— Вам к кому?

— К Бажану.

— Он в Конча-Заспе (местность под Киевом, где находятся правительственные дачи и санатории).

В целом у Роллана сложилось очень хорошее впечатление от украинской интеллигенции, особенно от Дзюбы. Он сказал мне после всех визитов: «Политически Москва делает для нас больше, чем Киев, но украинцы нас лучше понимают».

После отъезда представителей крымских татар пришли хроники-бюллетени их борьбы. В них описывались политические преследования татар и борьба народа за свои права.

21 апреля в г. Чирчике (Узбекистан) крымские татары собрались у памятника Ленину отметить его день рождения. Войска и милиция стали разгонять собравшихся дубинками, ремнями, поливали щелочной водой из брандспойта. Били, не щадя ни женщин, ни стариков. Досталось и узбекам, и даже русским.

Русский капитан, случайно оказавшийся при этом «Мамаевом побоище», закричал:

— Как вы смеете бить людей! Ведь вы же не эсэсовцы! Я напишу в ЦК!

Его так избили, что тут же увезли в больницу. О его дальнейшей судьбе татары так и не смогли узнать. (Где он? Убит? Лечится? В тюрьме или психушке?)

Свыше 300 человек было арестовано.

В мае в Москву приехало 800 представителей крымско-татарского народа.

16-17 мая их арестовали, а потом погрузили в пломбированные вагоны и отправили в Ташкент. При аресте протестующих избивали. По ошибке избили подданного Турции. Тот пожаловался своему послу. Советские власти извинились — «перепутали». Посол успокоился

— бьют мусульман, но не наших. У татар было много надежд на мусульман Турции и Ближнего Востока. Увы, надежды эти были обмануты.

Заехал к нам Гомер, шофер по профессии.

Он рассказал о своей личной судьбе, типичной для крымского татарина.

Как их вывозили из Крыма в 44-м году, он не помнит Остался без родителей, жил в детдоме в Узбекистане. На всю жизнь запомнил, как разгневавшись, воспитательница выгнала его на холод, в зиму, босиком на снег — педагогика!

После 56-го года жил хорошо, много зарабатывал. Женился. Тесть — богатый человек, тоже крымский татарин. Когда началось национальное движение, Гомер стал помогать деньгами. Но не утерпел, стал участвовать активно — распространять самиздат и т. д.

Тесть и жена стали ругаться с ним.

— Но я не могу лишь материально поддерживать. Я никогда не забуду им, як выгоняли меня на снег.

С Гомером мы зашли к Некрасову. Он предложил Гомеру выпить. Гомер отказался:

— Мы не можем пить, т. к. запах алкоголя будет доказательством нашего хулиганства. КГБ и милиция арестовывают нас и без повода.

Гомер и другие рабочие из крымских татар поразили всех нас высоким уровнем политического сознания, пониманием таких вещей, которые недоступны «среднему советскому интеллигенту».

Гомер уехал, и у нас настало относительное затишье.

*

Часто звонил Якир и сообщал новости. Чаще печальные.

В августе арестовали Иру Белогородскую за распространение письма об аресте Марченко. Ира забыла в такси сумочку с большим количеством экземпляров письма. КГБ получил сумочку, а с нею — улики против Иры.

27 сентября был обыск у Ивана Яхимовича, который за письмо в ЦК был уволен. Его жену Ирину уволили из школы. Обыск был по подозрению в ограблении Госбанка. Под столь же фальшивым предлогом обыскали ленинградца Юрия Гендлера, юрисконсультанта. После обыска его арестовали, т. к. нашли самиздат.

Пользуясь затишьем, я стал искать работу.

В. Боднарчук, пользуясь связями со многими математиками из разных институтов, предложил два института. В этих институтах нужно было разрабатывать математические модели тех или иных процессов.

В каждом институте были люди, которые знали о судебных процессах, о подписантах. Они говорили, что работа есть. Я вместе с ними шел в отдел кадров. Там, посмотрев на мою трудовую книжку, на запись «уволен по сокращению штатов», сразу же спрашивали: «Почему?»

Я не очень убедительно врал о своем желании работать по тематике данного института.

— Хорошо, приходите через неделю.

Через неделю оказывалось, что мест нет.

Боднарчук учил меня, как сделать мою устную версию «сокращения» убедительной. Я пытался, но врать было противно, да и не верил я, что КГБ выпустил меня из поля зрения.

Зашел в другие институты — та же история.

В некоторых институтах завотделом сразу же спрашивал:

— Подписант?

— Да.

— Я постараюсь уладить.

Но ничего нельзя было уладить.

В Институте психологии администратор сказал моему приятелю:

— Мы еле спасли своих подписантов, а вы предлагаете нам чужого.

В одном биологическом институте встретил старого товарища, профессора. Он расспросил о политических событиях и даже посочувствовал:

— Знаешь, если я порекомендую, то откажут точно. Я лучше через посредников. И извини, спешу на собрание, читаю доклад о новых формах буржуазной антисоветской пропаганды.

Посмеялись вместе — кто читает?! Я смеялся не очень весело…

Встретился с директором и врал даже убедительно. Директор заинтересовался; моя предыдущая работа частично совпадала с тематикой института.

Через день мне сообщили, что мест нет…

Пошел в издательство «Высшая школа», устраиваться редактором в отдел математической литературы. Одновременное знание украинского языка и математики — редкость, и потому такие «энциклопедисты» ценятся. Увы, повторилось прежнее.

Наконец, корректор из редакции «Наукова думка» сообщил, что им требуется редактор математической и технической литературы.

Опять — «придите завтра».

Пошел на прием к президенту Академии наук УССР академику Патону. Его не было. Зашел в партком Академии. Там прямо изложил причины увольнения. Завязался политический спор. Я им об угрозе ресталинизации, они мне о буржуазной пропаганде. Я, наконец, поставил вопрос об их обязанности устроить меня на работу, т. к. юридически не было права увольнять меня. Рассказал, как не принимают с записью «по сокращению штатов».

— Хорошо. У вас что-нибудь на примете есть?

— Есть.

— Что?

Я замялся.

— Но мы вам хотим помочь!

Сказал о «Науковой думке».

— Приходите завтра.

«Завтра» оказалось, что уже взяли человека на это место. Я проверил — еще не взяли.

Написал заявление в Объединенный комитет профсоюза Академии наук и высших школ.

Говорил со мной очень симпатичный товарищ:

— Зачем вы все изложили в заявлении? Нужно было иначе все объяснить.

— Но я уже пытался иначе. Все равно кому надо — узнают.

— Да, вы правы. Но что мы можем сделать? Я постараюсь подыскать вам работу, но обещать не могу — знаете, политика все же…

Пошел в ЦК профсоюзов. Там почти те же слова — о бессилии профсоюзов. Посоветовали покаяться.

Пришлось махнуть рукой на работу и становиться репетитором. В университете пообещали рекомендовать меня отстающим студентам, но ни одного «болвана» (так их у нас называют) я так и не нашел.

Знакомые порекомендовали школьницу, готовить в университет. Она пришла два раза, а потом исчезла. Оказалось, ее предупредили, что из-за встреч со мной ее не примут в университет. Она «и так еврейка», а связь с «неблагонадежным» — стопроцентная гарантия непоступления.

Я понял: мне остается одно — становиться оппозиционером-профессионалом. Это дает только тюрьму — не деньги, но это тоже работа, и по сути более нужная. И главное — не надо будет раздваиваться на строителя светлого будущего и оппозиционера мрачному настоящему и будущему, не надо лгать.

Единственное, что было трудно, — сидеть на шее у жены и уходить от науки. И не очень хотелось становиться профессиональным политиком. Политическая деятельность кажется мне суетой, борьбой с препятствиями, а не раскрытием своей индивидуальной сущности, не развитием своих сущностных сил. К тому же — компромиссы, столкновение с грязью политической жизни.

Но и уйти в сторону, заткнуть уши, не видеть, молчать, забыть — это тоже невозможно.