Егор достал из холодильника початую бутылку виски (уже с месяц она там стояла), налил в стакан изрядную порцию и залпом её выпил. При Даше пил только колу. Не любила она, когда на столе появлялось спиртное. Особенно после того, как первые два месяца после смерти Марины Егор прикладывался частенько, рискуя сделаться алкоголиком. Если бы не дочь, то и сделался бы наверняка. Приоткрыв окно, он выкурил сигарету. Почувствовал, как тепло стало растекаться по всему телу до самых пяток. Самую малость захмелел. Впрочем, достаточно для того, чтобы унять предательскую дрожь в пальцах и, уединившись в своей комнате, прочитать наконец совершенно неуместное в этот праздничный вечер письмо.
В очках Егор чётко смог разглядеть почерк. Сомнений не оставалось – это был почерк Марины. Обратного адреса на конверте не значилось. Егор распечатал конверт, стараясь не порвать тоненький лист бумаги. На листе довольно крупным аккуратным почерком был написан недлинный текст:
«Егор, извини, что не решилась сказать это тебе в глаза. Недели две собиралась с духом. Но не смогла. Ты же знаешь, какая я у тебя трусиха. Может быть, ты даже и заметил, что я веду себя временами довольно странно. И эти мои участившиеся командировки… Ты должен был догадаться сам, что в нашей жизни что-то пошло не так. Хотя… Это мне так кажется, что все вокруг должны заметить мою ложь и мои измены. Да-да, Егорушка. Будем называть вещи своими именами. Измены. И ложь. И я не хочу оправдываться и говорить, что мы оба виноваты в этом. Ты не виноват. Вся вина только на мне. Бабская моя сущность взяла надо мной верх. Я просто влюбилась в другого. И я совсем не Джульетта, чтобы шекспиры искали для меня оправданий. Всё банально. И мне перед тобой стыдно. Именно за банальность эту, за отсутствие какой бы то ни было величины в моих вспыхнувших чувствах. Ничего не могу с собой поделать. Мне это не победить. Но и вести двойную жизнь я больше не в силах. Не хочу видеть, как рушится наш с тобой мир; как я, будто вор, разбираю его по кирпичикам и пла́чу по тёмным углам от жалости к вам с Дашкой. Я и мать, наверное, тоже плохая. Потому что не стану судиться с тобой из-за Дашки, зная, как она привязана к тебе и без тебя в новой семье жить не сможет. Я люблю её всем сердцем и всей душой. Егорушка… Это не в моих уже силах. Прости. Прости. Прости. Надеюсь, что и Дашка простит меня и поймёт, когда тоже станет женщиной и насовершает ошибок. Нельзя прожить без ошибок. Можно их, наверное, как-то исправить. Я не знаю… Возможно ли будет исправить мою. Это не вопрос, Егор. А если и вопрос, то только к самой себе. И ответа на него я, наверное, долго ещё не смогу найти. Но прочь философию. Говоря, что не желаю оправдываться, я именно это сейчас и делаю помимо своей воли. В общем… Я подала на развод. Домой я больше не вернусь. Если у тебя хватит моральных сил, то отвези все мои вещи к моей маме. Делить я ничего не хочу и не буду. Живите с Дашкой счастливо. Она храбрая и умница. Вы справитесь. Люблю вас. Хоть и странной покажется вам эта любовь, но поверьте, что это так. Люблю. Марина. 7 октября 2011 г».
С первого раза Егор вообще ничего не понял. Он прочитал ещё раз… И ещё… И ещё… Только после пятого или шестого прочтения смыслы стали доходить до него. Не было сомнений в том, что письмо настоящее. Не какая-то шутка. Почерк Марины, да и рисунок мысли был её, стиль изложения. Такое не подделаешь. До этой своей работы торговым представителем Марина шесть лет преподавала на кафедре искусствоведения в институте, имея степень кандидата и полтора десятка монографий, собственноручно написанных, а не купленных в интернете. Этих философских, заумных вывертов ей было не занимать. Но что всё это могло означать? Какой такой развод? Допустим, это письмо пролежало где-то на почте девять месяцев и только теперь пришло… Егор ещё раз посмотрел на дату. Да нет. Седьмое октября было ровно неделю назад. Обратного адреса не значилось. По штемпелю сам он не разберётся, поскольку тот очень бледен и половина букв в нём не пропечаталась. Хорошо были видны только какие-то цифры. Это надо идти на почту, спрашивать у специалиста. Да, так и сделает завтра. Только надо ли? Он похоронил Марину. Не мог же он похоронить другую женщину! Бред. Не могла Марина писать неделю назад! Это не-воз-мож-но!!! Даже если предположить, что какой-то умелый каллиграф смог подделать почерк Марины, то и в этом тоже не было никакого смысла. Ни одному человеку в здравом уме не придёт в голову над кем-то так пошутить. Врагов у него нет. Свести его с ума ради какого-нибудь наследства тоже невозможно, поскольку наследства никакого нет и не предвидится. Тёща, конечно же, с самого первого дня люто его невзлюбила. Но она – простая деревенская баба, которой, как говорят в народе, не хватает мужика. Она могла бы пришибить его где-нибудь топором или подпоить ядом. Но чтобы подделывать письма, выдумывая изощрённые способы сведения человека с ума… С бо́льшей вероятностью она могла бы получить Нобелевскую премию по химии. И всё же письмо имеет место быть. И смысл его не понятен и в том случае, если это чья-то подстава, и в том, если оно в реальности было написано Мариной. И опять же, про этот развод… Егор никогда не чувствовал какой-то особенной напряжённости в отношениях с супругой перед трагедией. Всё было, как и одиннадцать лет до этого. Случались, разумеется, периоды охлаждения. Но это нормально для любых отношений. Невозможно всегда выдерживать строгую линию безоблачного счастья. Но такие периоды никогда не казались ему угрожающими. Поссорились – помирились. И ничего больше. Всегда по каким-нибудь пустякам: забыл что-то купить, или купил не то, забыл поздравить тёщу с Днём рождения или отказался к ней ехать, не захотел провести с дочкой воспитательную беседу, когда однажды она набила морду своей однокласснице… Всё как обычно, как у всех. Или не всё? Эти командировки в Торшилино-Торжки действительно в последнее время участились. И возвращалась из них Марина всегда уставшей и морально разбитой. Говорила, что клиенты там сложные и капризные, выедают ей все мозги. Именно тогда Дашка научилась готовить какие-то элементарные блюда. Потому что у Марины на это не оставалось сил. Да и в постели она была холоднее, чем раньше. Но здесь Егор больше считал виноватым себя, потому что тоже больше стал уставать на работе. Всё-таки уже сороковник, и он давно не финист-ясный сокол. Странно, что все эти мелочи ни разу не вызвали у него никаких подозрений. Он вообще в отношениях с людьми был наивен. Старался всем доверять, никогда не подозревал ни друзей, ни приятелей ни в каких кознях. И Марине тоже во всём доверял. Только один раз за долгое время вспыхнула у него ревность, когда на кафедре в институте появился симпатичный профессор, душа компании и ловелас. Стал клеиться к Марине – об этом ему все говорили. На одном из сабантуев, на который Марина притащила с собой и Егора, он с этим профессором чуть не подрался. Однако тот изысканно всё сумел перевести в шутку, а Марина так обиделась на Егора за его дурацкую ревность, что две недели с ним не разговаривала. Потом оттаяла, устроила Егору незабываемую ночь любви и успокоила, рассказав, что профессора переводят в столицу и что вообще он ей ничуть никогда не нравился, поскольку казановы не в её вкусе, да к тому же тот оказался женатым, о чём все узнали только перед самым его отъездом. Осадок ещё оставался в душе Егора, но не от обиды на Марину, а от мерзкого чувства какой-то собственной слабости, допустившей эту отвратительную ревность. С того дня он поклялся никогда больше до ревности не опускаться. И клятву свою сдержал, не столько благодаря силе воли, сколько мягкости и незлобивости своего характера. Нет. Ничего такого в отношениях с Мариной, что походило бы на трещину, грозящую превратиться в пропасть, он так и не смог вспомнить. Но письмо было. И писала его Марина. И говорила в нём о разводе. С этим трудно поспорить. Факт.
Егор спрятал письмо в томик Конфуция и задвинул книгу в самую глубину полки. Поклонило в сон. Прошёл на кухню, выпил остатки колы, вымыл посуду и заглянул в комнату Даши. Компьютер в спящем режиме крутил на экране презентацию вращающихся планет солнечной системы. Даша спала, рассыпав по подушке копну густых русых волос. Егор выключил компьютер, тихонечко поцеловал в щёку дочь и снова ушёл к себе, чтобы уже через пять минут провалиться в дремучий, тревожный сон.
