Чай нам накрыли так же тихо, быстро и аккуратно, как перед этим стол. Я обратила внимание на одну деталь: к чаю подали свежее масло, еще теплые булочки, а также мед с вареньем. Но все эти вкусности поставили прямо передо мной. На половине стола Ангелы стояла только элегантная фарфоровая чашка травяного настоя. Заметив мой недоуменный взгляд, мать Тересия прокомментировала:

-- Я не ем сладкое. С тех самых пор не ем.

-- Расскажи… Отец Давид увез тебя почти восемь лет назад. Но как ты стала матерью настоятельницей. Тебя принудили? Заставили постричься?

-- Отец Давид лечил меня. Лечил не столько тело, сколько душу.

Женщина смотрела в свою чайную чашку, и я понимала, что слова эти даются ей нелегко. Она сделала глоток, еще несколько мгновений помолчала и только потом заговорила.

-- Тогда я мечтала об одном: сбежать из замка и отомстить всем. Всем вам. Пять лет в этой тюрьме довели меня до самого дна… Если бы не епископ, я бы вытворила что-нибудь такое, что мало никому бы не показалось. Может быть, подожгла бы собственные комнаты, может быть, попыталась убить охрану. Я тогда искренне не понимала, что у меня просто не хватит на это сил. В монастыре, куда привез меня епископ, я приходила в себя больше года. Да, я была безмозглой курицей, которой хотелось власти и поклонения от мужчин. Это тот ресурс, на котором я паразитировала. Точнее, считала, что оплачиваю его собственной красотой.

Я молчала, боясь прервать этот монолог. Но, кажется, моя сестра совершенно не нуждалась ни в мой деликатности, не в моей помощи.

-- Потом, когда я пришла в себя и здраво оценила свою внешность, – она хмыкнула. – Это был самый тяжелый момент. Принять себя такую: с обвисшим морщинистым лицом, со складками на теле… это было очень нелегко, баронесса.

Пауза затянулась, и я спросила:

-- Ты не хотела бы увидеть детей? Я могла бы…

Настоятельница перебила меня:

-- Нет. Никакого желания видеть их я не испытываю. Я и родила-то только потому, что у меня не было выбора. Не все женщины созданы для того, чтобы возиться с детьми.

Беседа снова зависла. Казалось, мать Тересия погрузилась в воспоминания. Но она весьма болезненно отреагировала на мой следующий вопрос:

-- Получается, ты простила всех врагов и стала монахиней?

-- Я не вижу смысла прощать или не прощать врагов, -- чуть насмешливо ответила женщина. – По сути, у меня и врагов-то нет, кроме самой системы этого мира. Ты поняла это вовремя и сумела удобно устроиться. А я – увы…

-- Я думала, ты после всего считаешь Иогана своим врагом?

-- Графа Паткуля?! Эту тряпку?! Мамкин сын и подкаблучник, – фыркнула настоятельница с презрением. – Уверена, что сейчас в замке всем заправляет его новая жена, а этот мамсик только смотрит ей в рот и говорит: «Да, дорогая!». Это может, на поле боя он воин и командир, а в доме недоразумение, а не мужик.

-- Получается, что у тебя даже врагов в этом мире нет? – с удивлением констатировала я.

-- Вот! Вот пока я не дошла до этой весьма ценной мысли, я и не могла жить нормально. Я сама свой собственный враг, и других у меня не было. Красота, Ольга, важна там, – настоятельница указала пальцем на окно, – во внешнем мире. А когда дошла до этой здравой мысли, поздно было пробовать что-то в миру. Здесь у нас ценится другое. Зато за это время я успела присмотреться к монастырской жизни и поняла, что она для меня значительно более удобна. Потому, когда мне предложили принять постриг, отказываться я не стала. Обсудила с епископом, чем мне лучше будет заняться, выбрала имя Тересия, в честь святой покровительницы, прошла обряд и прибыла сюда, в заштатный монастырь, где гости и путники спали на старом сене вповалку. Не настоятельницей, разумеется. Сперва просто послушницей. Если бы ты знала, Ольга, сколько в том сене было блох, клопов и мышиных гнезд! А чего стоило приучить сестер мыться! – она прикрыла глаза, вспоминая начало своей жизни здесь.

Я с удивлением замечала в этой женщине некую внутреннюю жесткость, стержень, который ее держал. Но совершенно не понимала, откуда он взялся. Там, в нашем прошлом мире, сестра моя получала деньги и власть опосредованно, через мужчин. Сперва от отца, потом от своего жениха. Но этого ей оказалось мало, и она протянула руки за моим мужчиной. Она получала все то, что хотела. Мне она казалась красивым, но паразитирующим на деревьях растением. Мать Тересия была иной, и мне стало интересно, что именно она изменила в себе…

-- Когда я пришла в себя и отстрадала по собственной красоте, я начала думать, а затем сравнивать тебя и себя. Раньше мне казалось, что ты слабее. У тебя никогда не было таких ресурсов, как у меня. Ты и в той жизни довольствовалась жалкой комнатенкой и самой дешевой одеждой. Ты ходила на работу и обслуживала себя сама: стирала, убирала, готовила… Вот это вот все, на что женщины тратят львиную часть сил и времени. Знаешь, Ольга, для меня прямо болезненным был вопрос: почему ты смогла приспособиться, а я вляпалась в такое дерьмо? – она передернула плечами, как будто физически прикоснулась к чему-то неприятному.

-- Ну и какие же ответы ты нашла на этот вопрос?

-- Именно в этом и была твоя сила. Звучит, наверно, не очень понятно, – снова хмыкнула она. – Но я постараюсь объяснить. Тебе не нужен был мужчина, чтобы получить ресурсы. Ты медленно и по капле добывала их сама. Меня же этому никогда не учили. Всегда были мама, папа, поклонники, а потом и жених… Так вот, после того, как я стала добывать ресурсы сама, я и начала превращаться в то, что ты видишь перед собой, – она несколько жестко улыбнулась и спросила: – Поди, ожидала увидеть здесь, на месте матери настоятельницы блаженную монашку со словами о любви к Господу?

-- Ну, что-то вроде того, – миролюбиво улыбнулась я. – Конечно, я была готова к тому, что меня попросят сделать небольшой взнос на богоугодные дела.

Мать Тересия рассмеялась тем знакомым, чуть визгливым смехом моей сестры и, отрицательно покачав головой, с улыбкой ответила:

-- С чего ты взяла, что я стану отказываться от взноса? Запомни, если порыться в душе практически у любой настоятельницы или настоятеля, ты откопаешь еретика и бунтаря или, как минимум, циника. Деловая хватка и вера не всегда дружат между собой. Нет-нет, – она слегка махнула рукой, не давая мне вставить слово. – Среди нас, безусловно, есть и искренне верующие люди. Но в целом настоятель любого монастыря, прежде всего крепкий хозяйственник. Для богоугодных бесед и утешения страждущих есть моя заместительница, мать Антисса. Она спокойна, не глупа, и все на свете объясняет промыслом Божьим. Но чтобы те же самые сестры во Христе не голодали, не сидели зимой у холодного камина, чтобы они могли оказывать людям помощь и даже спасать кого-то, нужна самая банальная вещь: деньги. Так вот, запомни, сестрица: самые почитаемые монастыри, которые оказывают помощь людям, управляются такими, как я.

После такой небольшой отповеди я даже не рискнула спросить у нее: есть ли в ней самой хоть капля веры. Вопрос этот сложен был даже для меня. А уж слушать, что там думает мать Тересия о высших силах, я точно не хотела.

– Твоя проблема, Ольга, в том, что ты слишком щедро позволяешь пользоваться своими ресурсами тем, кому веришь. Этот твой жених там, в нашем мире… – она небрежно махнула рукой куда-то в сторону. – Работодатель, который платил тебе копейки, я сама… Твой муж здесь. Ты уверена, что однажды не окажешься в положении использованного ресурса? Никто не хранит бутылку из-под колы. Опустошив, её просто выбрасывают.