Словно фокусник, он ловким движением раскрыл коробку, и я увидел на шелковой белой подушечке темный кружок величиною с двугривенный. Приглядевшись, на этом кружочке можно было рассмотреть изображение какого-то старика, сидящего на табуретке и опирающегося рукой на палку. На другой руке, вытянутой вперед, у него сидела птица.

— Знаете ли вы, что это такое? — торжественно спросил Леонид Алексеевич.

— Ясно что, — удивился Женька. — Монета.

— Да, да, — с непонятной мне грустью произнес чудаковатый хозяин. — Для вас это просто монета. А для меня — свидетельница величайших в мире событий, кровавых битв, хитроумных интриг… Она прожила на свете две тысячи триста лет! Да знаете ли вы, что это подлинная тетрадрахма Александра Македонского?

Историю Древней Греции мы учили в школе еще в прошлом году, в пятом классе.

— Смотрите, — с оживлением говорил Леонид Алексеевич, осторожно переворачивая монету пинцетом с одной стороны на другую. — Видите, здесь выбит профиль? До сих пор считалось, что это изображение головы Геракла, мифического героя Древней Греции. Но я убежден, что лицу Геракла неизвестный ювелир придал черты самого Александра!.. Ну что вы скажете? Интересное открытие?

Увлекшись, Леонид Алексеевич принялся показывать нам одну за другой монеты: динарий Юлия Цезаря, выпущенный в сорок четвертом году до нашей эры; громадную древнеримскую монету асс, такую тяжелую, что носить в кармане было, наверное, не очень-то удобно; малюсенький римский сестерций, рядом с великаном ассом казавшийся карликом, — на нем была изображена голова древнеримской богини Ромы… И о каждой монете Вольский рассказывал увлеченно, поглаживая их пальцами, сдувая с них пылинки. Наконец он притомился и, отойдя от стола, тяжело опустился в кресло.

— Вот, мои юные друзья, — устало произнес он, — какая у меня коллекция. И разве стоит тратить силы на бесполезные поиски какой-то там воительницы?.. Что значит людская суета по сравнению с молчаливым величием этих древних реликвий?

— А мы и не тратим на бесполезные поиски, — хмуро отозвался Вострецов. — Может, про ту, как вы говорите, воительницу, подробно узнать, так ее профиль тоже на монете нужно чеканить… — Он помолчал и добавил неуверенно: — Вы бы лучше вспомнили, а? Ведь она на одной улице с вами жила… Ольгой ее звали…

— Нет, друг мой, — прикрыв веки, утомленно покачал головой Леонид Алексеевич. — Не помню. Да и вообще не верю, чтобы на нашей улице мог жить хоть один человек, чье имя представляло бы хоть какой-нибудь интерес для истории.

— Как же не мог? Вы просто не знаете, а говорите. Вы, наверное, и в Историко-революционный музей «Красная Пресня» никогда не ходили!..

От возмущения Женька раскраснелся и стал махать руками, шмыгать носом. Я изо всех сил толкал его под стулом ногой. Но тут старый хозяин комнаты внезапно поднял руку.

— Постой, постой. В каком году, ты сказал, ее судили?

— В девятьсот седьмом.

— Девятьсот седьмой… девятьсот седьмой… — Вольский потер лоб пальцами, словно силясь что-то припомнить. — Мне тогда было десять лет… Я учился в третьем классе гимназии… Ба! — он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. — Маленькая Докторша!

— Докторша? — в недоумении переспросили мы. — Какая докторша?

— Ну, конечно! Маленькая Докторша. Так мы ее называли.

  Битва на Овражной  

Сколько прошло времени? Час, два… Может быть, больше? Мы сидели, боясь пропустить хоть слово из того, что рассказывал нам Леонид Алексеевич. Он теперь не казался мне чудаковатым. Все, что он рассказывал, было просто к понятно, как хорошая книга, от которой нельзя оторваться…

Я отлично представлял себе то время… Неспокойная была осень. Вокруг носятся тревожные слухи. Слова «бунт», «восстание», «стачка» на все лады повторяли и полицейский чиновник, который приносил Лёниному отцу — чиновнику судебной палаты — папки с делами, и бородатый, звероватого вида дворник Куприян, и кухарка Ариша. Социалисты готовили нападение на самого царя, твердили они.

Как-то дворник Куприян, злобно ворча, принес в дом лист бумаги с оторванными углами. Он снял его с ворот дома, где жили Вольские. В том листке было сказано, что рабочие с оружием в руках должны защищать свои права, на которые посягают царь и его министры. А еще в нем говорилось, что царские генералы гонят на войну с Японией тысячи рабочих и крестьянских сыновей и что гибнут они из-за глупости этих самых генералов и что богачи — хозяева заводов и фабрик — еще больше наживаются и богатеют на военных заказах…

Когда Куприян ушел, отец вслух, хотя и негромко, прочитал весь листок матери, а увидав, что Леня стоит и внимательно слушает, прогнал его из столовой.

С каждым днем, — да что там! — с каждым часом в районе становилось все неспокойнее. Говорили, будто на красильной фабрике рабочие поломали станки, но виновных не нашли… Всюду — в Брестских железнодорожных мастерских, на табачной фабрике «Дукат», на заводе Грачева — сами собой возникали митинги, забастовки… Но особенно часто вспыхивали они на самой большой в районе фабрике — Прохоровской мануфактуре…

Однажды утром Леню не пустили в гимназию, хотя день был и не воскресный, да и праздника никакого не предвиделось. Ариша, охая и суетясь, снимала со стен иконы и для чего-то выставляла их на подоконники так, чтобы было видно с улицы. Отец вернулся со службы еще до полудня, расстроенный, словно бы не в себе.

В полдень за окнами послышалось нестройное пение. Леня тайком приоткрыл занавеску и увидел толпу людей. Они пели и несли в руках иконы и портреты царя. Но вот они поравнялись с бакалейной лавкой, где, сколько Леня помнил себя, торговал маленький близорукий Самуил Шнейдер. Несколько человек из толпы бросились к дверям. Лене почему-то сделалось страшно. Сначала он подумал, что это разбойники собираются ограбить лавку старого Шнейдера. Но тотчас же заметил среди людей, толпившихся у лавки, дворника Куприяна.

Люди ревели и ломились в помещение. Леня увидел, как Куприян поднял с мостовой булыжник и швырнул его лавочнику в окно. Брызнули со звоном стекла…

Внезапно дверь распахнулась, и сам старый Шнейдер, бледный, с трясущимися губами, появился на пороге. Его сбили с ног. Он что-то кричал, путая еврейские и русские слова. Леня тоже закричал, но только от страха, и кинулся в столовую, к матери.

Неожиданно на улице загрохотали короткие револьверные выстрелы. Потом все стихло.

Вечером Ариша, убежав куда-то на полчаса, вернулась и сообщила новости. В тот памятный полдень толпа разбежалась, побросав на землю портреты его величества государя императора, потому что с мебельной фабрики Шмита спешили сюда рабочие патрули. Они заступились за Шнейдера.

С этого дня Леня стал бояться дворника Куприяна, а когда тот ругал политических и студентов-смутьянов, не верил ни одному его слову.

Вскоре, выходя из гимназии после занятий, Леня повстречал своего одноклассника Степу Кукушкина. Степы в тот день на занятиях не было, и все решили, что он заболел. Но Кукушкин объявил, что и не думал болеть, а бегал смотреть митинг на фабрике, где делают сахар.

Мальчики вдвоем побежали к Даниловскому сахарорафинадному заводу в Студеницкий переулок. Еще издали они увидели в воротах множество людей. Ворота, всегда крепко-накрепко запертые, сейчас были распахнуты настежь. Рабочие, в замызганных фартуках, в картузах, стояли молча, сосредоточенные и хмурые, обступив человека в черном пальто и широкополой шляпе.

Незнакомец что-то говорил, стоя на куче ящиков посреди двора. Чтобы лучше видеть и слышать, мальчики взобрались на забор. Человек в шляпе говорил с необычайной страстностью, что черносотенцам-погромщикам надо дать жесточайший отпор. Он сказал, что уже во многих городах рабочие организовали комитеты общественной обороны, милицию и дружины.