Сусанне я не просто заплатила, что обещали, но и добавила половину суммы, пояснив:

-- Твоя Эмма много работает. Так что эта часть – ее зарплата.

На глаза Сусанны навернусь слезы, которые она торопливо утирала краешком передника:

-- Благослови вас Господь, госпожа баронесса… благослови вас Господь…

От этих благодарностей я чувствовал себя несколько неловко. Мое дворянство в этом мире – всего лишь выигрыш в лотерею, а не какое-то врожденное качество. Это была еще одна из причин, почему я хотела иметь собственные деньги. Мне казалось неправильным пользоваться трудом людей, ничего им не платя. Даже Густав, получивший из моих рук деньги, был не прост растроган, а искренне удивлен. Более того, он, как преданный Рольфу человек, пошел уточнять у моего мужа, а не делаю ли я глупости за спиной у барона.

Муж мой, кстати, к идее платить слугам отнесся весьма прохладно. Даже немного поворчал. Но в целом после разговора согласился, что так правильнее. Думаю, его просто слегка мучила совесть, что он не может платить сам.

Я часто сидела рядом с ним по вечерам, глядя, как он ведет подсчеты, растягивая оставшиеся крошечные средства и пытаясь одновременно заткнуть несколько дыр в хозяйстве. Я видела, сколько времени он проводил на той самой мельнице, которую ремонтировали. Я видела, сколько средств ушло на то, чтобы восстановить сгоревший мост и дать возможность крестьянам возить свою продукцию в город. Я даже знаю, во то обошелся ремонт другого каменного мостика.

И я прекрасно понимала, что он тратить все подчистую, не оставляя ничего для себя. Только неприкосновенный запас в пятнадцать золотых – половина суммы королевского годового налога никогда не подвергалась опасности быть потраченной.

-- Если год будет неурожайный, и я не смогу собрать достаточную сумму, то, поверь, Олюшка договариваться об отсрочке долга еще на год будет проще, если заплатим хотя бы половину.

-- Рольф, а что будет, если ты вообще не сможешь платить?

Муж кривовато усмехнулся и ответил:

-- Если я разорю свои земли окончательно и несколько лет не буду вносить налоги, земли заберут. Я по-прежнему останусь бароном Рольфом Нордманом, но стану безземельным. Поверь, Олюшка, это совсем не то, что я желал бы для своей семьи. Жизнь дворян без собственного надела весьма тяжела и скудна.

***

В месяце аугустоне, примерно в середине, прибыл гонец от графа Паткуля и привез письмо для Рольфа. Также было послание и для меня: записка от графини Жанны.

Новости были замечательные. Моя сестра Ангела родила крепких и здоровых близнецов! К восторгу графа и свекрови, старшим, как и положено, родился мальчик и наследник, а следом девочка. Роды прошли достаточно хорошо. Молодая графиня чувствует себя прекрасно. И через неделю ей разрешат покинуть кровать. Детишкам же наняли двух кормилиц и няньку.

Дальше в записке от графини шли восторги по поводу того, какие восхитительно умные, красивые и талантливые у нее внуки, а также сообщение о том, что детей уже окрестили. Мальчика назвали Хельмут, а девочку – Аделина. Я умильно улыбалась, читая воодушевленные строки госпожи Жанны. Вот уж кто счастлив сейчас, получив долгожданных внуков.

Глава 47

Летний сезон с Рольфом мы провели на «даче». Спать в башне, где сушились пропитанные льняным маслом заготовки для шкатулок, было решительно невозможно. Ночевать в комнатах для прислуги не хотел Рольф. Во-первых, это существенно ограничивало нашу “ночную свободу”, а во-вторых, по его мнению, спать рядом с прислугой можно только в каком-то крайнем случае. Так что он мне и подал идею:

-- Олюшка, пройдись по сараям. Это будет значительно лучше, чем ночлег с прислугой по соседству, – он чмокнул меня в нос и пообещал: – Как только дела наладятся, я обязательно поставлю в саду беседку. Раньше она там и была. Летом я всегда перебирался на свежий воздух. Ночью ко мне прибегал Санчес, сын нашего сенешаля. Иногда мы сбегали на ночную рыбалку, иногда просто рассказывали страшные истории… – немного мечтательно вспоминал он.

До этой поры хозпостройки во дворе не привлекали моего внимания совсем. Там содержались кони, куры. Там же находилась и купленная Рольфом корова, которую весьма умело доил Густав. Корову я побаивалась, поэтому сама в ту сторону никогда не ходила. Однако сейчас особого выбора у меня не было.

На заднем дворе замка был небольшой сад. Старые, довольно корявые деревья с частично обломанными ветвями. К сожалению, заниматься им в этом году было некому. Я ничего не понимала в садоводстве, а у Рольфа не хватало денег. В центре этого сада находилась та самая, памятная ему с детства беседка. Точнее обгорелое пятно и несколько торчащих из земли полусгоревших балок.

А еще дальше, на самом краю сада, у полуразрушенного забора стоял небольшой деревянный домик-сарай, разделенный на две части. Там хранились старые лопаты и грабли, какие-то непонятные кусачки с огромными рукоятями, мётлы и глиняные вазоны с трещинами и щербинами. Возможно, когда-то они украшали сад и служили переносными клумбами. Но сейчас это был просто хлам.

С помощью Сусанны и Густава половину сарайки освободили от мусора, спихав все в другую часть. Сусанна ловко и быстро, буквально за несколько часов, побелила стены. Из занозистых досок забора Густав сколотил некое подобие огромного щита, который еле втиснули в узкую дверь сараюшки и положили на четыре кирпичных столбика.

Выломанную кем-то из дверцы доску ставить на место я не велела, а затянула эту дыру редкой кисеей: окон в сарае не было, а спать в духоте я не люблю. Для того чтобы было куда повесить одежду, в стены вбили несколько гвоздей.

Вот на этой самодельной кровати мы и ночевали все лето. И это были очень замечательные ночи, когда мы могли проболтать до первых проблесков зари обо всем на свете. Я поняла, что мне почти все равно, где спать, главное – с кем. Рольф стал частью моей жизни так быстро, что это даже немного пугало.

***

Первый месяц осени преподнес мне два восхитительных подарка. В начале месяца я получила первую партию из двадцати семи шкатулок, которые вполне можно было пустить в продажу.

Страшно сказать, сколько материала мы перепортили, пытаясь добиться максимально прочных и красивых вещей. Сколько цветочных и виньеточных узоров отправилось в топку из-за того, что в красках они выглядели гораздо хуже, чем в рисунке. Сколько возилась над росписью Эмма, учась создавать лепесток одним мазком.

По сути, мои изделия нельзя было отнести ни к палехской живописи, ни к ростовской. При росписи я применяла все знания, которые у меня только были. Мы использовали и знаменитую китайскую роспись, которой Эмма научилась быстрее всего, и очень близкую к ней роспись в технике одного мазка. Я напрягала память и вспоминала, чем отличается тагийская роспись от холуйской. И не стеснялась брать идеи отовсюду.

Нам пришлось научиться шлифовать папье-маше до идеального состояния. Мне довелось по памяти восстанавливать рецепт казеинового клея, которыми и склеивались отдельный части шкатулок. Мы опытным путем выясняли, сколько просыхает лак, как и при какой температуре его запекать и сколько слоев нужно, чтоб готовую шкатулку можно было бросить в воду и не боятся повреждения.