Однажды на комсомольском собрании я поругался с одним из партийных деятелей института из-за его демагогии и даже обозвал «провокатором». Он предложил встретиться и поговорить. Я согласился. Мы стали встречаться.

Его основной тезис: «Октябрьская революция — революция хамов. Нужно выгнать из руководства тупиц. К власти должна прийти техническая интеллигенция. Хватит нам «кухаркиных детей»».

По поводу хамской революции я напомнил слова русского писателя Мережковского о «грядущем хаме».

— Ну и что. Он верно предвидел.

— Но потом Мережковский бросился в объятия хамов Муссолини и Гитлера!

На это он ответил, что это не перечеркивает справедливости его мысли о рабоче-крестьянской революции.

Примерно через месяц он сказал, что говорил обо мне с партийными тузами Академии, и предложил мне вступить в партию.

— Ты умеешь трепаться на их языке, знаешь все догмы, и поэтому мы сможем сделать тебе карьеру. Такие, как ты, нужны для борьбы с бюрократами. Не исключено, что удастся постепенно захватить власть в ЦК, вышвырнуть дураков и заменить их умными людьми.

На месяцы растянулась дальнейшая дискуссия. Я доказывал, что власть технократов будет ничем не лучшей, чем бюрократическая, что утопично мечтать о том, что честный человек сможет стать членом ЦК, не став негодяем.

Я давал ему весь самиздат, который имел. И наконец он сдался.

— Хорошо, что мне делать?

— Одним из принципов демократии является самостоятельное мышление. Найди себе деятельность по душе в самиздате.

Он заскучал и с тех пор стал отдаляться и от меня, и от партийной работы.

Им так хочется не думать самим, так хочется вождей, пусть «демократических», но фюреров.

Другой партийный босс был еще интереснее.

В свое время он по поручению ЦК ЛКСМУ был одним из руководителей культпросветработы. Но после разгона «Клуба творческой молодежи» (из которого вышло большинство видных киевских патриотов-оппозиционеров) он локализовал свою деятельность в рамках своего института. Он проводил интересные мероприятия культурно-политического характера.

Познакомившись с ним, я стал использовать его связи в партийных и комсомольских кругах для улучшения культурнической работы в нашем институте.

Он очень интересовался Дзюбой, Светличным и другими участниками украинского движения. Я давал ему самиздат, он приносил редкие или малодоступные книги.

Потом несколько лет мы не виделись и встретились в 69-м году, когда я уже не работал.

Он был очень пьян, но меня узнал и сразу же стал ругаться.

— Такие, как ты, Дзюба и Светличный, нужны Украине. ЦК КПУ охраняет Дзюбу и Светличного от ареста, а вы лезете на рожон. Я могу познакомить тебя с секретарем ЦК Овчаренко. Он мой друг. Ты пообещай, что не будешь шуметь, и он устроит тебя на более выгодную работу.

Я сослался на то, что Овчаренко — подлец. И вообще я не собирался отказываться от своих взглядов.

Он стал насмехаться над марксистскими иллюзиями.

— Я руковожу 300-ми коммунистами. Это бараны. Им нужна плетка, сильная рука. У власти должны стоять математики, физики, техники. Только таким образом Украина станет самостоятельной.

Плетку и сильную руку я прокомментировал как гитлеровскую идею.

— А что, Гитлер разве был глупым человеком? Не все, что он говорил, глупо.

Спор стал бессмысленным.

— Ну что ж, прощай, утопист. Мы ведь хотим вам помочь.

Это было первое знакомство с партийным националистом-технократом. Впоследствии мне рассказывали о партийном боссе такого же плана, но с маоистским уклоном.

*

Как-то Антомонов собрал всю нашу лабораторию и сообщил, что дирекция института считает темы нашей работы неактуальными (и в этом она была права) и собирается лабораторию распустить. Но есть выход. Президиуму Академии наук УССР поручено развернуть работы по космической медицине, биологии и психологии.

Президиум предложил взять эту работу нашему институту. Глушков не желает этим заниматься и потому хочет ограничить участие института в этой теме одной нашей лабораторией.

Антомонов прочел примерный план работы. Это был план работы для целого института, и он включал задачи, явно не разрешимые при современном уровне науки.

Я съязвил:

— Нужно пригласить Станислава Лема в лабораторию — у него много идей.

Антомонов объяснил, что есть другой выход — перейти в Институт физиологии и заняться медициной.

Итак, здесь — психология, там — физиология.

Незначительным большинством прошла психология.

Тематика оказалась секретной. Подали заявления в отдел кадров на допуск. Антомонов дал мне очень лестную характеристику. Но допуска не дали. Антомонов предложил работать «негром», т. е. решать те или иные задачи, не зная их конкретного содержания.

Начался период перестройки работы лаборатории, изучения литературы по психологии восприятия, памяти, эмоций, внимания, воли и т. д.

Я предложил взять на работу психолога.

Антомонов запротестовал:

— Вы же знаете, психологи ничего не понимают и не умеют. Вы вполне справитесь с ролью психолога, ведь вы математик.

Первое задание Космического центра было написать книгу об основных положениях психологии человека, об инженерной психологии и т. д. Распределили между всеми разделы. Мне достались восприятие, память и внимание. Времени на работу было много, и, как это бывает обычно, мы принялись изучать вопрос за неделю до сдачи. Не будучи специалистами в психологии и не представляя, что важно для космонавтики, из горы исследований и теорий мы выбрали нужное наугад, каждый на свой вкус.

Сдали. Пришло новое задание — почти то же, но с требованием математизировать, углубить и развить предыдущую работу.

Углубляли тем же способом, т. е. выписывали из книг. Развивали тем, что с ходу придумывали гипотезы и выдавали за теории.

Математизировать я не хотел. Пришлось пойти на острый спор с Антомоновым. Он признал, что все это несерьезно, но нужно спасать лабораторию. Я ответил, что не могу же брать формулы из воздуха, каждая новая формула должна быть получена после кропотливого психологического исследования. Он посоветовал как-нибудь прилепить мою формулу информации. Было тошно от лжи, но аргумент «блага лаборатории» подействовал — я прилепил свою формулу. Центр остался довольным.

Наконец спустили новое задание — изучить проблему сложности той или иной работы оператора (шофера, летчика, космонавта и т. д.). Я попытался использовать свои предыдущие работы об информации. Мой товарищ по моим рекомендациям сделал прибор для экспериментов по «сложности». В самом Центре должны были провести эксперименты по зависимости «сложности» от условий работы (пониженное давление, недостаток кислорода, невесомость и прочее). Я придумал формулу «сложности», годную лишь для узкого круга действий оператора.

Почти все понимали, что мы помогаем медикам и биологам Космического центра обманывать Академию, которая обманывает ЦК, который обманывает народ…

Из Центра пришло новое задание — придумать биологическую или психологическую задачу, для которой понадобилась бы электронно-счетная машина в космической ракете. И это только для того, чтоб в космос взлетела первая ЭВМ, советская (американцы все-таки и тут опередили, не знаю с какой целью)!

Благодаря связям лаборатории с Центром стали известны некоторые детали подвигов советских космонавтов. Оказалось, что гибель трех космонавтов — на совести правительства: оно настаивало на определенном сроке запуска ракеты, когда еще не был подготовлен запуск, не была проверена надежность системы. Ученые возражали, но ведь у нас наука партийная, и потому цели рекламы стоят над научными целями.

Узнав эти подробности достижений советской космонавтики, я стал говорить Антомонову, что мы не только помогаем лгать, но и участвуем в подготовке гибели новых космонавтов. Антомонов оборонялся слабо, т. к. знал обо всем гораздо лучше меня — у него был допуск, а мне рассказывали далеко не всё.