Сабина полагала, что опыт, приобретенный в клиниках Блейлера (Цюрих) и Бонхофера (Берлин), в институтах Руссо и Клапареда (Женева), у Юнга и Фрейда, позволит ей с максимальной отдачей работать в Москве. Однако надежды на творческую работу не оправдались. Реальная жизнь и идейная атмосфера в сфере науки, вообще, и психоанализа, в частности, оказались таковы, что не давали возможности развернуться в полную силу.

До возвращения в Россию Сабина была в какой-то степени знакома с состоянием психоанализа в России, поскольку читала работы русских психоаналитиков и даже сделала соответствующий обзор, который был опубликован в одном из журналов. Однако только в процессе работы в Москве к ней начало приходить понимание того, что здесь идеологические мотивы подчас перевешивают клинические наработки и научные исследования.

Настроенная на серьезную терапевтическую и исследовательскую деятельность, Сабина была далека от политики. Тем не менее, ей пришлось столкнуться с тем, что часть русских психоаналитиков не столько занималась клинической деятельностью, сколько вела дискуссии по поводу совместимости или несовместимости психоанализа с марксизмом.

У Сабины возникли сомнения относительно возможности реализации своего творческого потенциала, тем более что в Государственном институте психоанализа начались подспудные трения, вскоре завершившиеся его ликвидацией. Кроме того, изменение семейных обстоятельств, связанных с тем, что между ней и мужем, который в то время проживал в Ростове-на-Дону, начали налаживаться отношения, заставило ее пересмотреть первоначальные планы.

Все это вместе взятое привело к тому, что Сабина оставила Москву и переехала в свой родной город, где проживал ее овдовевший отец.

На протяжении последующих 17 лет она жила и работала в Ростове-на-Дону.

В июне 1926 года у Сабины родилась вторая дочь, Ева. Несмотря на бытовые трудности, она воспитывала своих дочерей, прививая им любовь к музыке и искусству. Одновременно она сначала работала педологом и врачом в школе, однако после разгрома в середине 1930-х годов педологии как «буржуазного направления» ей пришлось оставить педологическую деятельность.

1930-е годы оказались для Сабины просто кошмаром. Прокатившиеся по стране репрессии не обошли стороной близких ей людей. Добившиеся успеха и занявшие видное положение в науке и преподавательской деятельности три ее брата – Ян, Иссак и Эмиль – были арестованы, и ей не довелось их больше увидеть. В 1937 году скончался Павел Шефтель, а в 1938 году – отец Сабины, который, хотя и был отпущен после ареста, так и не оправился от горя, связанного с потерей сыновей.

Единственной радостью и утешением в то тяжелое время для нее оставались ее прелестные дочери. В них была сосредоточена вся ее жизнь.

А ведь более тридцати лет тому назад она так мечтала о сыне, Зигфриде…

– Siegfrid! Treib diese Juden zur Schl #305; #305;cht! (Зигфрид! Гони этих жидов к оврагу!)

Откуда тут немецкая речь? Чей это грубый голос? Причем здесь мой Зигфрид?

– Bist du taub? (Ты что, оглох?)

Сабина очнулась от повторного крика немецкого офицера, вырвавшего ее из тенет воспоминаний. Не сразу поняв, в чем дело, она, тем не менее, вернулась в кошмарную реальность.

На пороге смерти

Взмахом руки немецкий офицер показал дальнейшее направление движения колонны изможденных от усталости, пропитанных потом и покрытых пылью стариков, женщин и детей.

Молодой немецкий солдат, к которому обращался офицер, поспешно стал выполнять приказание и вместе с другими солдатами погнал колонну к оврагу.

Сабина подняла ранее опущенную, тяжелую от воспоминаний и изнурительной ходьбы голову.

Только сейчас она заметила, что диск солнца стал склоняться к горизонту. Его лучи уже не жгли вспотевшее лицо, как это было ранее. Легкий ветерок стал разгонять духоту летнего августовского дня.

Сабина облегченно вздохнула, но тут же тревога птицей забилась в ее груди.

Оглянувшись по сторонам, она узнала то место, к которому немцы подогнали колонну ростовчан. Это была Змиевская балка.

И тут она все поняла.

Сабина поняла, что это конец. Если раньше она на что-то надеялась, то теперь отчетливо осознала безвыходность положения.

Немецкий офицер остановил колонну в страхе оглядывающихся людей и приказал своим солдатам вплотную подвести стариков, женщин и детей к оврагу.

– Мама! Куда мы пришли? – спросила Ева, слегка дергая свою мать за руку.

Сабина переглянулась со старшей дочерью, которая тоже все поняла.

– Так хочется отдохнуть! – прижимаясь к матери, прошептала Ева.

Сабина стряхнула с себя оцепенение и, с трудом разжимая запекшиеся губы, глухо сказала:

– Потерпи чуть-чуть, милая! Сейчас мы все отдохнем.

Как она могла сказать младшей дочери, что смерть уже нависла над ними?

Лучше не говорить ей о неминуемой гибели. Пусть все произойдет внезапно для нее. Так будет лучше для всех.

Сабина прижала к себе Еву и попыталась другой рукой привлечь к себе Ренату. Старшая дочь сама обняла мать, а затем дотянулась до лица сестры и нежно поцеловала ее.

Последовал приказ немецкого офицера, из которого следовало, что все евреи должны раздеться догола и отойти от своей одежды. Тех, кто начал роптать, били прикладами и заставляли поспешно раздеваться. Женщины, стыдливо прикрывая свою наготу, не решались смотреть не только на немецких солдат, но и на стоящих рядом обреченных людей.

Офицер отдал новый приказ, и немецкие солдаты стали отгонять голых стариков, женщин и детей от их одежды. Переступив через груду одежды, солдаты выстроились вдоль оврага, а впереди них голые люди стали сбиваться в кучу, чтобы хоть как-то укрыться от взора тех, кто пригнал их, как оказалось, к последней черте их жизни.

Сабина спешно поцеловала своих дочерей и, крепче прижав их к себе, бросила взгляд на солдат, как бы взывая к их милосердию.

Напротив нее с автоматом наперевес стоял тот молодой солдат, на которого недавно кричал офицер. В его глазах она заметила смятение, поскольку, видимо, ему еще не приходилось расстреливать мирных жителей, тем более детей.

Молодой немец пытался унять дрожь в руках, но дуло автомата выдавало его волнение, что заставляло его судорожно переступать с ноги на ногу.

Офицер подошел к молодому солдату и презрительно, но в то же время гневно прокричал:

– Зигфрид! Будь мужчиной! Немецкому солдату не пристало жалеть своих врагов, тем более жидов!

Просверлив его гневным взглядом, офицер прошелся вдоль строя солдат и, достав портсигар, неспешно закурил.

Понимая, что через минуту оборвется не только ее жизнь, но и жизнь ее дочерей, Сабина лишь успела подумать про себя, что стоящий напротив ее молодой солдат мог бы быть ее сыном. Его, как и желаемого ею когда-то мальчика, тоже зовут Зигфридом.

Какая ирония судьбы!

Сабина не могла знать того, что по иронии судьбы первоначальный план захвата Ростова-на-Дону в 1942 году носил название «Зигфрид» и только позднее это название было заменено на другое.

Герой и спаситель Зигфрид, в честь которого Сабина хотела назвать своего возможного сына от Юнга, оказался исполнителем чужой воли, приносящей смерть.

Весь ужас происходящего состоял в том, что ее идея о разрушении как истоке или причине становления обрела удручающую реальность по отношению к ней самой.

Но еще ужаснее то, что через мгновение смерть настигнет и ее дочерей. Ее дорогих, красивых, музыкально одаренных и талантливых дочерей, которым природой предназначено стать матерями и дать жизнь детям.

Видно, в выстраданной ею идее о разрушении как становлении не все осмыслено до конца.

Тридцать лет тому назад она размышляла о естественном ходе событий. Размышляла о том, что сексуальность является не только созидающей, но и разрушительной силой, которая ведет к становлению нового. Писала о том, что в круговороте бытия жизнь тесно связана со смертью, а смерть – с жизнью.