Во всем этом было и мне нечто близкое, но я пытался ему доказать, что симфония все же важнее для культуры, чем звуки шторма, и что не стоит отрекаться от соловьев и любовных вздохов.
На год-два наши эстетические споры прекратились: К. влюбился и полюбил Есенина, Грина, Экзюпери. Вместе мы пережили «Не хлебом единым» Дудинцева.
Потом произошел разрыв К. с нею. К. очень трогательно, отнюдь не «по-пролетарски», переживал это.
И вдруг вернулся на прежние позиции.
Вспомнилось презрение К. ко всякой «болтовне» философов, к этике, эстетике, к интеллигенции.
В этом я вижу психоидеологические истоки его нынешней позиции — недостаток культуры, слепота социального протеста, неумение мыслить диалектически, вульгарный материализм.
После свержения Хрущева я попытался вернуть дружбу, ведь факты теперь доказали мою правоту.
Увы, К., признав политические «ошибки» Хрущева, остался антисемитом. Он, правда, попытался протестовать против бюрократии, стал даже изучать Гегеля, чтобы постигнуть философские причины сталинизма-хрущевизма. У него были неприятности с парткомом университета, дело чуть не дошло до насильственного помещения в «психушку». Но обошлось, т. к. он бросил философствовать, заниматься комсомольской работой и стал еще большим юдофобом.
Последнее явление очень важно для понимания трансформации социального протеста низов в апологетику строя.
У меня был очень умный и честный учитель Н. Он все время конфликтовал с дирекцией школы. К 1965 году в школе случайно сконцентрировалось много учителей-евреев. Они стали травить Н. и в конце концов выжили его из школы.
Когда я с ним встретился, он люто ненавидел евреев. Я пытался напомнить ему, что он член партии, коммунист. Ничего не помогало — «евреи виноваты в извращениях власти». Я напомнил ему, что «еврейская клика» в его школе травила и учительницу русского языка, еврейку.
— Только за то, что она изменила еврейству и любит русскую культуру. Я ведь не обвиняю всех евреев. У меня есть друг-еврей, который тоже не любит одесских евреев.
Я не буду приводить многолетних споров с Н. о евреях и власти. Все это так знакомо всем, кто интересовался антисемитизмом.
Споры закончились, как и с К., взаимным навешиванием ярлыков. Я Н. очень любил и люблю, но поддерживать прежние отношения стало трудно для обоих.
Дочь Н. — М. тоже пострадала от «еврейской клики»: в школе ей стали занижать отметки. Н. вынужден был пригрозить клике судом, коллективным письмом родителей в ЦК партии. Клика отступила.
М. под влиянием этой истории также стала антисемиткой. Начались споры с ней: очень искренняя, умная девушка, и мне хотелось переубедить ее.
Я пытался объяснить ей причины возникновения «клики» — духовная атмосфера в стране, крайне низкий моральный уровень чиновников просвещения, Сталинские методы борьбы за теплое местечко. Напомнил все о той же учительнице-еврейке. В отличие от отца-коммуниста комсомолка частично поняла мое объяснение одного этого случая, но сослалась на взяточничество при поступлении в Одесский мединститут:
— Ведь и твоя сестра не поступила в мединститут только потому, что бедная и нееврейка?
Я указал на те же явления в нееврейском университете, куда трудно поступить евреям и бедным.
Она рассказала о всемирной еврейской солидарности, коррупции, непатриотизме евреев и прочем. Я осторожно спросил ее, не слышала ли она о всемирном еврейском заговоре. Нет, не слышала, но не исключает его возможности.
Пришлось рассказать о фальшивке русских фашистов — «Протоколах сионских мудрецов», где эта идея детально разработана.
Но даже параллель с фашизмом не действовала как следует: если не антисемитская идеология, то юдофобские эмоции у М. остались.
Пришлось прибегнуть к эмоциям.
Во время очередной дискуссии М. сказала, что я нечестен, защищаю евреев потому, что моя жена наполовину еврейка.
В коляске заплакал мой сын-младенец. Я заорал на него:
— Ах ты, жидовская морда! Опять гадишь русскому народу! (М. — русская.) Жиденок пархатый!
М. заплакала от обиды — кому же хочется признаваться в близости к фашизму!..
Успокоившись, она упрекнула меня в жестокости к людям, в нечестности приемов полемики.
Я ответил, что с фашистами нельзя говорить вежливо, это я оставляю Сталину, Хрущеву и Брежневу.
Наши споры все же заставили М. думать. Она стала научным работником, столкнулась с официальным антисемитизмом и кое-что поняла. Махнув рукой на евреев и власть, ушла в науку, спряталась в чистоту физических формул.
*
То ли в 61-м, то ли в 62-м году в «Литературной газете» появилось письмо читателя «Долой Муху-цокотуху». Автор письма рассказывает, что его ребенок читал эту самую «Муху-цокотуху». Отец решил проверить, что читают по совету учителей дети, и… пришел в ужас. Вся страна борется с мухами-переносчиками инфекции. А у Чуковского муха — положительный герой, и комар, пьющий, как известно, кровь людей, переносчик малярии, — тоже положителен. Более того, брак мухи с комаром — брак противоестественный. Автор намекал (разве может советский человек говорить о таких ужасных вещах вслух, прямо?), что дети могут, прочитав такое, научиться чему-то вовсе дурному.
Через некоторое время появилась статья Чуковского. Чуковский писал, что вначале он воспринял письмо о мухе как неудачный фельетон. Но потом он стал получать письма, в которых другие читатели поддержали протест против героизации разносчиков заразы. Он вынужден был поэтому написать ответ.
Я рассказываю об этом по памяти, т. к. мою коллекцию благоглупостей в прессе нам не удалось вывезти на Запад. Казалось, что эта дискуссия говорит лишь о том, что дураки в земле русской (как, впрочем, и во всех прочих землях) еще не перевелись.
Не тут-то было. Через несколько месяцев после дискуссии в «Литгазете» в Министерстве просвещения УССР обсуждалась новая программа для детских садов. Моя жена работала методистом по дошкольному воспитанию в методическом кабинете министерства и занималась вопросами методики подачи и подбора художественных произведений для детей. И вот встал вопрос о списке рекомендованных книг для детей дошкольного возраста. Одна из работников министерства сказала, что, к сожалению, в сказках воспеваются вредители сельского хозяйства: мышки, зайчики, суслики, и, более того, даже (!) волк, уничтожающий колхозный скот, бывает положительным героем. Ее поддержали преподаватели Педагогического института.
Разгорелась дискуссия. Незначительным большинством голосов вредители сельского хозяйства отстояли свое право на существование хотя бы в сказках. Но потери они понесли: было решено уменьшить их долю в сказках, а за счет этого увеличить долю маленького Володи и большого Ленина.
Прошло время. В той же «Литературной газете» появилась очередная статья негодующего читателя, если не ошибаюсь, доктора или кандидата экономических наук. Ученый экономист увидел, что сын его увлекается «Томом Сойером» Марка Твэна. Бдительный страж литературных интересов сына прочел книгу и пришел в ужас. В книге воспевается хулиган и бездельник Том и высмеивается добросовестный ученик, воспитанный мальчик, брат Тома Сид. Автор с благородным пафосом в конце статьи спрашивает: на каких примерах воспитываются наши дети?
Редакция, видимо, встревожилась, так как ответила юмористической статьей.
Редакция-де, воодушевленная примером товарища экономиста, решила проверить содержание всей мировой литературы. И — о, ужас! От древних греков до Пушкина и далее в качестве положительных героев выступают аморальные люди.
Где-то уже в 69–70 гг. в газете «Литературная Россия» появилась статья «О чем поет Высоцкий?». Статью написал какой-то спец по культуре.
Оказывается, Высоцкий поет от имени хулиганов, воров и алкоголиков, издевается над духом русского народа (у Высоцкого есть песня о русском духе, вылезающем из водочной бутылки). На этот раз никто не ответил блюстителю порядка в культуре. Опасно было. Совсем недавно судили Синявского и Даниэля, отождествив взгляды сатирических героев со взглядами авторов.
