на землю.

— Если ты и не врешь, старик, то ошибаешься, — зло бросил он. — Я никак не могу быть киданем!

— Да восславится Будда, — хрипло ответил монах, растирая горло. — Лучшее доказательство моим словам — ваше лицо, господин Цяо. Именно его я видел в долине Луаньши тридцать лет назад, сражаясь с тем могучим воином. Вы и ваш отец похожи, как две капли воды.

— Ладно же, — ожесточенно выплюнул Цяо Фэн. — Хорошо. Твой «уважаемый старший», — он презрительно скривился при этих словах. — Мерзавец, убивший женщину, и отнявший семью у ребенка. Я хочу поговорить с ним лично. Кто он?

— Величайший из слепцов! — раздался звонкий юношеский голос от одного из пиршественных столов. — Слепцов, а заодно, и глупцов! — и Инь Шэчи, поднявшийся со своего места, заливисто рассмеялся. Нищие, монах Чжигуан, и большинство пирующих недоуменно воззрились на него.

— Правильно брат Цяо назвал тебя смердящим лысым ослом, старик, — глумливо бросил Чжигуану юноша, отсмеявшись. — От себя, добавлю еще одно: ты — редкий слепец и глупец, последовавший за первейшим из слепцов и глупцов Поднебесной, покойным настоятелем Шаолиня, Сюаньцы! Да, именно он был тем самым «уважаемым старшим»! — торжествующе воскликнул Шэчи, заглушая удивленные возгласы присутствующих. — Именно он был тем недоумком, что принял семью с ребенком за воров, намеренных обокрасть Шаолинь! Что же никто из вас, «доблестных героев», — слова юноша разве что не сочились ядом, — не остановился, видя, что вы напали на супругов с годовалым младенцем на руках? Что же вы не попытались отступить, видя, что сражаетесь с отцом, защищающим семейство? Или вы — стадо овец, безропотно следующих за своим скудоумным пастухом? — он вновь рассмеялся, пораженно качая головой.

— Ты так настырно пытался оправдать свое злодеяние, снова и снова спрашивая у его жертвы — справедливы ли были мои решения? — насмешливо продолжил он. — Нет ничего дурного ни в защите родины, ни в военной хитрости. Представь себе, старый дурень, нет ничего плохого даже в той поразительной глупости, которую проявили вы все, и ваш безмозглый старший Сюаньцы, напав на отца брата Цяо. Одно лишь непростительно — то, что вы, мерзавцы, проигрывая отцу семейства, подло напали на его спутницу! — вскричал он, вмиг сменив ехидный тон на искреннюю злость. — Вы, дикие звери в людском обличье, решили убить женщину с ребенком, так как оказались не ровней ее мужу! Нет, — юноша покачал головой, — пожалуй, я оскорбляю диких зверей, сравнивая их с вами, нелюдями. Ни коварнейшая из змей, ни свирепейший из тигров не способны на такую низость, — он сплюнул под ноги, зло скривившись.

— Вот вам еще одна новость, — продолжил он. — Отец Цяо Фэна выжил, упав с той скалы. Долгие годы, он скрывался в Шаолине, намеренный отомстить за причиненную ему обиду. Недавно, мне случилось вывести его из тени. Он погиб, сражаясь со своим обидчиком, — Шэчи на мгновение замолчал, сжав губы в линию.

— Знай я, что именно учинил Сюаньцы, эта тварь со змеиной башкой и крысиными глазами[1], я бы, наверное, помог отцу брата Цяо прикончить его, — холодно добавил он, глядя на вконец растерянного Чжигуана. Глава Клана Нищих глядел не менее ошарашенно, да и среди вольных странников многие были ошеломлены выплеснутыми на них откровениями.

— Все это не имеет никакого значения, Серебряная Змея, — сердито заговорил опомнившийся Ма Даюань. — Оставим мертвых лежать в могилах. Вернёмся к тому, что важно здесь и сейчас, тому, из-за чего я и привел сюда этих уважаемых собратьев, — он кивнул в сторону своих спутников, — и из-за чего я решил огласить завещание Ван Цзяньтуна перед столь многими именитыми вольными странниками. Цяо Фэн не может занимать должность главы моего клана, ибо он рождён киданями, и сам — кидань! — закончив эту прочувствованную речь, старейшина гордо выпрямился, с торжеством глядя на своего главу. Тот со смешанными чувствами смотрел в никуда.

— «Рождённый киданями, и сам — кидань»? — весело переспросил Инь Шэчи. — Видит небо, я переоценил твою способность складывать слова, Ма Даюань — это твое высказывание подробно лепету ребенка. Я рожден в купеческой семье. Купец ли я? Моя жена — дочь принца. Принцесса ли она? При рождении, каждый из живущих мал, немощен, и бессловесен. Остаётся ли он таковым до самой смерти? Брат Цяо воспитывался в ханьской семье, — он повысил голос, обращаясь ко всему залу, — и считает своей родиной великую Сун, на благо которой он положил жизнь. Найдется ли здесь хоть кто-то, могущий сказать обратное?

— Да что ты можешь знать, глупый мальчишка? — вспылил старейшина Ма. — Безвестному юнцу, ничего не достигшему за свою короткую жизнь, более пристало бы не спорить с уважаемыми старшими, а почтительно слушать их!

— За последние четыре месяца своей короткой жизни, этот безвестный юнец, вместе с его женой, забрали жизни около полутысячи чужеземных злодеев, — с готовностью ответил Шэчи. — Также, этот глупый мальчишка и его жена повергли трёх всеобщих врагов: убийцу и насильника Юнь Чжунхэ, Дуань Яньцина, которого знают как Переполненного Злом, и главу неправедной секты Синсю, старого негодяя Дин Чуньцю. Что за это время совершили вы, «уважаемый старший»? Я не прочь помериться достижениями, — он насмешливо воззрился на престарелого нищего. Тот, возмущённо округлив глаза, открывал и закрывал рот, но никак не находил ответа.

— И правда, господин Ма, — примирительным тоном сказал Дуань Юй. — Всем известны заслуги брата Цяо. Ещё в бытность свою простым странником, он совершил немало славных дел, — коротко вздохнув и закатив глаза, он добавил:

— О которых так любили поговорить мои отец и дядюшка. Цяо Фэн — стойкий защитник великой Сун. Мало кто сравнится с ним в верности родине.

— Господин Цяо убил столько киданей, что из их трупов можно насыпать гору, — бесстрастно высказался Хань Гочжун. — Сомневаться можно в ком угодно, и чем угодно, но подвергать сомнению верность человека, что неизменно сражался за великую Сун, не щадя ни врага, ни себя — несусветная глупость.