Хорошо же Гитлер защитил германскую расу — насколько я видел, остарбайтеры уже составляли треть городского населения минимум. Пока германцы гибли на фронте, Гитлер по факту поставил Германию в зависимость от иностранной рабочей силы. А если эти остарбайтеры восстанут? Конечно, в реальной истории такого не было, но теперь-то здесь я, и я могу историю переписать.

А еще повсюду встречались очереди — люди стояли за чем-то, причем местами остарбайтеры вперемешку с немцами. А еще: следы бомбежек, на месте некоторых домов теперь пустыри или просто груды камня.

И никакого хваленого немецкого порядка я не наблюдал вообще. Трамваи ходили переполнеными, люди ехали даже на подножках, в некоторых местах завалы перекрывали проезжую часть, некоторые дороги были все в ямах, в одном месте полицейский зачем-то запрещал людям ходить по одной стороне улицы, хотя я там никакой опасности не заметил.

На одном из поворотов я узрел офицера Вермахта, который тискал девку прямо посреди улицы, далее на тротуаре лежали трупы жертв бомбежек, сразу несколько десятков, причем убирали их ровно два гитлерюгендовца. Эдак они весь день провозятся.

В общем, это было всё очень странно. Это напоминало какое-то Сомали. Я не так представлял себе зловещий Рейх. А тут повсюду руины и хаос, и строем никто не ходит, я только раз увидел военных, которые куда-то организованно маршировали. Мне даже захотелось возмутиться состоянием Германии, но увы — не хватало немецкого словарного запаса. Разве что сказать «орднунг нихт»? Но тогда я себя разоблачу — Гиммлер вряд ли бы стал бросаться такими фразами.

А может, заговорить по-английски? Английский я более-менее знал. Но когда мне в голову пришла эта идея, мы как раз проехали мимо завешанной плакатами уличной тумбы. Большую часть тумбы занимало лицо Черчилля, стилизованное под еврея. Черчиль был занят тем, что насиловал какую-то белокурую немку, одновременно втыкая в неё кинжал. Не узнать Черчилля было трудно — его цилиндр был украшен британским флагом, на котором помещалась звезда Давида.

Увидев этот плакат, я понял, что по-английски тут лучше не говорить, равно как и по-русски. Да и вообще, откуда Гиммлеру знать английский?

Мы наконец приехали в какой-то район, застроенный старинными особняками. Тут вроде было почище. Натурально местная Рублевка или что-то типа того. Тут важно ходили полицейские, а вот остарбайтеров не было совсем. Но дома тут небольшие, не похоже на район, где обитает фюрер.

Адъютант что-то сказал, потом вошел в особняк, оставив меня в машине. Через пять минут вернулся, и вид имел печальный.

Эй, да что вообще происходит?

Но это так и осталось загадкой. Мы снова поехали, покинули район пасторальных особняков и через полчаса оказались явно в центре Берлина.

И вот тогда до меня дошло, что орднунг в Рейхе, пожалуй, есть только здесь. Здесь никаких руин уже не было, на месте разбомбленных домов присутствовали аккуратные пустыри. Повсюду возвышались бетонные башни ПВО, а население, даже гражданское, вышагивало чинно, как на параде. Впрочем, гражданских тут было мало, все больше эсесовцы и какие-то чиновники в форменных мундирах.

Мы подъехали к длинному серому зданию, над входом которого распластал крылья барельеф — гигантский орёл, сжимавший в когтях свастику. Флаги со свастикой тут тоже имелись, они были вывешены вертикально, как церковные хоругви.

Рейхсканцелярия что ли? А вот хрен его знает. Я, конечно, видел рейхсканцелярию в фильмах и на фотографиях, но там она обычно уже была полуразрушенной. А здесь — целехонькой. Но, видимо, и правда она: это здание слишком огромное, чтобы быть чем-то другим.

Адъютант открыл мне двери мерседеса, я вышел, как приговоренный к казни. Я, в общем-то, и есть приговоренный. Через несколько минут я умру, убив перед этим Гитлера. Войду в историю, отдав свою жизнь ради миллионов.

Никакого воодушевления я по этому поводу не испытывал. Слишком все это дико, слишком непривычно. Даже не верится.

Внутри рейхсканцелярии кишела охрана. Что характерно — все мои люди, все эсесовцы. При виде меня они лишь вскидывали руки, документы никто не проверил, ни у меня, ни у моих адъютантов.

Судя по всему, меня знает в лицо каждая собака во всем Рейхе. Хорошо, что я не сбежал, теперь эта идея уже казалась мне совсем идиотской. С лицом Гиммлера долго не побегаешь.

Я почему-то думал, что Гитлер будет сидеть в бункере, но меня проводили наверх — на третий этаж.

К этому моменту нервы у меня уже совсем сдали. Я весь вспотел, покрылся испариной, меня трясло. И если вы меня за это осуждаете, то могу вам только позавидовать, вам же никогда не приходилось убивать Гитлеров.

А еще мне мучительно захотелось в туалет. Как будет по-немецки туалет? Я не знал этого, но к счастью, туалет мне по пути попался — я увидел, как оттуда как раз выходит какой-то чиновник.

Я решительно направился к обиталищу фаянсовых друзей.

— Mein Herr, der Führer wartet auf Sie! — напомнил мне перепуганный адъютант.

Ну и ладно. Пусть фюрер подождет, пока я отолью. Никуда не денется, подонок.

Адъютанты со мной в туалет, к счастью, не пошли. А выходивший из уборной чиновник, увидев меня, отошел в сторону, почтительно склонил голову и вскинул правую руку.

Я уже убедился, что меня тут не только знают, но и боятся, причем все. От охранника и до любого министра. Может меня и Гитлер испугается? Но это вряд ли, это уже глупости.

В туалете было несколько кабинок, вот тут царила истинно немецкая чистота. Как сантехник я просто не мог не оценить. Разве что краны были какой-то странной конструкции, но все работало превосходно.

Я облегчился, потом вымыл руки, сполоснул ледяной водой лицо. Глянул на себя в зеркало, стряхнул пылинки с мундира. От последнего движения я испытал какое-то странное удовольствие. Видно, Гиммлер любил любоваться собой в зеркале и чистить перышки, и сейчас мой организм вспомнил то наслаждение, которое получал рейхсфюрер.

От этого вторжения привычек Гиммлера в мое сознание мне в очередной раз стало мерзко.

А двери туалета тем временем открылись — вошел какой-то благообразный старичок, в сером костюме, жилетке и очочках.

Странно, но этот старичок не стал исполнять нацистский салют, просто кивнул мне и подошёл ближе.

Я уставился на него и выдал мое фирменное:

— Ja?

— Schau her, Heinrich, — произнес старичок.

Чего? Он вот так просто назвал меня Генрихом? Это мой отец что ли? Отчасти похож, по крайней мере круглые очки у него такие же, как у меня. Вот только очки по наследству не передаются, а черты лица у деда совсем не похожи на Гиммлеровские. Да и что отцу Гиммлера делать в рейхсканцелярии?

Старичок тем временем достал из внутреннего кармана пиджака какой-то амулет — серебряный крест в круге на цепочке.

Он что-то произнес — ясно и четко, но явно не по-немецки, а не каком-то совсем непонятном языке.

— γνῶθι σαυτόν, γνῶθι σαυτόν, Heinrich.

Старичок принялся раскачивать амулет перед моими глазами, серебристая штуковина притягивала взгляд, как намагниченная.

О, нет. Опять какой-то оккультизм!

Но крестообразный амулет уже полностью захватил мое внимание, зрение у меня поплыло, весь мир обратился в марево, остался только блеск амулета, который дед методично качал из стороны в сторону.

У меня побежали мурашки по коже, а потом в моей голове вдруг что-то щелкнуло — громко и ощутимо. Как будто через меня пропустили электрический ток.

Я пришел в себя. А дед ловко крутанул в пальцах амулет, а потом сунул его обратно в кармашек пиджака.

— Wer bist du? — спросил я у старика.

Спросил на баварском диалекте немецкого языка, да. Причем, без всяких проблем. Я теперь не только обрел знание этого языка, но даже и смог его идентифицировать, как именно баварский, видимо, для Гиммлера он был родным.

— Я Карл Юнг, психиатр, — поклонился мне дедок.

Он говорил тоже на немецком, точнее — на простонародном швейцарском диалекте.