Гражданин Брутус Деманьи, мэр Онфлёра[1], сидел понося Бога и весь сонм святых, в которых он из политических соображений не верил.

Его должностной трёхцветный пояс-шарф, его демонстративно выставленная трёхцветная кокарда, его ультрареспубликанская неопрятность и принятое имя Брутус[2] — всё свидетельствовало о патриотизме и революционных принципах. И действительно, у Конвента[3] не было более усердного слуги, чем этот мэр Онфлёра. Тело и душу посвятил он Французской Республике, Единой и Неделимой, и апостольству возвышенной религии Свободы, Равенства, Братства — или Смерти.

Однако, несмотря на всё это, он позволил своему сердцу настолько сильно разойтись с евангелием свободы, по которому жил, что покорился чарам пары голубых глаз — отличительная примета крошки девчонки, им пренебрегавшей.

Некоторое время он переносил её презрение безропотно, поддерживаемый возвышенным тщеславием, которое нашёптывало, что вскоре она одумается и поймёт, какой он славный парень и как велика будет честь стать женой того, кто уже стоял столь высоко во мнении великих мужей Конвента.

С этой самонадеянностью он продолжал своё ухаживание, спокойный и уверенный в результате, притом убедив себя, что её холодность была не более чем одной из тех уловок, с помощью которых женщина способна скрывать истинные побуждения своего сердца.

Но внезапно пелену пред ним разорвало, и он увидел, насколько велика была его ошибка. Жантон стала наречённой невестой некоего Андре Деше, капитана из армии Дюмурье[4]. Эту новость с чёрной яростью в душе выслушал Брутус в то утро от гражданина Гильбо — её отца — и из-за этого сидел богохульствуя в своей выбеленной извёсткой комнате.

Ему вспомнился ехидный взгляд, который сопровождал сообщение Гильбо, и Деманьи заставил заработать свой злобный, коварный ум, чтобы изыскать способ, каким бы он смог отплатить гражданину Гильбо за ехидный взгляд и Жантон за её равнодушие.

Cлухи, которые носились не так давно, что Атанас Гильбо имел связь с крамольными ci-devants (бывшими[5] — франц.) в Англии, и каковые слухи в то время, — видя, что они были опасны для человека, избранного им тестем, — Деманьи разом пресекал и игнорировал, теперь вспомнились ему снова. Что, если в них таится крупица истины? Pardieu! (Ей-богу! — франц.) Святая Гильотина[6] благородно свершит за него его дело возмездия!

Как только у него зародилась эта мысль, Деманьи очнулся и позвал Виллета, громилу санкюлота[7], который был одновременно и его порученцем (эвфемизм[8], каковым законы равенства заменили слово “слуга”), и его шпионом.

Виллет украдкой наблюдал за Деманьи из-под лохматых бровей, пока, повинуясь ему, закрывал дверь. То был молодой человек плотного телосложения, одетый неказисто, как подобает порученцу такого патриота, и обладавший необычайно неприятным и нечистым лицом.

Гражданин Брутус занял место посреди комнаты и устремил глаза-бусинки на своего приспешника.

— Помнишь слух, ходивший с месяц назад, — спросил он, — касательно гражданина Атанаса Гильбо?

— Что он вёл переписку с аристократами в Англии?

— Именно. Мне снова поступило донесение, на сей раз из источника, который заставляет думать, что это, возможно, не лишено основания.

— Основания! — эхом отозвался Виллет. — Да разве я не заверял вас тогда, что каждое слово тех слухов было правдой? Если нужны доказательства…

— Доказательства! — возбуждённо перебил его Деманьи. — Есть ли доказательства, человече?

— Полным-полно. Я узнал от порученца гражданина Гильбо, моего кузена Роднара, что в алькове[9], который всегда заперт, у Гильбо куча изменнических бумаг, которых хватило бы, чтобы гильотинировать половину Онфлёра.

— Можешь пообещать, что твой кузен не ошибся?

— Ошибся? Вы не знаете Роднара, гражданин мэр.

— Хм. Если он такой же ловкач по замочным скважинам, как и ты, Виллет, его сведения должны быть достоверны.

Жёсткие губы порученца при этой толике лести сложились в улыбку.

— Мне надо самому поговорить с этим Роднаром, — сказал Деманьи.

— Я приведу его к вам сегодня вечером.

— Так и сделай. Можешь идти.

— Внизу двое военных, — объявил Виллетт, перемещаясь к двери. — Они проездом в Онфлёре и рассчитывают пробыть здесь до завтра. Документы у них исправные. В мэрию явились за billets de logement (квитанциями на постой — франц.).

— Очень хорошо. Пусть Барре выдаст, — ответил мэр, слишком поглощённый мыслями о другом предмете, чтобы сейчас уделять военным много внимания. Мгновение спустя его осенила идея: — Виллет, — сказал он, — укажи Барре поместить обоих у гражданина Гильбо. Это может послужить интересам Республики.

Деманьи даже не догадывался, как эта мелочная злоба должна была обернуться его собственной погибелью.

Кабы Виллет был слугой, он бы поклонился и удалился в молчании; будучи порученцем, он подмигнул, закрывая дверь, и пошёл вниз, насвистывая “Марсельезу” [10].

В комнате на первом этаже, где в мэрии велось делопроизводство, Виллет обнаружил двух военных, ожидавших, что им выделят квартиры.

Оба были одеты в синие республиканские мундиры, белые нанковые[11] панталоны и чёрные гетры; но тогда как один из них — здоровенный парень, чьи фигура и рост свидетельствовали о громадной силе, — был обременён ранцем и бесстрастно опирался на мушкет, то другой, более молодой, с красивым располагающим лицом, носил шпагу и суконные офицерские эполеты. Золотой эполет считался у Конвента противоречащим закону равенства.

В дальнем конце унылой комнаты стоял стол, заваленный бумагами, за ним сидел секретарь Барре. Это был бледноликий молодой человек изящного вида, одетый с опрятностью и благопристойностью, от которых, по разумению Виллета, попахивало аристократом.

— Гражданин мэр желает, чтоб вы расквартировали этих синемундирников у гражданина Гильбо, — сказал порученец в своей развязной манере.

Бледноликий секретарь кивнул и обмакнул перо в чернильницу.

— Будет сделано… Эти письма только что пришли. Одно письмо — от Комитета общественного спасения[12] с извещением о прибытии сюда сегодня вечером гражданина депутата Дантона[13]. Гражданин мэр должен быть осведомлён незамедлительно. Не изволите ли отнести ему письмо?

Виллет взял документ в молчании — молчании, которое было каким-то раздражённым, — и покинул комнату.

Когда он ушёл, секретарь ненадолго склонился над своими бумагами, затем, поднявшись, вручил квитанции — по одной каждому из ожидавших военных.

— Вы расквартированы у гражданина Атанаса Гильбо, Rue Nationale (улица Национальная — франц.). Это третья улица налево, после того как пройдёте…

— Я знаю дорогу, — прервал офицер.

Секретарь, казалось, удивился, но ничего не сказал. Наблюдения научили его, что в нынешние времена дольше всех жили те, кто говорил меньше всего. Благодарность офицера он воспринял с меланхоличной улыбкой и, когда военные ушли, сел переписывать реестр подозреваемых, за которыми ищейка Брутус хотел установить надзор.