Делать было решительно нечего. Я слонялся по квартире, не ведая, чем бы мне заняться. Пришел на кухню, где мама мыла посуду, взялся ей помогать, в то же время прислушиваясь, не зазвонит ли телефон. Но он молчал. Наконец он затрещал, и я вышел из кухни.
Звонил Лешка Веревкин. Он сказал, что ждет нас с нетерпением.
— Я сейчас… прибегу! — воскликнул я и бросился надевать пальто, даже не вытирая рук.
Выскочил из дома, забыв застегнуть пуговицы, и помчался, сбивая прохожих, по улице Заморенова. А в душе моей остался пренеприятный осадок: ведь уроки-то я так и не выучил…
Вострецов пришел очень скоро, и мы все втроем отправились к троллейбусной остановке. Когда мы доехали до Овражной, я вдруг увидел на противоположной стороне улицы… Ваську Русакова. Я так и остолбенел, разинув рот, не в силах вымолвить ни слова. «Так это что же получается? — лихорадочно простучало в голове. — Значит, Ваську никто не задерживал?.. И все это были лишь пустые слухи?..» Но в то же время другая мысль засвербила у меня в мозгу: «Ну, теперь-то пусть попробует справиться с нами, ведь нас трое, а он один!..»
Женька Вострецов тоже увидел Русакова и остановился, поджидая его.
— Что же ты, Васька, один ходишь? Растерял, что ли, своих приятелей?
— Моих «приятелей» на днях в милицию забрали, — хмуро отозвался Васька. — Они жуликами оказались…
— А ты и не знал?
— А то знал разве? Если бы знал, никогда с такими бы не водился.
Сообщенная Русаковым новость как будто не произвела на Женьку особого впечатления. Первый раз я видел Ваську так близко. Он, видно, возвращался из булочной. В авоське у него лежал батон и половинка буханки черного хлеба. Понуро он ковырял носком ботинка снег. А Женька принялся стыдить Русакова:
— Эх ты! Мы с Серегой особое задание выполняли: разыскивали героиню — участницу баррикадных боев. А ты нам только мешал. Да ладно бы один мешал. А то ребят созвал со всей улицы и рад, что справился. — Он помолчал, видно, переживая, и обернулся ко мне: — Пошли, Серега. — Но потом, будто спохватившись, опять взглянул искоса на Ваську. — Лучше, чем драться, ты бы в Доме пионеров в какой-нибудь кружок записался.
— А куда я запишусь? — уныло спросил Васька.
— Там кружков много. Хочешь, в авиамодельный… или в спортивный!..
— Меня не примут, — хмуро, но с затаенной надеждой отозвался Русаков. — Двоек много… Да и с дисциплиной тоже… не очень…
— А ты бы исправил двойки. Кто тебе мешает?
— Дома заниматься нельзя… Тетка у меня. Жуть, а не тетка.
Женька теперь глядел на Русакова исподлобья, внимательно и серьезно.
— А ты бы в школе занимался.
— Я уж пробовал, — махнул авоськой Русаков. — Да никак не получается… Только задумаюсь над примером — и всегда что-нибудь отвлекает… Вот на завтра опять задачку дали. А я ее снова решить не могу.
— А какая задачка? — поинтересовался Женька. — Трудная?
— Если бы легкая была, я бы сам решил, — криво усмехнулся Васька. — А там иксы всякие да игреки…
Он умолк и снова принялся ковырять носком башмака снег. Женька тоже молчал.
— Ладно, — вздохнул Русаков. — Пойду. Холодно. Да и тетка скоро от соседки возвратится…
— Подожди, — остановил его Женька. — Хочешь, я тебе помогу задачу решить?
— А сумеешь?
— Сумею. Пойдем.
Васькины глаза вспыхнули радостью и надеждой.
— Пошли, — обрадованно заторопился он. — Тут недалеко. Я в доме пятьдесят три живу.
— А как же мы? — в растерянности воскликнул я.
— Да пусть с нами идут, — сказал Васька. — Тетки сейчас все равно дома нет. А когда она вернется, вы уж уйдете. И дела свои успеете сделать.
Обрадованные, мы вчетвером двинулись по улице и вскоре остановились перед скромным двухэтажным домишкой древней постройки. На улицу с любопытством глядели подслеповатые окошки, заставленные изнутри горшками с геранью и флоксами.
— Только ноги вытирайте, — предупредил нас Русаков, поднимаясь на крыльцо и вынимая большую связку ключей, — а то тетка заругается.
Мне стало смешно. До чего же храбрец Васька Русаков панически боялся свою тетку. Но вслух я смеяться не стал. Мы поочередно пошаркали ногами о железный половик у порога, и Васька, отперев наконец дверь, повел нас по коридорчику.
Обстановка комнаты, куда мы вошли, была совершенно простая. Внезапно я увидел в простенке между окнами знакомую фотокарточку. Ту самую, которая висела в Историко-революционном музее «Красная Пресня» в маленьком зале на втором этаже, с изображением шестерых девушек-курсисток.
— Смотри, Жень! Фотокарточка!.. Помнишь, в музее?
— Откуда она здесь? — спросил Женька.
— Давно уже висит, — отозвался Русаков. — А кто тут изображен, не знаю. — Он уже вытащил из портфеля тетрадку по алгебре и сейчас с нетерпением поглядывал на Вострецова, словно безмолвно спрашивая: «Ну для чего тебе это старье понадобилось?»
— Что же, посмотрим, что у тебя там не получается.
Несколько минут слышалось Женькино сопенье да шмыганье носом. Я знал, что Вострецов один из лучших математиков в классе, и не опасался за него.
— Да ведь это же очень просто, Вася! Только тут нужно вместо знака «минус» «плюс» поставить.
Женька вытащил из кармана авторучку и принялся что-то быстро переправлять в русаковской тетради. А я все смотрел на знакомую фотографию, не в силах был от нее отвести взгляда. И мне вспомнилось, как мы с товарищем расхаживали по залам Историко-революционного музея «Красная Пресня».
Женька наконец исправил Васькину задачку и тоже уставился на фотокарточку.
— Что это за фотография? Откуда же она к вам попала?
— Тут будто бы родственница моя изображена, — нерешительно произнес Васька. — Вот эта. — И он прикоснулся к девушке, сидящей облокотившись о столик. — Бабка, что ли… — Потом после недолгого молчания сказал: — Может, в сундук заглянуть? Старый такой сундук, видно, еще до революции сделан. Весь какими-то бумагами набит…
— Сундук? — вырвалось у меня. — А где он?
— Да на чердаке. Только темно там. Я сейчас свечку возьму.
Женька первым вылетел из комнаты. За ним мчался я. По моим следам, пыхтя и отдуваясь, Лешка. Васька со свечкой в руке замыкал живую цепочку.
— Куда же вы? Там же холодно!.. Одеться надо!
Пришлось возвращаться. Но это немного охладило мой пыл. «В самом деле, — подумал я, — и куда мы сорвались? Для чего торопимся? Может, в том сундуке и нет ничего важного?»
Тем временем Русаков отпер дверь, и мы стали подниматься по лестнице вверх, мимо квартирных дверей, увешанных ящиками для писем и газет. Дверь на чердак была заперта на висячий замок. Но Васька дернул посильней, и корпус его отскочил. Мы друг за дружкой полезли в темное нутро чердака.
Здесь было полутемно и холодно. Тоненько завывал ветер, врываясь в полукруглое окошко. Васька чиркнул спичкой, и свеча разгорелась. Она осветила потолочные балки, сплошь завешанные паутиной, какие-то путаные веревки, сломанные стулья, в углу — куча полуистлевших рогож…
— Там, — шепотом произнес Васька, указывая в темный угол. — Я его рогожей накрыл…
Пламя свечи горело ярко, как маяк. Мы гуськом двинулись в глубь чердака. И в углу я увидел что-то громоздкое. Русаков откинул рогожу, и нашим глазам представилась крышка внушительного сундука, окованная потускневшей, зеленой от сырости медью.
— Открывай! — почему-то шепотом приказал Женька.
Мы навалились все втроем и подняли тяжелую, неохотно заскрипевшую крышку. Сундук был до половины набит слежавшимися от времени бумагами. Они были уложены плотно. Только с самого края их, видно, кто-то потревожил.
Васька накапал на край сундука стеарина и укрепил на нем свечу. Женька с нетерпением вытащил несколько листков. Я заглянул через его плечо. Строчки были написаны ясным и твердым почерком.
— «Рабочий! — начал читать Вострецов. — Ты изнываешь на адской работе больше полусуток, а зарабатываешь так мало, что едва хватает только на хлеб… — В этом месте несколько строк было зачеркнуто, и дальше шли слова: — Твои дети, твоя жена, твой отец и мать голодают. Посмотри, как живет хозяин фабрики! У него роскошный особняк. Он купается в золоте. Ты же зябнешь в холодном бараке, под дырявой крышей! Вставай, поднимайся, рабочий! Вставай на защиту своих прав, своей свободы. Твои притеснители хотят закабалить тебя. Долой начальников-изуверов, если они не уменьшат рабочее время и не увеличат плату за труд!..»