Руки подрагивают, в носу щиплет. Я прокашливаюсь, тянусь за ложкой. Накладываю мясную начинку, разравниваю, закрываю янтык.

Осторожно перекладываю на присыпанную мукой доску рядом с уже готовыми к жарке.

Пропускаю момент, когда телевизор начал затихать. Осознаю уже по факту: вокруг становится тихо. Чувствую взгляд лопатками. Пугаюсь, хотя бояться мне нечего. Почти.

Оглядываюсь, Айдар смотрит на меня задумчиво, а я улыбаюсь. Он тоже – коротко. Для меня.

– Еще минут пять и начну жарить. Первые сразу и подам. Ты главное дуй, а то обожжешься, – меня и саму мутит от напускного энтузиазма и неправдоподобной многословности. Я подмигиваю Айдару, он не уличает меня в наигранности, наоборот — подбадривает улыбкой. Но наш зрительный контакт я долго не выдерживаю. Отворачиваюсь.

Снова щипаю тесто, скатываю шарик, кладу на коврик и с силой давлю основанием ладони, расплющивая.

Мой отец тоже обожает мамины янтыки. Мне было очень важно, чтобы ему пришлись по вкусу мои, когда готовила впервые. Лет в четырнадцать, если не ошибаюсь… На его День рождение.

Нужно тут же отвлечься, знаю, но я и так долго сопротивлялась, а сейчас затягивает в воспоминания. Он тогда меня еще любил. Еще не предал. Мама поставила большое блюдо на праздничный стол. Сказала, что мы готовили вместе.

Баба спросил, а где Айкины? Я со стыдом призналась, что чуть-чуть кривенькие. Он взял именно мой. Ел и охал. Говорил, что волшебно. Что Аллах и его такой дочкой благословил, и мужу её ой как повезет… Что лучше подарка на День рождение никто не сделает. Я каждый год с тех пор…

Резкость зрения падает. В глазах откуда-то берутся слезы. Шумно тяну воздух носом, веду по лицу рукавом. Стараюсь делать это незаметно. Если что – скажу, что лук.

– Шайтан… – Зло шиплю, увидев, как по тонкому-тонкому тесту расползается дырка. Защипываю пальцами. Приказываю себе забыть о лишнем. Просто забыть. Я же счастлива. К чему страдания?

Снова начинка. Разровнять. Закрыть. Положить рядом на доску.

– Айлин…

Оклик со спины заставляет задрожать. Не спрашивай у меня ничего сегодня, любимый. Ну пожалуйста…

Про себя молю отчаянно, но вслух, конечно же, не прошу.

Оглядываюсь и горю синтетическим энтузиазмом. Айдар по-прежнему серьезный, даже хмурый. Сидит за столом расслабленно – нога заброшена на ногу. Кофе уже допит. Пальцы крутят лежащую на столе конфету.

Он опускает взгляд на действия собственных пальцев. И я опускаю. Время замедляется. Я безнадежно надеюсь, что он всё же ничего не спросит. Но, к своему несчастью, слышу:

– А сегодня же пятнадцатое, правильно?

Айдар поднимает глаза на мое лицо, а мои так и остаются на замерших пальцах.

Да, сегодня пятнадцатое.

Чувствую, как внутри что-то лопается. Глаза становятся мокрыми. Я отворачиваюсь к коврику.

Смотрю на него. На муку падает капля.

Отщипываю тесто. Быстро катаю. Кладу сверху, давлю основанием ладони…

– Не помню. Пятнадцатое, да?

Играю ужасно, но так уж и будет. Веду по скалке, распределяя муку. Снова раскатываю.

Нажим слишком сильный. С янтыками нужно не так. Нежно нужно. С любовью. Так вкуснее. Я тогда старалась от всей души…

– Мы никуда не едем? Подарок не покупали?

Я сейчас ненавижу Айдара. Не перестала любить, но ненавижу люто. Боль превращается в слабость. Слабость хочу закрыть нападением. Развернуться и рявкнуть: едь, куда хочешь!!!

Но он не виноват. Он ни в чем не виноват.

Жмурюсь, качу скалку.

– Я уже позвонил… Поздравил от нас.

Я открываю рот и делаю влажный выдох.

Я благодарна Айдару за это, но вслух сказать не могу. Сегодня мне особенно плохо. Я хочу просто проморгать этот день и проснуться завтра.

– А ты звонила?

Вопрос бьет в спину. Прошивает грудную клетку и вылетает спереди вместе с моим разбитым сердцем.

К горлу подкатывает всхлип. Не удается его сдержать. Жалко булькаю. Тянусь руками к лицу. Закрываюсь.

Мотаю головой, уже рыдая.

Нет, я не позвонила. И да, сегодня пятнадцатое. День рождение моего бабасы.

Слышу, как отъезжает стул.

Айдар сейчас подойдет, но я этого не хочу.

Делаю шаг в сторону. Слепой поворот. Лучше поднимусь в свою старую спальню, чуть успокоюсь – потом янтыки. Но не успеваю.

Айдар перехватывает поперек талии. Действует настойчиво, но нежно. Держит со спины, пытается заглянуть в лицо, я уворачиваюсь.

– Ну что ты в слезы сразу? Я не заставляю звонить, Айк. Не хочешь – не будешь. Я просто спросил…

Я знаю, что просто спросил, но сильнее рыдаю. Это слишком сложно для меня. Слишком тяжело нести сразу и обиду, и тоску.

У моего бабасы сегодня праздник, а я даже голос его слышать не могу. Мне кажется язык отсохнет на словах о том, что я его люблю.

Я не понимаю, люблю ли. Мне плохо. Мне просто бесконечно плохо.

Я не могу не думать, что им без меня тоже.

И о том, что злиться мне давно вроде бы не за что, не думать тоже не могу.

Айдар ведет по моему плечу, целует в висок.

– Развернись ко мне, – просит, но я снова мотаю головой, а потом всхлипываю. Так горько, что самой себя жалко. И из-за этого тоже всхлипываю.

Я ужасная, Аллах. И дочка ужасная. И грешница страшная.

Но то, что я полюбила своего мужа, а он полюбил меня, не отменяет того факта, что мной распорядились.

Я не могу благодарить отца за мудрость, потому что не могу отнестись к себе, как к вещи.

– Тварью себя чувствую… – Пищу, облачая в слова то, в чем варюсь все эти дни. Айдар настаивает – разворачивает сам. Я обнимаю его за шею и утыкаюсь в нее же заплаканным лицом. Мочу слезами кожу и футболку.

Он, наверное, и сырость-то не любит. Мы об этом не говорили, но я чувствую…

Но терпит. Гладит по спине. Молчит. Я слышу, как сглатывает.

Дает мне несколько минут на прорыдаться, потом сжимает щеки и заставляет встретиться глазами. У меня слиплись ресницы. Хочу потереть, он локтем задерживает движение моей руки.

– Я тебя не заставляю, Айлин. Но зачем так мучиться, если тебе плохо без них?

Муж хмурится. Мне кажется, чуть ли не впервые вижу его эмоции настолько чисто. Он недоумевает, хочет разобраться. Только наслаждаться этой искренностью я не могу.

Мне правда очень плохо. В груди бесконечная тупая боль. Я ее душила. Гасила. Заливала любовью к мужу и надеждами на то, что у нас скоро будет свой ребенок. Но сейчас мне кажется, что это тоже не поможет.

– Я не хочу их видеть. Я не могу его простить. Да он и не просит о прощении, Айдар. Но он мой папа…

Бесконечные диалоги, которые я веду все эти месяцы сама с собой, выливаются в сумбурные слова.

Я знаю, что со мной можно поспорить. Выставить глупой, горделивой, наглой, зажравшейся, но муж этого не делает. Кивает.

– Он не имел права с тобой так поступать, Айлин. Это чистая правда. Долга прощать за тобой нет.

– Но он всё равно мой папа… – Сама себе противоречу. Зачем-то бросаюсь защищать. Боль в груди распространяется по телу. Выстреливает даже в висках.

Айдар и тут кивает.

– Да. Но он всё равно твой папа… И если с ним что-то случится, а ты не успеешь поговорить… Ты скорее всего себя никогда не простишь. Я себя простить не смог.

Айдар замолкает, я тоже вдруг захлопываю рот. Замираем.

Муж устало улыбается, ведет пальцем по моей щеке.

– Что? У меня отца нет уже, Айка. У тебя есть. Он поступил ужасно. Но тебя ломает, я вижу… Меня тоже ломало когда-то. Я не перешагнул через себя. Потом жалел. В итоге. — Сердце сжимается. – С тех пор я всегда оставляю пространство для компромиссов. Со всеми. Люди на то и люди, чтобы ошибаться.

Молчу.

– Сегодня можно было съездить. Он звал…

Жмурюсь и мотаю головой.

– Я не готова.

– Тогда не сегодня, хорошо, – Айдар останавливает, прижимается губами ко лбу. Своим откровением он прервал мою истерику. Теперь я растеряна, а муж не отрывается. Механически гладит кожу пальцами. Греет лоб губами.