Красная футболка, которая была надета на муже, пропиталась потом. Я вдруг подумала, что неудобно в таком виде появляться перед врачами. Господи, какая глупость. Как будто они обратили бы внимание на футболку. Ты ещё в рубашку с бабочкой и во фрак его переодень, чтобы воссоздать привычный образ Якова Лучанского.

Яша меня, кажется, и не слышал. Может быть, он задремал? Он же в сознании, правда? Господи, как же страшно. Когда же они уже придут? Я в отчаянии смотрела на дверь и на часы в своём телефоне, считая минуты. Яша сипел в кислородную маску. Кажется, я молилась, чуть ли не впервые в жизни, с трудом вспоминая где-то мимолётно услышанные слова.

***

Мои отношения с религией можно было бы назвать сдержанно-вежливыми. Родители-коммунисты верили только в светлое завтра, а от влияния бабушек и дедушек меня избавило их отсутствие. А вот Яков верил в Бога, носил Звезду Давида и даже рассказывал в каком-то интервью, что она досталась ему от отца. Разумеется, наврал. Массивную подвеску и не менее массивную золотую цепь к ней мы купили во время первой поездки в Израиль, в девяностые. Когда стало можно открыто веровать и свободно выезжать за границу. А Яшин папа, как, кстати, и мой, верил только в победу коммунизма. Зачем Яша сочинил эту историю для журналистов? Я уже давно перестала вникать в логику его публичной жизни. В их среде после развала Союза стало принято эпатировать журналистов, а через них и публику. Но так как уподобиться многим и, например, устроить пьяный дебош в ресторане или закрутить у всех на глазах роман с какой-нибудь юной дивой Яков не мог – воспитание и образ не позволяли, – он пытался сочинять что-то в духе семейных легенд.

Сочинять приходилось ещё и потому, что рассказывать было нечего. Вот удивительно: в Яшиной семье не существовало каких-то традиций, ритуалов. Все просто жили, не пытаясь изображать образцово-показательную ячейку общества. В моей семье традиции, ритуалы и правила возводились в культ. Вся наша жизнь строго регламентировалась: от похода в театр или музей в выходные до трубочек, которые следовало приготовить на Новый год. О, история с трубочками требует отдельного рассказа.

Это был наш первый совместный Новый год. Мы жили на Проспекте Мира на пятом этаже. Две комнаты: спальня, зал – и балкон, который я зимой использовала вместо холодильника, потому что в наш «Морозко» не влезали продукты, полученные Яшей по специальным «заказам» от Союза писателей. С заказов всё и началось.

– Напиши список продуктов, которые потребуются для новогоднего стола, – попросил Яша. – К нам придут гости, мои товарищи-поэты, может быть, кто-то из певцов. Так что рассчитывай человек на десять.

– А что нужно писать? – удивилась я. – Всё же можно купить в магазине.

– Так ты пиши то, чего в магазине купить нельзя, – усмехнулся мой муж. – Сырокопчёную колбасу, например. Оливки. Зелёный горошек. Икру. Ну, и что там тебе нужно для готовки.

Я написала. Отдала ему список. Он пробежал его глазами и удивился:

– Сгущёнка, сливочное масло и яблочное повидло? Странный набор.

– Почему странный? – в свою очередь удивилась я. – Это на трубочки.

– Какие ещё трубочки?

Яша на тот момент сидел с какой-то поэмой, которую ему заказали к завершению очередной пятилетки. Поэма шла туго, Яша нервничал и слушал меня невнимательно.

– Песочные трубочки с начинкой из сгущёнки или яблочного повидла – на выбор. Это традиционное новогоднее блюдо в нашей семье. Мама на каждый Новый год пекла трубочки.

– А… – Яша озадаченно кивнул и пожал плечами, убирая список в портфель. – Ну ладно, трубочки так трубочки.

– А какое новогоднее блюдо готовили в твоей семье? Расскажи, я его тоже приготовлю.

Да, в те годы я была очень хорошей и милой девочкой, которая очень хотела угодить. И пыталась строить отношения, как умела, как могла. Мне казалось, нам надо найти как можно больше точек соприкосновения, объединить наши семейные традиции и создать новые, чтобы стать ближе. Да, мне много что казалось…

– Не было у нас никакого семейного блюда. – Яша посмотрел на меня поверх очков. – Мы отмечали скромно. Да мы и жили скромно. Я даже ёлки помню только школьные. Отец считал, что деньги можно потратить на что-то более полезное, чем на дерево, которое засохнет и осыплется через неделю.

И снова уткнулся в свои записи. Я тогда чуть не расплакалась. Мне стало так жаль маленького Яшу и его сестёр, лишённых всего, что составляло самые тёплые воспоминания моего детства. Запаха принесённой с мороза и постепенно оттаивающей в комнате ёлки. Шуршания бумаги, в которую обёрнуты хрупкие шары и запорошённые снегом шишки, бережно освобождённые из годового заточения на антресолях. Тишины январского утра, когда ты в пижаме крадёшься к ёлочке, чтобы обнаружить под ней подарок. А потом сидишь, разбираешь новые игрушки, ешь вкусные и редкие конфеты «Мишка косолапый» и чувствуешь себя самым счастливым ребёнком на свете. Ничего этого у Яши и его сестрёнок не было… Это потом выяснилось, что у него и сестёр было нечто большее. Что дело не в «Мишке косолапом».

Я так подробно останавливаюсь на Яшином детстве и постоянно сравниваю его со своим, потому что пытаюсь найти истоки того характера, который определил не только жизнь знаменитого Якова Лучанского, но и мою жизнь. Возможно, я ищу ему оправдания. Потому что, если я буду обвинять его во всём, что случилось со мной, каждая читательница задаст логичный вопрос: «Но почему же ты жила с таким чудовищем? Почему ты не развелась? Почему сейчас ты сидишь и молишься всем богам, в которых не веришь, чтобы он выздоровел? Любишь? За что?» В случае с Яшей следовало бы ответить, что вопреки. Его можно было любить только вопреки.

Яша внезапно открыл глаза и попытался сесть. Я подсунула подушку ему под спину, чтобы он мог опереться.

– Ты чего? Потерпи немного, сейчас придут врачи.

Я сама не верила в то, что говорила. Ну придут они, и что? Тимур уже приходил, какой от него толк? Если бы они знали, как лечить чёртов вирус, они бы уже лечили! Но я делала то, что привыкла: утешала и успокаивала.

Мне кажется, в сидячем положении ему стало легче дышать. Честно сказать, в тот момент он представлял собой жалкое зрелище. Наверное, и я выглядела не так, как меня изображали на обложках глянцевых журналов в специальных выпусках к юбилеям Лучанского. Но себя я хотя бы не видела со стороны. А Яша мало напоминал того человека, за которого я когда-то вышла замуж. У него запали глаза; седые, вовремя не подстриженные волосы торчали в разные стороны. Он собирался пойти к парикмахеру сразу после гастролей. Мастер, к которому он ходил уже лет десять, должен был подстричь его и подкрасить. Он красился реже, чем я, примерно раз в три месяца. Его седина только украшала, добавляла благородства. Но не сейчас. В человеке, которому не хватает кислорода, ничего благородного не остаётся. Просто ужасно наблюдать, как мы становимся слабы и беспомощны, лишаясь какой-то из базовых функций. Как мы жалки в попытках сохранить существование. Ты можешь быть великим поэтом, трижды заслуженным или народным, обласканным всеми правителями, награждённым государственными премиями. Но без достаточного поступления кислорода, измученный кашлем и температурой, ты будешь выглядеть точно так же, как дед-алкоголик, подхвативший воспаление лёгких после ночёвки где-нибудь под забором.

Дверь палаты открылась. Их было семеро, разного возраста, разной комплекции. Не знаю, почему я обратила внимание на комплекцию – наверное, потому, что медик, зашедший последним, был большим и грузным, похожим на медведя. А в нашей палате и так не хватало места. Они все еле уместились возле Яшиной кровати. Мне пришлось пересесть на свою.

Они его мучили недобрых полчаса. Раздевали, слушали, смотрели результаты анализов, что-то обсуждая. Я не могла разобрать их слов – респираторы приглушали звуки, а они стояли ко мне спиной, окружив Яшу. Потом тот, медведеподобный, подошёл ко мне: