— Родина или смерть!

Этим спаренным процессом над евреем и крымским татарином КГБ помог борьбе с элементами антисемитизма (в 20-е годы велось переселение евреев «на землю», в крымские степи, был план создать Еврейскую автономную республику в Крыму).

Ира рассказала, как взяли Славика Бахмана. Несколько человек обсуждало вопрос о листовках к 90-летию Сталина. Решили уничтожить уже подготовленные листовки. Славик до дома не дошел — уничтожение листовок, повода к аресту, не входило в планы КГБ.

В Рязани, в Саратове раскрыли подпольные марксистские группы с программным документом «Закат капитала», написанным Юрием Будкой. Достать «Закат капитала» мне так и не удалось.

В Горьком продолжалось дело студентов и преподавателей. Историк Владлен Павленков был направлен на психэкспертизу. Его жена Светлана написала заявление, предупреждая, что, если мужа объявят невменяемым, она покончит с собой самосожжением. Владлена признали здоровым.

Работу горьковчан «Государство или революция» я к тому времени уже прочел. Это работа в духе «Трансформации большевизма»: анализ несоциалистического характера СССР на основании работ Маркса, Энгельса и, главным образом, Ленина.

В январе 70-го судили Сокульского, Кульчинского и Савченко — за изготовление и распространение «Обращения творческой молодежи Днепропетровска», за распространение «Репортажа из заповедника имени Берия» В. Мороза, статьи академика Аганбегяна «Советская экономика» и других самиздатских материалов.

В то же время, что был суд над Левиным, осудили на новый срок (еще 5 лет в дополнение к недосиженному) Святослава Караванского во Владимирской тюрьме.

С. И. Караванского впервые приговорили к 25 годам в 44-м, за участие в националистической организации в Одессе (организация принадлежала к подполью, равно антифашистскому и антисоветскому). В 1961 г., когда по новому кодексу максимальный срок стал 15 лет и часть 25-летников стали выпускать, выпустили и Караванского. Но стоило ему написать несколько писем протеста против русификации, и в 1965 г. Генеральный прокурор Руденко опротестовал снижение срока — Святослава без суда отправили отсиживать неотбытый остаток 25-ти лет. Теперь час его выхода еще больше отдалялся.

Почти одновременно мы получили три работы Валентина Мороза:

«Среди снегов» — памфлет о первом шаге Дзюбы в сторону соглашательства с властями, о его статье в «Литературной Украине»;

«Моисей и Датан» — ответ белорусской поэтессе Евдокии Лось, где Мороз стыдит ее за измену Белоруссии, показывает вторичность ее белорусскости, отказ от развития белорусской культуры;

«Хроника сопротивления» — о русификации на Западной Украине.

Все три написаны убедительно и блестящим языком. Впечатление эти работы произвели на всех огромное.

Упреки Дзюбе казались мне чрезмерными. Мы обсуждали с друзьями тезис Мороза о том, что Украине нужны «мученики», «апостолы» и т. д. Я считал, что ошибка Дзюбы как раз поможет исчезновению «культа Дзюбы», «дзюбизма». Когда однажды один знакомый показал фотографию Дзюбы, его жены и дочери, то мне стало тошно от преклонения перед «святым семейством» (он не был даже их близким другом). Многие «дзюбисты» сидели в кустах и только втихую поклонялись «герою» и «апостолу».

Украине нужны разумные массы украинцев. Одиночки-герои лишь ведут за собой стадо баранов, если героям поклоняются.

А «мученики» вовсе ни к чему. Их делает власть тысячами.

Эмоциональная убедительность страсти борца, логика фактов и анализа, прекрасный язык оказали большое воздействие на всех. Такого уровня публицистики мы на Украине не видели. Даже те, кто полностью поддерживал Дзюбу, соглашались, что Мороз убедителен, доказывая, что нельзя идти ни на какие компромиссы с властью.

Дзюба не хотел отвечать Морозу, т. к. не хотел раскола.

Однажды, в конце мая, у меня собрались друзья. Кто-то постучал. Вошел Валентин. Он не был похож на того, каким я видел его во Львове. Не так худ, исчезла угловатость движений, отчужденность в разговоре.

Мороз рассказал об обысках, о слежке. Ясно было, что арестуют его со дня на день. Был сосредоточен, спокоен. Весь отдавался той теме, о которой говорилось, — о преследовании униатской церкви, расхищении национальных культурных ценностей, запрещении крестьянам продавать «пысанки».

Среди нас была девушка, знавшая о патриотическом движении лишь понаслышке и потому боявшаяся самого слова «националист». Сколько я ни доказывал обратное, она связывала национальное движение с русофобством. И вот Мороз, может быть, самый страстный патриот, зачаровал не только нас, но и ее. Он обладает огромной силой духа, которая проявляется в жестах, выражении лица, в тоне, в аргументах. Когда-то писали о личном магнетизме таких людей. Даже не соглашаясь с Валентином, покоряешься обаянию его личности.

Мы обсудили целый ряд практических проблем и пошли провожать его. Я стал защищать Дзюбу. Он говорил о нем с большим уважением, но считал его статью большой ошибкой, уничтожающей авторитет Дзюбы, дающей основание таким, как поэт Драч, оправдать свое соглашательство с властью. Ведь сам Дзюба когда-то обвинял Драча в соглашательстве. Драчи, Евтушенки, Павлычки исходят из тезиса: «90 % стихов для КГБ, 10 % — для народа». А народу и эти 10 % не нужны будут.

Я вспомнил слова одного из них: «Я к советской власти применяю политику кнута и пряника». На деле это к ним применяют эту политику. Им позволяют писать либеральные стишки, демонстрировать Западу «прирученную оппозицию» и свободу ее творчества. Когда они выходят за рамки дозволенного либерализма, их стегают кнутом, и они возвращаются на стезю советской добродетели. С каждым годом рамки дозволенного свободомыслия сужаются.

Когда Евтушенко в порыве искреннего чувства послал в ЦК протест против вторжения в ЧССР, то уже на следующий день пожалел о своей искренности. На вопрос западного корреспондента: «Правда ли, что Вы послали письмо в ЦК?», он ответил: «Нет, письма я не посылал!» Столь хитрым ответом он был сам Восхищен и всем кому не лень рассказывал об этом (посылал-то он телеграмму, а не письмо!).

По дороге к метро за нами шли кагебисты, было их много, и они не скрывались, рассчитывая испугать. Валентин только улыбался, хотя видно было, что садиться ему не хочется.

Все шли молча, понимая, что эту личность они из рук не выпустят, не простят ему его силы и бесстрашия…

Простились тоже молча — но желать выдержать новый срок никто не мог, а говорить «до свидания» было бы ложью.

1 июня Валентина Мороза арестовали.

В мае в Бутырской тюрьме покончил с собой Владимир Борисов, организатор легального «Союза независимой молодежи» г. Владимира (1968 г.). Этот союз подал заявление о регистрации (согласно ст. 126 Конституции) в горисполком:

«Основная цель Союза независимой молодежи — всемерно способствовать развитию социалистической демократии и общественного прогресса в нашей стране».

Вместе с Борисовым мы как-то ночевали у П. Якира. Он рассказывал о смысле борьбы за разрешение Союза. Его подход совпадал с точкой зрения П. Г. Григоренко: нужно на каждом шагу требовать выполнения обещаний Конституции, объяснять населению, особенно молодежи, что у народа есть права и эти права должен использовать народ. Не должны они быть только пропагандистским крючком для западных либералов.

Борисова посадили в психушку. Я испытал страх перед психушкой в тюрьме и знаю те минуты отчаяния, которые могут довести до самоубийства. Психиатры и КГБ заинтересованы в таком конце: это доказывает суицидальность заключенного. Об этом писал Григоренко в своих тюремных записях.

Тяжело слышать о смерти и мучениях незнакомых людей. Но вдвойне, когда знал человека. Втройне, во много раз страшнее, когда знал человека хорошо.

В мае улетел в Израиль Юлиус Телесин. Юлиус — математик, уволенный в 69-м году из Центрального экономико-математического института. Как и все, уволен незаконно.

Я с ним встречался у Якира. Юлиус блестяще бил кагебистов знанием законов. Профессор Цукерман, его друг, издал в самиздате серию писем, написанных им в различные инстанции. Как определял их Юлиус — «юридические симфонии». Цукерман доказывал отсутствие законности во всех сферах жизни. Он отмечал какое-нибудь нарушение закона и посылал об этом заявление в низшую инстанцию. Оттуда ему отвечали, игнорируя закон, или вовсе не отвечали. Тогда он посылал выше, изложив незаконность ответа низшей инстанции. Потом еще выше, пока не доходил до Генерального прокурора Руденко.