Еще будучи женихом, Пушкин писал будущей теще: «Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение Вашей дочери: я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца». А теперь вспомним фразу Дантеса из письма Геккерну: «Она же никого не любила больше, чем меня…» Читая письма из чемодана, трудно избавиться от мысли, что Пушкин знал не только о «великой и возвышенной страсти» Жоржа Дантеса, но и об ответном чувстве его жены. Знал так, как будто бы прочел эти письма вместе с нами. Знал и примириться с этим не мог, ни в ноябре, ни позже. И чувствовал себя одиноким не только в свете, не только среди не понимавших его друзей, но и в последнем прибежище, у себя дома.

Мы часто говорим, что Пушкин предчувствовал в образе Ленского свою судьбу и что дуэль Онегина с Ленским была предчувствием собственного смертного поединка. Не предугадал ли Пушкин свою участь в других героях «Евгения Онегина», Татьяне и ее муже генерале? Татьяна, как и Наталья Николаевна, была верна мужу, но любила другого. Неизвестно, примирился бы с этим старый генерал, знай он об этом. Пушкин знал и примириться не мог.

Когда-то цыганка напророчила Пушкину, что он умрет от руки «белого человека». Красавец блондин Жорж Дантес прибыл в Россию 8 сентября 1833 года. За полгода до этого, 1 марта 1833 года, Алексей Вульф, приятель Пушкина, записывает в свой дневник: «В Байроновом „Пророчестве Данте“ остановился я на мысли, что тот, кто входит гостем в дом тирана, становится его рабом. Она сказана в предостережение поэтам-лауреатам, которых Байрон очень не жалует. Он повторяет часто, что великим поэтом может только сделаться независимый. Мысля об этом, я рассчитываю, как мало осталось вероятностей к будущим успехам Пушкина, ибо он не только в милости, но и женат». Запись эта сделана почти за четыре года до гибели Пушкина. Вульф был проницательнее цыганки, и слова его оказались тоже пророческими. И хоть поэты-лауреаты (лауреаты разных степеней) появились в России только век спустя, Пушкин погиб, отстаивая свою независимость, честь и внутреннюю свободу…

Погиб, потому что не мог примириться со своим несчастьем. Все остальные герои этой трагедии — только статисты, которых Судьба расставила в соответствии со своим сценарием. Не об этом ли сказал сам Пушкин в «Цыганах»:

И всюду страсти роковые,

И от судеб защиты нет.

Меняется жизнь в России. Мы ищем истину и сейчас уже не боимся ее, потому что, говоря словами Пушкина, «истина сильнее царя». А Пушкин все тот же. Только стоит по другую сторону от Тверского бульвара и, свесив курчавую голову, исподлобья смотрит на ресторан «Макдоналдс». Он смотрит на него хмуро, потому что предпочитал французскую кухню в ресторане Дюме.

Любовь и смерть Пушкина

Крепка, как смерть, любовь, жестока, как смерть, ревность: стрелы ее — стрелы огненные. Песнь Песней

Юность не имеет нужды в at home^[3], зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу — тогда удались он домой. А. С. Пушкин

Последней дуэли и гибели А. С. Пушкина посвящены десятки работ. Начало было положено П. Е. Щеголевым, написавшим еще в начале XX века капитальный том «Дуэль и смерть Пушкина». Позже многое прояснили труды С. Л. Абрамович, Н. Я. Эйдельмана, И. Л. Андроникова и других наших исследователей. Весь XX век пушкинисты разгадывали тайну гибели величайшего русского гения. И вот в самом конце столетия было сделано важное открытие. Настолько важное, что, кажется, подводит черту под этой темой. Их изучила и опубликовала в своей книге «Пуговица Пушкина» итальянская исследовательница Серена Витале. Это двадцать пять писем Жоржа Дантеса, которые он писал барону Геккерну в течение двенадцати месяцев, начиная с весны 1835 года.

Последняя роковая дуэль Пушкина произошла в Санкт-Петербурге, у Черной речки. Во времена Пушкина это было дачное место. А теперь почти что центр огромного города. На месте дуэли стоит обелиск, а вокруг — новостройки. Нынче девять километров от дома Пушкина на Мойке до этого места машина преодолеет за несколько минут. А Пушкин с Данзасом добирались в санях от кондитерской Вольфа до Черной речки более получаса. Последние девять километров пути. Последняя дорога…

* * *

Это был лист плотной, видимо, английской бумаги. На нем крупными буквами с подражанием печатному шрифту выведено:

«Le Grand-Croix, Commandeurs et Chevaliers du sérénissime Ordre des Cocus, reunis en grand Chapitre sous la presidence du vénérable grand-Maître de l’Ordre, S.E.D.L. Narychkine, ont nommé à l’unanimité Mr. Alexandre Pouchkine coadjuteur du grand Maître de l’Ordre de Cocus et historiographe de l’Ordre. Le sécrêtaire perpetuel: C-te J. Borch».^[4]

На конверте написано кривым лакейским почерком «Александру Сергеичу Пушкину» и сбоку штемпель «Городская почта 1836 г. 10.8. Утро».

Письмо принес с утренней почтой Никита Козлов, и Пушкин, еще в халате, внимательно перечитывал его уже несколько раз. «Орден рогоносцев… Нарышкин… Его жена красавица Марья Антоновна — любовница царя Александра… А теперь вот историограф Пушкин… какая гадость… намек по царственной линии?..»

Стало душно. Пушкин встал, открыл окно. Вернулся к столу. В кабинет ворвался холод и шум. Напротив, в каретном сарае, стучали, чинили рессору. Пушкин встал снова и закрыл окно. За стол не садился, долго ходил из угла в угол. Потом пошел в гостиную. Наталья Николаевна сидела в кресле и читала. Спросила:

— Есть ли у нас хорошее издание Беранже?

— Разумеется. Но об этом позже. А теперь скажи, что у тебя с Дантесом?

— Александр, я вчера рассказывала тебе о том, что видела его второго дня у Идалии и отвергла все его домогательства. Поверь. Александр — все в прошлом.

— Писал ли он к тебе?

— Да, но всего несколько коротких записок.

— Не покажешь ли мне?

Наталья Николаевна ушла к себе и вскоре принесла пачку листков и конвертов.

— Возьми. Не знаю, почему я их сохранила. Мне это уже давно не интересно. Что-нибудь случилось?

— Нет. Ничего.

Пушкин ушел к себе. Он знал, что сегодня разговора с женой не избежать, но сейчас говорить не хотелось. Когда он переоделся, доложили о визите Соллогуба. Пушкин принял его в кабинете. Поздоровавшись, граф протянул ему конверт. Пушкин воскликнул:

— Я уж знаю, что такое письмо получил сегодня же от Елисаветы Михайловны Хитровой: это мерзость против жены моей. Впрочем, понимаете, что безымянным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может.

— Если Вам нужен секундант, располагайте мной.

В ответ Пушкин сердечно пожал ему руку и сказал:

— Дуэли никакой не будет, но я, может быть, попрошу Вас быть свидетелем одного объяснения, при котором присутствие светского человека мне желательно.

Позже Пушкин и Соллогуб прогулялись по Невскому. Зашли к оружейнику. Пушкин приценился к пистолетам, но не купил за неимением денег. Потом зашли в лавку к Смирдину. Пушкин написал записку Кукольнику, попросил денег. Пока он писал, Соллогуб сочинил эпиграмму:

Коль ты к Смирдину пойдешь,

Ничего там не найдешь,

Ничего ты там не купишь,

Лишь Сенковского толкнешь…

Выходя из лавки, Соллогуб прочел эти строчки Пушкину. Тот быстро добавил: