Бармен и электрик, как и внизу, во дворе, снова потащили сумку, так же отставив руки. Милиционер закинул на спину еще одну бесформенную кладь.

План “Мадагаскара” был создан архитекторами, видимо, в бреду, и сейчас появился очередной повод в том убедиться. Быстро попали в темный и узкий коридор, по которому Морохов никогда не ходил, но который привел, однако, к заколоченному шоппинг-атриуму. По неизвестной ему винтовой лестнице спустились в пустую, сырую и гулкую подземную коробку; желтые указатели с надписью “Мойка машин” намекали, что где-то рядом находится вход в гараж. Поднялись вверх, но уже не по лестнице, а по странному, зигзагообразному пандусу, причем на стенах в этом глухом краю “Мадагаскара” были фрески в виде тропических картин Гогена. Затем оказались в широкой низкой галерее — стены стеклянные и замазаны раствором мела. Брели по ней, как в молочном тумане.

Прошли через овальной формы комнату, в ее центре возвышалась белая, увенчанная вазой колонна, и больше там не оказалось ничего, кроме нескольких десятков пустых оконных рам, прислоненных к стенам. Неожиданно началась лестница в тот самый “Баварский погребок”. Ей полагалось напоминать спуск в подвалы рыцарского замка или же бюргерского дома — кто знает, какая идея сияла в головах у тех, кто это проектировал. Затем узкий, как щель, коридор вильнул и привел их к высокой, полукруглой двери из массивного дуба. В ее полированную поверхность варварски был врезан тяжелый висячий замок.

— Не взял ключи, — сказал Ибрагим. — Позовите Зарему.

— Она сама идет, — ответил Антон. — Я ее шаги слышу.

Уборщица Зарема, невысокая, в черной юбке и сером платке, мягко ступая, появилась перед дверью. Она увидела Мстислава Романовича, после чего с большим презрением посмотрела на Ибрагима и всех остальных.

— Эй, Зарема! — закричал охранник. — Отворяй! Открывай, мамаша, двери, сын пораненный идет!

— Про тебя, Валерик, я всегда знала: настанет день, когда ты нас всех продадишь! — горько заметила уборщица.

Она достала из складок юбки большой сарайный ключ и отомкнула замок.

— Ну, вот мы и в “Хопре”! — объявил Антон.

Обдуманно полутемный вестибюль. Поблескивает длинный, из полированного дуба барьер. Гардеробщика, который никогда здесь не появится, ожидают ряды металлических вешалок, на одном из крюков болтается нанизанное на проволоку ожерелье номерков. Полупустые и пустые мешки на полу. В углу стоит вокзального типа тележка для чемоданов, вся обклеенная листами из порножурналов — совсем дешевых, на тонкой тусклой бумаге: сквозь лицевую девицу просвечивает изнаночная. Справа, как полагается, двери в туалетные комнаты — на одной изображен господин с тростью и в цилиндре, на другой дама в шляпке и с сумочкой.

— Зарема! — закричал Валерий. — А чаек нам можно устроить? Или здесь не Париж?

— Теперь что делать?! — сердито крикнула уборщица. — Продукты в кухню несем, нет? В шкафу все найдем: заварка, рафинад, пирог фаршарованный. Попили чай, за собой убрали культурно. На кухне парень Тапан, ты засучи рукавы, Валерик, ему помоги продукт уложить. Он тебя мелчи, ему хуже тебя мешки ворочать.

Морохов, последовав за Валерием и Антоном, оказался в пространстве кухни. Понтовая плита, широкая и длинная, как плаха: двенадцать электроконфорок, четыре духовки. Создатели “Погребка”, вовремя осознав безнадежность своей затеи, так и не успели приобрести достойные холодильники. В предназначенных для этого нишах располагались два обшарпанных, маленьких “LG”, очевидно добытых Ибрагимом по дешевке.

Короткий, смуглый, веселый человек стоял у плиты. На сковородке трещала лужица растительного масла, он топил в ней куски яблок, лук, пригоршни изюма. Рядом на маленьком огне стояла кастрюля с шевелившимся и сопевшим сугробом пропитанного паром вареного риса.

У другой стены протянулись грубо и прочно сколоченные из досок стеллажи. Антон скомандовал:

— Стой! Раз-два! Крупу вниз, овощи наверх. Смотри, командир, учи русский! Я тебя буду просвещать: картофель, масло, лук… Ноу! Донт лук эт ми. Слушай, ну ты совсем Ио! Онион, потэйто, райе, ойл. — И, обращаясь к электрику и охраннику: — Двадцатого числа Тарик приезжает. Денежки получим — я брюки, носочки себе куплю. Скажу Ибрагиму: “Ваша честь! В отпуск хочу”. Домой поеду, в Судиславль.

— Поминутно об отдыхе думаем! — горько заметил охранник. — Работаем как дохлые, время много теряем. Менталитет у нас такой, что зарабатывать не хотим. Эх, американцы Андропова отравили, он бы научил страну вкалывать без волынки.

— Валера, ты крутой сапог, но расскажи мне, у тебя досуг какой-нибудь есть? Ты хотя бы в средней полосе бывал на рыбалке зимней или, например, на летней?

Охранник, подумав, ответил:

— Я за прошлый год два раза был в кино. И в преф сто баксов проиграл.

Морохов прошел дальше, в широкий зал ресторана. Как тень, ему скорбно сопутствовал Ибрагим.

Потолок лежал на тяжелых каменных столбах, каждый из которых был украшен огнетушителем. У стены стояли черные и темно-синие дорожные сумки из кожзаменителя или плащевой ткани. На вколоченных в стену крюках висели дешевые куртки с множеством карманов.

— Вот они, азиопы наши, — сообщил Антон. — Сидят тут с рюкзачками, как туристы. Эй, грибники! Повеселей немного!

Морохов увидел своих соседей по дому.

Они сидели на поставленных в ряды раскладушках. Маленький человек со смугло-желтым лицом и изящными руками смотрел переносной телевизор, настроенный на “Евроньюс”. На соседней койке развлекались нардами: двое играли, четверо наблюдали за игрой. Взглянули на него с испугом, пошептались между собой, но потом сказали “Хелло!” и свое занятие продолжили. Один из них, посмотревший на Морохова исподлобья, был почти подростком. На скупом его лице с загаром цвета пыли выделялись лишь по-блатному прищуренные глаза и вытянутые в трубочку, почти женские по форме губы. Он сильно напомнил Морохову беспризорника из каких-то старых советских не то фильмов, не то фотографий.

Игра шла на деньги: вдруг все зашумели, один постоялец “Погребка” махнул рукой и положил свой проигрыш — монетку в пять евроцентов. Чтобы расплатиться, он достал из кармана предмет, который сильно Морохова удивил. Не бумажник, а именно что металлически клацнувший кошелек с мягким поношенным кожаным животом, совершенно подобный тому, который много десятилетий, с послевоенных времен, носила его бабушка в сумке рядом с удостоверением ветерана труда и плетеной “авоськой”. Владелец этого предмета был мужик лет сорока. Его большие глаза с желтоватыми белками были выпуклы настолько, что взгляд непрерывно выражал сердитое удивление. Когда он говорил, на его лице медленно двигались широкие усы, напоминавшие два симметричных лоскута, вырезанные из темной, гладкой, тяжелой шубы.

А на руках у них были часы с логотипами знаменитых марок. Предпочтение было отдано крупным моделям с изобилием кнопок и стрелок. И ремешки, выполненные из ярких, блестящих кож экзотических животных, рожденных на Востоке, — пластиковой змеи и пластикового крокодила.

Подошел консьерж.

— Что ж, вот вам наш подземный корабль, настоящий, не на картине — со всеми его пассажирами. Имен их я, извините, не знаю, да если бы и знал, то не запомнил. Но шестеро, что играют, и еще один на кухне — крестьяне из Бангладеш. Им вся деревня деньги собирала. Смешно, но я не исключаю, что это самые выгодные инвестиции в мире. Год работы при каком-нибудь европейском отеле — и каждый из них в двойном размере вернет свой долг. Есть еще пятеро афганцев. А тот маленький господин — оригинальный клиент, он идет по особому тарифу. Трудился в спецслужбах Мьянмы. Как водится, произошла ротация кадров, и многих его коллег, вероятно, уже расстреляли. Этот полковник сумел бежать. Теперь с нашей помощью он тихо переберется на другую, так сказать, сторону глобуса. Партнеры Тарика создают для него новые документы, чтобы не всплыла тема военных преступлений.

Они прошли дальше, и там был еще один гость, сидевший отдельно от всех. На коленях у него располагалась хлопковая одежда с ниспадавшими то ли рукавами, то ли штанинами. Держа в пальцах длинную кривую иголку, он чинил свой гардероб, поворачивая тусклую, грубую вещь и оценивая ход работы.