– Не было одного – ограбления, объявленного заранее, типа: приходите всей семьей, не пожалеете.

– Ты же давал объявление об ограблении в Монпелье.

– Мы объявили, что эти ограбления будут, но не указали, во сколько или в каких именно банках. Монпелье – большой город. В нем множество банков. На этот раз мы заявим: мы ограбим такой-то банк такого-то числа.

– Идея хороша, но вот осуществить ее... несколько затруднительно, знаешь ли. Хотя бы потому, что нас может поджидать там полиция. Несмотря на нашу преданность философии, то, что мы еще на свободе, это даже не чудо, а насмешка над чудом. Может, тебе просто взять деньги и спокойно наслаждаться теми сторонами жизни, которые сидящим в тюрьме неведомы?

– Спасибо на добром слове, только ты ведь покривил душой, проф. Нет... Всей-то моей жизни – эти два месяца. А там... Вынесут вперед ногами, и все... Я бы и сказал, да толку... Себе лгать не будешь – так чего ради мне вешать тебе лапшу на уши...

Прогулка по преисподней в исподнем

Я ухнул в преисподнюю. Я предавался самоуничижению, покуда не почувствовал себя полным ничтожеством. Иные склонны объяснять преследующие их роковые неудачи злым роком, вместо того чтобы воспринимать это как проявление самой сути мироздания. И тут я все же в лучшем положении, чем большинство живущих на белом свете: каменотесы, с натужным криком опускающие кирку, водоноши в Бомбее, погонщики скота в Кении, пастухи яков на Тибете и турецкие полицейские. Так есть ли оправдание моей слабости?

Рано или поздно, но вступаешь в пору, когда твоя умственная ловкость да горделивый напор уже не котируются. И ты дрожишь мелкой дрожью: тут до тебя доходит, что всякое начинание в конце концов обречено на провал, хотя ты уже и так до тошноты сыт провалами. А то, что почитается счастливым окончанием чего бы то ни было, вовсе не является счастливым концом по той простой причине, что всякий конец, мягко говоря, печален.

Стойкий муравьишко

Раз за разом приходишь к одному и тому же: все нетленные отрыжки эмоций и духа, решения мировых проблем, спокойная самоуглубленность и манерное исповедание веры, рамки догм, тесные, как одиночная камера, все эти ужимки сознания – лишь гордая бравада муравьишки (солдат рода Zacryptocerus, например), восклицающего: «Я несокрушим!» – прежде чем хрустнуть под башмаком прохожего.

Впрягшись в воз

Ты обречен тащить этот воз, изо дня в день, один-одинешенек, он становится все тяжелее и тяжелее, он гружен черт-знает-какими разочарованиями и неизжитыми проблемами; и – абсолютная пустота на горизонте.

Прах философов, прах грабителей, прах наемников

Я обвел взглядом бар. К концу недели – года? – века? – как бы там ни было, к концу грядущего века – ни одного из присутствующих сейчас здесь не останется в живых. Прах философов. Добавляй, не добавляй воды. Добавить, что ль, водки?

Мы снова здесь

А-а? Что? Зачем мы выскочили из небесной люльки, зачем устремились в мир? Или это просто бессмысленная насмешка? Но в чем тогда смысл? А если смысл есть, то где же он, черт возьми?

Красотки

Местные красотки взяли меня в оборот. Что ж, прикупить всем по толике счастья? Да, да, да. Этого я и хочу – пусть будут счастливы, в конце концов. Я готов раскрыть объятия всему мирозданию. В моем сердце найдется место каждому, даже этому недоноску, чью машину я продырявил, ведь единственное, что нас объединяет, заставляя встать под одни знамена, – наша смертность: наш общий враг.

Прощальное слово?

Мне хотелось бы сотворить больше добра... Не получилось. Я бы с радостью принес себя в жертву, лишь бы моя кровь пролилась росой искупления на головы ближних. Лишь бы я стал им защитой от страховых агентов да небритых недоумков с пистолетами.

Впрягаясь в воз за столиком бара в Тулоне

– Ну и как ты собираешься грабить банк, заранее объявив о своих предпочтениях? Выделив его, словно жертвенного агнца из стада? Там полицейских окажется больше, чем дежурит в самом крупном полицейском участке, какой только есть в этой стране, когда все население чинно-благолепно ест рождественский обед! – Я был сама язвительность. – Они же на головах друг у друга будут стоять! Мы даже войти внутрь не сможем! Посмертный арест, когда наши головы как следует нашпигуют свинцом, не в счет, ладно! Но чтобы ограбление засчитали, надо взять деньги и успеть прожить после этого хотя бы несколько секунд! А мы и так уже подгребли под себя все везение, отпущенное жителям этой страны!

– Невозможное – лишь следующий шаг за пределы возможного. И иные делали его, даже не подозревая, разве нет? Это как случайно постучаться в соседнюю дверь...

Юпп явно пересидел за чтением философских трактатов и шибко умных трудов. Недаром книжки вроде «Зогара» разрешено читать лишь женатым людям и только по достижении сорока лет!

– Ну и как ты собираешься это осуществить?

– Не знаю. Ты что-нибудь придумаешь, пока я буду заниматься кампанией в прессе. Дадим им месяц – пусть их попотеют. Что до философской концепции и словаря – это я оставляю на твое усмотрение.

– И какой философский метод мы возьмем на вооружение? – спросил я без энтузиазма, прекрасно отдавая себе отчет: Юпп настолько углубился в чащу всевозможных «если» и «может быть», что ему уже оттуда не выбраться.

– Метод? Для Величайшего из ограблений? Для ограбления нашего последнего банка, которое озарит собой всю историю? Чей отсвет ляжет и на прошлое, и на будущее? Ограбления столь великого, что на него обратит внимание даже Платон в своих эмпиреях? Метод тут может быть лишь один. – И Юпп взглянул на меня, ожидая, что я сам закончу его мысль. Но я только недоуменно покачал головой и поднял руки вверх: сдаюсь.

– Ну и какой же?

– Метод Гроббса.

* * *

Покуда Юбер вскармливал и лелеял свою «юбрис» [Hubris – гордыня (лат.)], я насыщал свое чрево (с обстоятельностью немецкого ресторанного критика), пробуя, насколько состоятельна гипотеза о том, что процесс набивания брюха породит какое-нибудь невероятно замечательное нововведение в деле ограбления банков. Но теперь, с появлением ничем не ограниченного досуга для посещения ресторанов, обнаружилось, что никто не жаждет взять меня в оборот, а ведь еще несколько недель назад...

Ешь сейчас

Это «ешь сейчас» стало для меня образом жизни, ибо будущее не обещало ничего хорошего. Будучи неисправимым пирующим софистом [«Пирующие софисты» – сочинение Афинея], если только мне светило вкусно поесть, я готов был бросить все и устремиться в ближайший ресторан, по пути заглянув на всякий случай в «Бертон» [Сеть магазинов по продаже мужских костюмов]: вдруг заведение окажется цивилизованным, из тех, куда пускают лишь в костюме. В этом деле совершенно не важно, сколь часто ты заблуждаешься, когда-нибудь ты ведь окажешься прав.

Опора в классике

Я всегда искал утешения у Антифана, драматурга IV века до н.э.: «Кому из нас ведомо будущее, кто знает, какие страдания сулила нашим друзьям судьба? Потому – быстро возьми два гриба, что найдены под тем буком, и приготовь-ка нам их».

Сие – одна из античных ценностей; вполне годится для оправдания чего бы то ни было. Если вы ввалитесь в ресторан и заявите, что некий тип по соседству вынашивает идею Большого Взрыва и некое начиненное дейтерием устройство (Z 1) вот-вот разнесет все на куски, в связи с чем пусть уж тебя напоследок пронесет от обжорства, народ вокруг решит, что ты на редкость странный человек, даже если ты на редкость богат. Но вверните пару слов из писаний какого-нибудь грека, чьи кости давно окаменели, и любая глупость сойдет вам с рук. Отсюда – популярность всяческих сборников афоризмов: они – дармовая мудрость, неизвестно кем запасенная впрок по нашу душу.