Твердая, как пуля, капля стукнула меня по макушке. Тучи заволокли все небо. Они ползли оттуда, где кончалась булыжная улочка. Мы шли навстречу дождю.

Словно отрезанные, внезапно оборвались дома. Слева, за белой каменной оградой, топорщились кресты. Там было кладбище. Мы свернули от кладбища направо, к оврагу, за которым буйно росла черемуха.

— Эгей, Федор, — произнес вдруг Митя. — Так ты нас к старой электростанции ведешь.

Узенькая тропинка вилась среди кустов бузины и темных кривых стволов черемухи. По ней, видно, давно никто не ходил. Наконец впереди показались очертания развалин — неясные сквозь ветки кустов и деревьев. Затем тропинка круто свернула влево, и перед нами из расступившихся кустов выросло мрачное здание. Высокие проемы окон зияли темными провалами.

— Ну что? — спросил Федя громким шепотом. — Здорово? Сюда ни одна ж-живая душа не ходит.

И вдруг, словно в ответ на его слова, неподалеку затрещали кусты. Мы все замерли, вглядываясь в заросли на краю овражка. Но шум смолк так же внезапно, как и возник.

— Дерево, наверно, завалилось, — высказал предположение Митя.

— А может, птица, — возразил Федя.

Внутри здания был полумрак. Сквозь разбитые окна и дырявую крышу проникал рассеянный свет.

— Вот здесь и будет штаб, — торжествующе произнес Федя, очевидно, ожидая от нас похвалы.

— Ну, раз штаб, — сказал Женька, — значит, надо заседать. Объявляю первое совещание штаба отряда следопытов открытым.

Мы расселись кто где.

— Значит, так, — насупив брови, произнес Вострецов. — Давайте обсудим…

И вдруг совсем близко прозвучал тоненький голосок:

— Ребята, вы где?

Федя обрадованно закричал:

— Да ведь это Настя!

Действительно, это была она. Через минуту девочка стояла перед нами, и мы наперебой расспрашивали ее, каким образом она нас отыскала.

— А что же вас отыскивать? Мне Федя еще утром сказал, что нашел отличное место для штаба. Потом вы все прошли мимо нашего дома вверх по Красноармейской. Я сразу и догадалась, куда вы направляетесь.

— Смотри ты! — с уважением проговорил Митя. — И не испугалась одна пойти.

С приходом Насти все оживились, словно только ее здесь и не хватало. Женька бодрым голосом начал рассказывать о том, что мы уже успели сделать.

— Значит, так… У нас есть два рассказа очевидцев — Митиного дедушки и Егора Алексеевича. Есть их портреты — Серега сфотографировал. Есть еще подлинная листовка… Нам еще нужно…

— К Лидии Викторовне сходить — р-раз, — не утерпев, перебил нашего командира Федя. — К Токареву — два… И его тоже нужно снять на карточку.

— Эх, пойти бы в Копалино! — произнес Митя. — Правда, в их школьном музее про наших партизан нет никаких материалов, но про Зареченск кое-что есть.

— Я думаю так, — решительно сказал Женька. — Нам нужно разделиться. Ну что это мы будем ходить всюду толпой? Нужно по-другому. Одна группа, например, идет в Копалино, другая — в Марьино, третья — в Печурово…

— П-правильно! — с восторгом закричал Федя.

— А потом, — продолжал Вострецов, — будем собираться здесь, в нашем штабе, и докладывать, кто о чем узнал.

На том и порешили. Решили распределиться так: Женька, наш командир, был избран самым главным начальством. Так сказать, ответственным за всю работу штаба. Митю и Игоря мы выбрали его помощниками. Остальные ребята были у них в подчинении.

Когда, покидая развалины старой электростанции, мы вышли к тропинке, я спросил у Насти:

— Так это ты пряталась вон там, в овраге? А мы-то думали медведь.

Девочка с недоумением взглянула на меня:

— Я не пряталась в овраге. Я и не была там вовсе. Я по тропинке пришла.

— Говорил я вам — это дерево обвалилось, — сказал Митя. — Там, в овраге, много гнилых стволов валяется. — Он посмотрел на небо и покачал головой. — Ну и тучи! После обеда, пожалуй, польет.

Насчет дождя Митя угадал правильно. Заморосило часа в три, как раз после обеда. Я был почти уверен, что из-за непогоды мы не пойдем к Лидии Викторовне, а Женька с Игорем и Митей не поедут на вокзал, чтобы повидать Арсения Токарева. Но напрасно я так думал. Видно, мало еще успел узнать наших новых с Женькой друзей — зареченских ребят.

Первым явился Митя. За ним спустя каких-нибудь пять минут примчался Федя. Следом за ним вместе пришли Настя с Игорем. Девочка пришла в резиновых сапожках, в непромокаемом плаще с капюшоном.

— Куда же вы собрались в эдакую непогодь? — с непритворным ужасом произнесла тетя Даша, увидев, как мы торопливо одеваемся. — Живой нитки на вас не будет.

— Ничего, тетя Даша! — весело отозвался Женька. — Следопытам дождь не помеха!

Тогда Дарья Григорьевна молча вышла в сени и принесла оттуда два непромокаемых плаща — один для Женьки, другой для меня. Наряжаясь в эти немыслимые одежды, мы с моим товарищем просто покатывались от хохота. Не могли сдержаться от смеха и наши друзья.

Дождь моросил не очень шибко. А может быть, нам просто так показалось, потому что на нас были надеты плащи.

— Уговоримся так, — сказал Женька, и глаза его возбужденно заблестели. — Мы с Серегой и Настей отправимся на Ленинскую, к Лидии Викторовне. А Митя с Игорем и Федей поедут на вокзал… А вон и автобус идет.

Пассажиров в автобусе было немного. Устроившись возле окошек, все трое стали махать нам руками, словно прощаясь навеки. Особенно старался Федя. Автобус зафыркал, как взнузданная лошадь, и неторопливо покатил вниз по улице. А мы зашагали на Ленинскую.

Широкая Ленинская улица почти вся была застроена одними каменными зданиями. В одном из них — Настя хорошо знала, в каком именно, — жила Лидия Викторовна Старицкая.

Лидия Викторовна была дома. Она сама отворила нам дверь. И хотя нужно было вперед пропустить девочку, Женька, увидев маленькую худощавую женщину, сказал:

— Извините, вы Лидия Викторовна?

— Да, — несколько удивленно отозвалась женщина.

Если бы я случайно встретил на улице эту, ничем не примечательную женщину с усталым лицом и согнутой, словно под непосильной тяжестью, спиной, я бы никогда не подумал, что она когда-то, рискуя жизнью, помогала героям-партизанам.

— Да вы проходите, проходите, — пригласила Лидия Викторовна, пропуская нас в прихожую.

— Здравствуйте, тетя Лида, — застенчиво поздоровалась с ней Настя.

— Да ты уж не дочка ли Серафимы Прокофьевны Селезневой? — с любопытством осведомилась Лидия Викторовна.

Настя покраснев, кивнула.

— То-то я вижу, вылитая мама!.. А вас я тоже знаю, — сказала она, обращаясь к нам. — Вы живете у Дарьи Григорьевны Веточкиной? И я даже знаю, по какому делу вы пришли. — И увидев наши недоумевающие взгляды, объяснила: — Ведь это вы нашли в Волчьем логе гильзу с партизанскими письмами и документами. Проходите же в комнату.

Когда мы вошли в небольшую очень опрятную комнату — одну из двух в двухкомнатной квартире, Женька начал объяснять, для чего мы пришли.

— Так вот оно что… — проговорила Лидия Викторовна. — Вы хотите узнать, каким образом я сумела переправлять лекарства партизанам. Ну, что же, ладно, я вам все это с удовольствием объясню. Только сначала давайте я чайник поставлю. И печенье к чаю у меня есть — сама вчера напекла.

Пока она ходила на кухню, я смог как следует оглядеться. Небольшой стол расположился в комнате, придвинутый одним краем к стене. Несколько стульев со спинками и тремя продольными полосками расположилось вокруг стола, будто бы в ожидании, когда мы на них сядем. По стенам были развешаны репродукции с картин. Горка с посудой занимала часть комнаты…

Вернулась Лидия Викторовна.

— Ну вот, чайник поставлен. Скоро придет с работы сын мой — Вадим, и мы вместе сядем за стол. А пока… С чего же начать, дорогие мои гости?

— А вы расскажите с самого начала, — встрепенувшись, произнес Женька.

— Сначала? Ну что ж, ладно.

И Лидия Викторовна начала рассказывать:

— Когда в город вошли немцы, я работала в больнице. Уже на второй день гитлеровцы приказали очистить больницу. Все отделения — и терапевтическое, и хирургическое, и даже детское. А у нас лежали очень тяжело больные. Но комендант слышать ничего не хотел, никаких возражений. «Здесь должны отдыхать и лечиться доблестные воины великой Германии, — заявил он. — А до этого сброда — ваших больных — мне нет никакого дела». Глядела я, ребята, в ту минуту на этого поджарого рыжего немца в начищенных сапогах, в отутюженном мундире и думала: «А ведь и у тебя, наверно, в твоей Германии, есть дети. Есть близкие, родные. Так кто же вырвал из твоей груди все человеческое — уважение к людям, жалость к больным детям? Неужели Гитлер со своей бандой?»