Еще тут же стоит мужик в сером гражданском пиджаке, с партийным значком. Но этот точно мне не родня, слишком уж смазливая рожа для того, чтобы быть одним из Гиммлеров, скорее какой-то аристократ. Ну и еще мой адъютант, а с ним трое эсесовцев. Судя по лицам и возрасту — однозначно не мои дети, просто охрана.
Я подошел к моему семейству, толком еще не зная, что им сказать. Но жена заговорила первой:
— Генрих, что происходит???
Жена побелела, её глаза расширились и глядели только на труп Бормана на полу.
А какого собственно черта Борман до сих пор валяется в коридоре больницы?
— Борман оказался предателем! — выпалил я, — Он отравил фюрера! Уберите отсюда это дерьмо, быстрее.
Приказ был обращен к моим эсэсовцам, они беспрекословно бросились выполнять указание и побежали к жирной мертвой тушке Бормана. Только адъютант задержался и тихо шепнул мне, чуть ли не на ухо:
— Я дал указания по поводу Хедвиг и вашего сына, рейхсфюрер. Их доставят сюда самолетом.
Хедвиг? Сыном? Что он несет? Но я уже вспомнил — речь, видимо, шла о любовнице Гиммлера. Рейхсфюрер ᛋᛋ неплохо устроился. В Берлине у него жена с официальными детьми, а еще где-то есть любовница, да еще с сыном.
Значит, я был несправедлив, когда обвинил Гиммлера в нежелании размножаться. Гиммлер вполне себе плодил арийцев, вот только не в официальном браке.
Я мотнул головой:
— Отменить этот приказ. Не надо Хедвиг, не надо её сына. Пусть сидят там, где сидят. Только охрану им усильте.
Я все же попал в альтернативную историю, а не в японский гаремник, так что обойдемся без любовниц. Тем более что любовница у Гиммлера наверняка такая же страшная, как жена.
Адъютант кивнул и прежде, чем выполнить новое указание по моей любовнице, пошел командовать уборкой Бормана. Я бросил ему вслед:
— В морг рейхсляйтера! Это же больница, тут должен быть морг. Трупы должны лежать в морге, а не в коридоре.
Незнакомый мне мужик в сером пиджаке с партийным значком тем временем попытался уйти — тихонько, незаметно, как будто его тут и не было. Это меня, конечно же, напрягло. Когда нацист пытается вот так тихо свалить, значит, точно задумал что-то недоброе.
— А ну стоять! — рявкнул я на него.
Я все больше входил в роль. Вот только в роль кого? Уж точно не Гиммлера, этот вроде так себя не вел, судя по тому, что мое поведение вызывало у окружающих удивление. Я скорее ориентировался на роль советских генералов, тех которые из фильмов — суровые, но справедливые.
Вот только сейчас я в очередной раз явно сморозил что-то не то.
Мужик в пиджаке замер на месте, нахмурился:
— Генрих, какого дьявола ты творишь?
Ясно. «Генрих». Он назвал меня Генрихом. Стало быть, или родственник, или важная шишка.
Мне некогда было разбираться, некогда было играть в вежливость или изображать из себя Гиммлера.
— Борман отравил не только фюрера, но и меня, — заявил я, — И от яда у меня провалы в памяти. Я тебя не помню, партайгеноссе. Кто ты такой?
«Партайгеноссе» опешил, даже не осилил ничего ответить.
— Батюшка, это же рейхсминистр Шпеер, — подсказала мне дочка.
А вот это толковая девчушка, может быть полезной. Вроде и вид у неё самый перепуганный из всех, а с другой стороны, она единственная смогла сказать мне хоть что-то внятное.
А покойный Борман тем временем, помнится, и правда говорил мне, что сюда едут Геббельс, Геринг и Шпеер. Вот этих вождей Рейха я и должен уничтожить в первую очередь. И желательно быстро, а еще желательнее — одним махом. Чтобы ни у кого не было времени задаться вопросом Шпеера — а какого дьявола я, собственно, творю.
Надо действовать оперативно: пока в стране безвластие, пока Гитлер не оклемался.
— Простите, мой друг, — я заговорил уже мягче, обращаясь к Шпееру, — Но у меня и правда провалы в памяти. От еврейского яда, которым траванул меня и фюрера Борман. Но теперь я вас припомнил. А где Геббельс и Геринг?
Шпеер глядел на меня недоверчиво. И испуганно. Он понимал, что с рейхсфюрером что-то не так, они все понимали. Нацистские бонзы все-таки не идиоты.
Но не ответить мне Шпеер не решился.
— Геббельс уже должен быть здесь, — пожал плечами Шпеер, — А Геринг поехал на аэродром Темпельхоф, как только узнал о мятеже. Он собирается бомбить мятежников с воздуха.
— Разумная идея, — согласился я, — А вот ваше прибытие сюда — неразумно. Думаете, мне неизвестно, что вы в заговоре с Борманом, Шпеер? Мне это известно. Борман сам мне признался! Вы отравили фюрера и меня, чтобы заключить мир с большевиками!
Это было отчасти правдой, мир с СССР Борман и правда планировал. Потому я об этом и упомянул, ведь когда врешь — лучше всегда вставить в свою ложь кусочек правды, пусть даже самый маленький. Так ложь лучше усваивается.
— Рейхсфюрер… — начал было Шпеер.
Он был так перепуган, что у него даже стало на штанах расплываться мокрое пятно. Шпеер самым натуральным образом напрудил себе в штаны от ужаса.
А я уже достал пистолет, снял с предохранителя и прицелился…
Шпеер поднял руки, не так, как будто сдавался, а как будто пытался ладошками защититься от выстрела. Но выстрелы грянули — первую пулю я всадил Шпееру в грудь, вторую — в голову.
Итого: двух вождей Рейха уже нет в живых. Неплохо для первого дня попаданства.
Моя жена завизжала, глянув на неё, я понял, что у женщины все лицо заляпано кровью Шпеера. Сам Шпеер уже валялся на полу, мертвый.
— Мама! — девочка бросилась к матери.
А вот паренек застыл на месте, не веря своим глазам, моего сына парализовало от растерянности.
Нет, этот сынок Гиммлера точно никуда не годится. Как и его мамаша. Дочка — самая толковая.
Я уже вошел во вкус, Шпеера убить было гораздо проще, чем Бормана. Видимо, к убийствам можно привыкнуть, как и ко всему остальному. Главное тут: не увлекаться, чтобы самому ненароком не стать отморозком и нацистом.
Я приказал моим эсесовцам, тащившим Бормана:
— И Шпеера! Шпеера тоже убрать. Позовите санитаров, пусть они займутся. Это же проклятая больница, тут должны быть санитары. Если не найдете санитаров, позовите шутц-полицаев с улицы. А сами — охранять меня и мою семью! Тут повсюду враги Рейха, они везде. Судьба Германии зависит от нашей решимости, мои верные ᛋᛋ!
Вот сейчас я уже орал и рвал глотку, как сам Гитлер. И это было странно. Но и объяснимо.
Тихоня Гиммлер явно в душе завидовал Гитлеру. Он хотел быть таким же харизматичным и крутым, как его фюрер. Но не мог, ему душка никогда не хватало. Теперь же я попал в тело Гиммлера и получил часть сознания Гиммлера — и начал открыто подражать Гитлеру, как об этом мечтал Гиммлер. Такая вот психологическая загогулина. И не буду скрывать: чем дальше, тем больше удовольствия я получал от происходящего.
Пусть даже я скоро умру, но какой-никакой ущерб Рейху я уже нанес. А если продержусь еще полчасика — то нанесу фашисткой Германии ущерб непоправимый.
Я схватил дочку за руку:
— Пойдем со мной. Ты нужна отцу.
Дочка не сопротивлялась, зато её мамаша заверещала:
— Генрих, ты сошел с ума!
Но мои эсэсовцы уже были рядом, они нежно отстранили от меня жену Гиммлера.
Я же затащил дочку в пустую больничную палату и закрыл за нами дверь. Девочка глядела на меня с подозрением, но вроде без ужаса.
— Папа, ты правда сошел с ума? Маме нужна помощь, ты напугал её, — заметила девочка.
Спокойно и вроде даже строго. Ну тут понятно — дочка у Гиммлера, видимо, и правда любимчик. По крайней мере, она пока что была единственной, кто позволял себе укорять самого рейсхфюрера ᛋᛋ.
— О маме позаботятся, — заверил я дочурку, — Тут наша мама в безопасности. И ты тоже.
— Папа, ты ведешь себя странно. Ты что, устроил государственный переворот?
Ну конечно. Ребенок — не Борман, ребенка так легко не обманешь, ребенок сразу видит правду. Пусть она даже уже не совсем ребенок, ей явно около пятнадцати — почти взрослая женщина.
