Руки поднялись с готовностью, и оказалось, что паства не теряла времени даром.

– Э! – воскликнул вдруг мальчик с парты от окна, и присыпанное бледными веснушками лицо его порозовело. – Если учиться лжи, то вы – не Барабанов?

– Непременно учиться и непременно Барабанов. Мои предки не прощают вольностей со своей фамилией.

– Тогда предки, – сказал мальчуган требовательно, и одобрительный шум перекатился по классу. Мысль о педагоге-самозванце пришлась по сердцу всем.

– Извольте, – сказал я, – славный наш род возник при императоре Петре, когда барабанный мастер Парамон наловчился разводить зайцев для барабанных шкур. Швед Скалле, который делал барабаны для потешных полков, задумал погубить моего предка и подговорил Меньшикова устроить барабанное состязание. Преображенский полк стоял в трех верстах от Скалле с его барабанами, Семеновский на таком же расстоянии от Парамона. По выстрелу из мортиры полки начинали маршировать каждый к своему барабанщику, а заслышав дробь, должны были остановиться. Чем дальше от барабанщика остановится полк, тем лучше барабан.

– Класс! – сказал кто-то. – А кто стрелял из пушки?

– Из пушки стрелял царь, – ответил я строго. – Тут на кого попало положиться было нельзя. Но дело в том, что еще накануне ночью негодяй Скалле прокрался в амбар, где лежали барабаны Парамона, и облил их едучим составом. Теперь шкуры должны были полопаться, едва Парамон ударит в барабан. Но не тут-то было!

Я мельком взглянул на Аню Бусыгину. До меня только сейчас дошло, что все это говорится для нее. Но лицо ее было спокойно. Одно изумление становилось все заметнее в темных глазах. Не будь сломанной орхидеи…

– Но тщетно швед надеялся одолеть Парамона лукавством. Его барабан гремел, как гром Господень, а Семеновский полк встал от барабана на полверсты дальше Преображенского. Вот тогда-то царь Петр и повелел Парамону зваться Барабановым. Что касается Скалле, то он продал свои барабаны и стал учить дворянских детей танцам и благородным манерам. У него было поразительное чувство ритма.

Юный Лисовский, который все это записывал, оторвался от бумаги.

– Что-то тут не то, – сказал он. – Чего-то тут не хватает… Его нареченная перестала точить карандаши и посмотрела на младшего Петра с обожанием. – Ну, Петр, ну, барабаны, ну, швед… А почему шведская жидкость Парамону барабаны не разъела?

Нет, не зря у Петра Лисовского папочка послушно улетала и прилетала, нужно было выпутываться.

– Все просто, – провозгласил я. Все просто и в то же время таинственно. В нашей родовой легенде говорится, что Парамон Барабанов подсыпал своим зайцам в капусту порох. Отчего и шкуры становились прочными и гремучими. А тайна заключалась в том, как заставить зайцев жрать порох с капустой. Парамон Барабанов унес этот секрет в могилу.

Скептик Лисовский сказал решительно:

– Не было смысла. – Эти зайцы с порохом… Это же изобретение. А в могилу? Глупо.

– Сегодня у меня на все есть ответ, – сказал я. – Сын Парамона Феоктист втайне от отца пустил барабанную кожу на бубны, а бубны продал цыганам. Отец пришел в ярость – и вот результат.

Невесты с женихами в меру посмеялись. Потом снова подал голос веснушчатый.

– По моему, надувалово.

Он все-таки решил выжать ситуацию до последней капли. Что ж, это и требовалось.

– А как же я, Александр Васильевич Барабанов? Ведь я же есть. А капуста с порохом? Вы готовы поставить эксперимент на зайцах?

Лисовский побегал туда-сюда по бумаге карандашом и странное, очень странное выражение появилось на его личике.

– Порох, – молвил удивительный ребенок задумчиво. – В те времена порох был только дымный…

Мне стало не по себе, и я заговорил уверенней и громче.

– Пусть надувалово, как говорит молодой человек у окна. Но разве история Парамона Барабанова кому-нибудь мешает? Или может быть царствование Петра Великого милее вам без барабанных дел мастера?

– Так не было же его! – заговорил мне на радость спутник Анюты Бусыгиной. Уже и в глаза ему можно было смотреть без опаски.

– Почему Парамона не было – вот вопрос? – проговорил я, останавливаясь у Аниной и его парты. Под рукой у мальчика лежала тетрадь. Сергей Крестов – вот что было на обложке. – Да, почему? – повторил я. Прежде всего, я выпустил этого Парамона с его барабанами, как таракана из спичечного коробка. Минуту назад не было никого, и вдруг – на тебе! Исторические личности так не являются, это каждый дурак знает.

Тут я обнаружил, что в глазах Анюты нет и следа недавнего изумления. Она слушала меня так, словно я говорил о нашем ближайшем будущем, о том, что произойдет едва ли не завтра. Я успел подивиться этому лишь мимоходом, как вдруг у меня в памяти восстали цифры, которые девочка выбрасывала на пальцах перед окном. Их явление было так настойчиво, что я замолчал, вернулся к столу и на клоке бумаги записал их. Класс между тем ждал.

– К тому же вы почувствовали, что во всей этой истории с барабанами есть у меня какой-то свой интерес. Это подозрительно, и скорее всего я выдумал и Парамона, и коварного шведа… И стоит вам сейчас закричать хором: «Ты лжешь, негодный Барабанов!», как сразу не станет ни Скалле, ни Парамона. Останется ровное пустое место, а на нем я – Барабанов. И если вас не смущает массовое уничтожение лиц и событий – действуйте.

– Ерунда, – сказал мальчик, сидевший передо мной и покосился на девочку рядом. Ее хорошенькая мордочка была поднята ко мне, глаза же опущены. – Что есть, то и есть. А больше ничего нет. Вот я трогаю парту – она есть. Можно твердить, как попка: «парты нет, парты нет». Но она от этого никуда не денется.

– Дело за малым, – сказал я. – Потрогать Парамона или убедиться, что он дух бесплотный.

И тут глаза заблестели у всей стаи. Все-таки, все-таки, все-таки! – в этом инкубаторе счастливого супружества учили, не шутя. Ай да Ксаверий!

Веснушчатый мальчик у окна поднялся, тусклый петербургский воздух обтек его подобно дождевым струям.

– И все будет по-нашему? – обратился он ко мне из своего свинцового сияния. Я же молчал. И тогда он, оглядев четырнадцать пар, сказал им: – Все будет по-нашему.

– Со мной, – добавил я. Меня вдруг взяла досада, что это «по-нашему» произнес не Сергей. – Слышите, со мной! Я же клянусь оставить неприкосновенными законы Ньютона, таблицу Меделеева и следствие из теоремы Пифагора. Да хранит их Господь! К тому же нет никакого толку тревожить мироздание и подкапываться под его законы. Нет в них ни добра, ни зла.

Вот так люди и договариваются до костра и дыбы. Медный гул вдохновения раскатился в сырых небесах – игра удалась. Но я взглянул на Лисовского, и совесть запустила в меня одну из своих игл. Мальчик лихорадочно писал. Увы, я не мог сказать ему, что история с порохом и капустой всего-навсего шутка. Я уже не владел ей.

– Напоследок, – сказал я, – вот вам история о том, как правда оказалась бессмысленным злом, а ложь утешила всех.

И тут выяснилось удивительное. Мои дети знали о существовании не только Ланселота и Гвиневеры, но и Тристрама с Изольдой. При этом, правда, мне пришлось толковать им о несчастном короле Марке, ведь он, бедняга, скорее всего, не вписался в идеологию Ксаверия. Надеюсь, что и я не развалил ее…

– Итак, злобное сердце Феи Морганы не давало ей покоя. День и ночь думала она, как бы ей досадить благородным рыцарям, ведь они все, как один ненавидели Моргану за ее черное колдовство, и никто не хотел служить ей, как это было принято между рыцарями и другими дамами. Скажем просто: колдунье Моргане было до смерти завидно, тем более, что она приходилась сестрой благородному королю Артуру и вовсе не была уродкой.

Поколдовав однажды от души, Фея Моргана наделила волшебной силой рог, из которого пьют на пиру и в дороге. Теперь из этого рога могла напиться только та дама, которая никогда не изменяла мужу.

Тут паства заерзала. Супружеские измены в идеологию Ксаверия Кафтанова не входили также. Я поспешил дальше.

– «Дело сделано», – сказала себе Моргана, – «Посмотрим, что из этого получится?» И с тем она пустила этот рог по свету. Ей, конечно, хотелось удружить своему брату, пресветлому королю Артуру, но в дело вмешался один из странствующих рыцарей, что в изобилии сновали тогда по дорогам. Рог угодил во дворец короля Марка.