Оленька листала инструкцию, закусив губу, потом подняла к нам затуманившийся взор и сказала, что она бы это купила. Анюта фыркнула, однако пошла заглядывать Оленьке через плечо. За стеною Кнопф с Дроздом затянули песню. Меня вдруг неудержимо стало клонить в сон. Оля посмотрела поверх инструкции.

– Ты, папаша, спать спи, но меру знай.

Когда я проснулся, была уже настоящая ночь. Девчонки сидели на полу и позвякивали сверкающим металлом. На лице моей дочери было крайнее раздражение.

– Ты спишь, – сказала она, а у нас по третьему разу выходит самогонный аппарат. Ну, скажи, зачем было Кнопфу прятать самогонный аппарат?

– Мне не нравится, что ты разбираешься в самогонных аппаратах.

Оленька махнула на меня ладошкой.

– Смирись, папочка, дочь твоя держит ресторан, в чем же ей разбираться? В мотоциклах?

Тут и в самом деле застучал мотоцикл, подбираясь к дому, смолк, и послышались шаги на крыльце. Девчонки в моей юности в таких случаях ойкали, попискивали и повизгивали. Эти две негодяйки тоже испугались, но их переполох выразился в том, что они дружно и одинаково непристойно выругались.

Отворилась дверь и вошел Эдди. Барышни ругнулись еще раз и зарделись.

– Даром пугались, – сказала Оля с досадой. – Ты что, Эдька, сбежал?

– Абенд, – с достоинством сказал Эдди и, кося на разложенные на полу причиндалы, рассказал интересные вещи. Прежде всего: Степан бежал безвозвратно, и по этому случаю приставленный к Эдди караул без промедления изменил присяге. Впрочем и весь табор пришел в волнение, и, верно, сейчас начался уже поединок между Збышеком, который по мотоциклам, и Вованом-хакером. «За всю главность. You see? Бо маетность несметна».

Вот тут я испугался. За все услуги заплачено было Степану, который и таскал нас через границы неизвестными способами. Теперь Вован и Збышек выяснят, кто из них ужасней, и нам придется либо снова платить (а денег нет), либо идти сдаваться властям. Но власти непременно станут задавать вопросы…

– Нет, – сказал Эдди, поворошил железяки и проговорил длинную фразу на родном языке.

– Надежды рухнули, – объяснила Оля, – Эдька говорит, это не самогонный аппарат.

На хозяйской половине раздался ужасный крик. Электрическая судорога прошла у меня вдоль позвоночника.

– Ох, Александр Васильевич, – сказала Анюта, легонько касаясь моего плеча. – Вы спали, спали и все проспали. Пан Дрозд кричит каждую ночь. Ему снится страшное, а утром он рассказывает Владимиру Георгиевичу, что снилось. А потом записывает в сонную книгу.

– С ума я с вами сойду. Или Кнопф выучил чешский?

– Ах, да какая разница? Вот человек тридцать лет видит страшные сны и записывает, записывает… Уж может, и слов таких нет для его страхов, а куда денешься, если говорить не с кем? А тут Владимир Георгиевич.

По Аниному слову и состоялось. Послышался страшный зевок с подвывом, и вошел Кнопф. Анюта подала ему воды, и он, негодяй, выхлебал, не моргнув глазом.

– Светает, – сказал Кнопф. И тут он увидел разложенные на полу детали. – Кто смел?

Анюта пожала плечами и сказала, что тут и сметь-то особенно нечего.

– Автобус чей? Ничей. Значит, тайник тоже общий. И в тайнике – тоже.

– Нет, Анечка, не тоже. Это – мое! А если оно еще и ваше, что же вы не пустите его в ход? Вот вы, вот оно. Я же вижу: вы его собирали. Вы его собирали, собирали!

Блям! Блям! Блям! Кнопф стремительно соединил узлы друг с другом.

– Так?

Хрясть! Дзинь! Хрясть! Кнопф составил их иначе.

– Может так? А вы знаете, что такое премия для идиота? Ну, полюбуйтесь!

Оленька пошепталась с мужем.

– Эдди говорит, что тут чего-то не хватает.

– Соображаешь, сопля голландская, – сказал Кнопф яростно. Оленькино лицо болезненно покривилось, и я хотел уже звездануть Кнопфу по уху, но Анин взгляд – растерянный, беспомощный – остановил меня. Кнопф сказал:

– Вот гадство, Ольга, твой-то не понял, так что ли, ты меня прости. – Он достал из-за пазухи нечто вроде кобуры, протянул ее Ольге. – Пусть посмотрит.

Эдди вынул из кобуры скрытый в ней предмет и радостно рассмеялся, так красив был этот затейливо организованный металл. Сверкание многих канальцев, крохотные воронки, загадочные бронзовые вздутия – там и вправду было чему обрадоваться.

Эдди полюбовался веселым чудом, присел около только что собранного агрегата и долго переводил взор с одного сооружения на другое. Наконец, он разнял достояние Кнопфа надвое и туда, в сердцевину бережно, как душу, вложил металлическую тайну.

– Винти-верти, – сказал Кнопф. – До этого и я, слава Богу, допер. И что толку? Тащиться до самой Праги за самогонным аппаратом – кому сказать, не поверят.

Эдди успокоительно покачал длинной головой и снова распахнул железные внутренности. Он вынул оттуда таинственный узел, передвинул на нем сверкающую шишечку, развернул его так, что трубочки поменялись местами с воронками, и вернул на место. Теперь и вся машина соединилась иначе. В том месте, где скрывалось таинственное устройство образовался сустав, и верхняя часть, как семафор, нацелилась в дверь.

Эдди вдруг горячо и страстно заговорил. Речь его несомненно обращена была к Кнопфу, но взгляды и жесты – все это адресовалось стоящему на полу аппарату. Кнопф, приоткрыв рот, ловил в речи моего зятя крупинки знакомых слов, и кадык его от усердия дергался, когда среди голландских звуков встречалось что-то узнаваемое.

– Чтоб я сдох! – сказал он с досадой, когда Эдди остановился, но тут заговорила Оля. Кнопф выслушал ее, звонко щелкнул себя по лбу ладонью.

– Анюта! – замахал рукой на дверь. – Там, перед паном Дроздом на столе. Лежит! Мухой давай! Мухой!

Сам же опустился на колени и неожиданно точными, бережными движениями вскрыл агрегат. «Банки мне!» – и мы послушно обставили Кнопфа банками с разноцветными порошками. Потом он читал принесенную Анютой книжицу в багровых корочках, потом натрусил в воронки порошков, влил воды и, наконец, надавил кнопку у основания. Машина деликатно подала голос, Кнопф уселся рядом с нею на пол и закурил. Тихо приблизившаяся Аня поставила перед ним пепельницу и кувшин. «Да-да-да», – сказал Володька, сдвинул на корпусе заслонку и извлек оттуда блестящий хоботок.

«Пошла мазута!» – сказал неожиданно Эдди, но медитирующий Кнопф не слышал. Зато Анин взор так грозно сверкнул, что я не на шутку испугался за своего зятя. А между тем в машине раздалась череда хлопков, как будто несколько воздушных шариков лопнули один за другим, всхлипнуло что-то, и из хоботка вышла ровная блестящая, точно ртутная струя. Она упала в кувшин, беззвучно заполнила его до половины и иссякла, будто ее обрезали. «Ну и ну, – сказал Кнопф, поводив носом над горлом кувшина, – За что боролись? – он обвел нас печальным взором, – Выпьем и сдохнем. И так нам и надо». Проворная Анюта беззвучно принесла с хозяйской половины чашки, разлила казавшуюся необыкновенно тяжелой жидкость, и все принялись разглядывать ее, поворачивая чашки так и сяк. «Нэ сдохнэм!» – проговорил Эдди и отпил из чашки. Недолгое время я боялся глядеть на него, когда же взглянул, восторгом цвел мой зять. «Great! – воскликнул он, как бывало, – Холера ясна! Great!»

Выпили все разом. Сокрушительное было впечатление. Холодная и словно бы загустевшая от холода вода вдруг взрывалась во рту миллионом пузырей. Колючим искрящимся шаром вкатывалась в глотку, а что происходило дальше, этого не объяснить. Тут же налили в агрегат воды, насыпали, чего следовало, включили. И явился пьяный Дрозд. Хозяин наш мелко дрожал и все пытался изъяснить что-то. Кнопф отмахивался, девочки глядели на него в недоумении. Снова Эдди разрешил ситуацию. Он чашкой подхватил пошедшую из машины влагу и подал пану Дрозду. Пан выпил, ужас нарисовался на его усатом лице, и он протрезвел. Тем временем в кувшине набралось на всех. Эдди поднял чашку вровень с глазами, отхлебнул, потом опустил в жидкость палец. Напиток забурлил вокруг пальца, забил ключами. Эдди быстро заговорил, взглядывая на Ольгу, но дочь моя отчего-то не переводила. Брови ее сходились и расходились, а указательный палец время от времени вздымался. Речь Эдди становилась все горячей и горячей, когда же он иссяк, Оля спросила: