Узник стоял посреди комнаты, выпрямившись во весь рост и подняв обе руки кверху; на его губах играла мягкая улыбка десятилетнего ребёнка; его взоры были подняты к сводчатому потолку комнаты.

Когда тяжёлая дверь, скрипя, растворилась, старик, увидев мундиры входящих, поднялся и, вытянувшись в струнку, боязливо остановился у своего стула, вглядываясь в незнакомые лица; но юноша не изменил своей позы и тихо, не отводя от потолка своих восторженных взоров, говорил:

– Тише, тише, отец Филарет, архангел Гавриил здесь, он говорит со мной; его лицо сияет радостнее, чем когда-либо прежде; Надежда, моя дорогая Надежда покоится на его руках. Она улыбается мне и кланяется так нежно и приветливо, как кланялась некогда, в то время когда она была ещё на земле и рассказывала мне о чудесах святых, пока злые разбойники не увели меня сюда, где у меня стало ещё меньше воздуха и света и где я ещё реже вижу небо.

Барон Корф и Бломштедт смотрели, глубоко тронутые на прекрасного юношу, благородная фигура которого напоминала собой старые сказания, в то время как с его губ срывались тихие жалобы на недостаток воздуха и света.

Император страшно побледнел; он покачнулся и положил свою руку на руку Корфа, как бы нуждаясь в опоре.

– Это – не отец Филарет, – сказал старый сержант, – это – чужие офицеры, которым ты должен поклониться.

Юноша медленно опустил взор вниз, как бы с усилием отрываясь от какого-то дорогого его сердцу видения, и спросил:

– Это – не отец Филарет? Кто же это такой, кто пожелал посетить меня в моём одиночестве?

Он как бы со страшным напряжением всех своих сил отвёл взор от видения, которое наблюдал, и взглянул на троих людей, вошедших в его темницу. Его лицо исказилось страхом, он уставился на них взором расширившихся от ужаса глаз и, вытянув вперёд руки, отступил назад до стены.

– Боже мой, Боже мой! – простонал он. – Разбойники! Они пришли, чтобы увести меня снова в ещё более страшную темницу!..

Барон Корф подошёл к нему ближе.

– Не бойся, Иоанн Антонович, мы пришли не для того, чтобы причинить тебе зло; мы пришли по поручению императора, чтобы улучшить твою участь, узнать твои желания и исполнить их.

Молодой человек всё ещё стоял, прижимаясь к стене и протянув вперёд руки.

– Императора? – переспросил он. – Есть императрица Елизавета Петровна; она была добра ко мне, но и она не вернула мне свободы.

– Императрица Елизавета Петровна умерла, – сказал Корф, – в России царствует император Пётр Фёдорович, он мягок и добр и будет милостив и к тебе.

– Император Пётр Фёдорович? – произнёс молодой человек, качая головой и как бы стараясь вспомнить это имя. – Он будет милостив… милостив ко мне? – воскликнул он с дико сверкнувшими глазами, – ко мне? Но я сам должен был получить право казнить и миловать, если бы Бог не лишил меня моей земной короны для того, чтобы сделать меня, по словам отца Филарета, достойным вечного блаженства.

Пётр Фёдорович, всё ещё дрожа, подошёл ближе к заключённому.

Барон Корф почтительно отошёл в сторону.

Глаза императора наполнились слезами.

– А знаешь ли ты, кто ты? – спросил он. – Известно ли тебе твоё собственное имя, если ты не знаешь имени императора России?

Юноша мрачно поглядел в землю, крепко сжав губы, как бы удерживаясь, чтобы какое-либо неосторожное слово не сорвалось с них.

– Говори смело! – произнёс Пётр Фёдорович. – Клянусь Богом живым, пред тобой друзья; тебе нечего ждать с нашей стороны злого умысла.

Молодой человек поднял взор; он увидал слёзы в глазах Петра Фёдоровича и выражение глубокого участия на его лице; он просиял доверием и надеждой.

– Да, – сказал он, – я знаю, что меня зовут Иоанном Антоновичем и что я некогда был русским императором, но Бог дал могущество моим врагам и позволил им бросить меня в темницу и разлучить меня с отцом и матерью.

Он испытующим взглядом посмотрел на троих стоявших пред ним людей; затем его лицо вдруг исказилось от сильного волнения, он бросился вперёд, упал пред Петром Фёдоровичем на колена и, подняв кверху стиснутые руки, выкрикнул:

– Да, да, великий архангел Гавриил освещает мой ум и даёт моему взору знание; да, это так, и не может быть иначе. Вы – царь, никто другой не осмелился бы говорить со мной об участии, дружбе и милосердии. Вы – властитель, вы повелеваете всем. О, осуществите на деле свои слова! Вспомните, что вы – наместник Божий на земле. Я немногого прошу. Мне дают платье, блеск которого радует меня, пищу и напитки в изобилии, сколько я лишь пожелаю, но я прошу вас, повелитель, дайте мне воздуха и света! Я уже целые годы дышу в этом каземате; лишь по временам, на несколько минут, мне позволяют взглянуть на небо, виднеющееся на дворе между валов крепости. Прошу вас, царь и повелитель, позвольте мне дышать чаще и дольше свежим воздухом и видеть солнце, сияющее над вольными полями и зелёными лесами.

Сердце Бломштедта готово было разорваться, когда ему неожиданно открылась точная цель поездки императора. Он уже слышал о несчастном Иоанне Антоновиче, бывшем в течение года, ещё во время нахождения в колыбели, императором России. Но он вряд ли думал когда-нибудь об этом принце, мелькавшем в его мыслях лишь мимолётной тенью. Теперь он увидел эту несчастную жертву высшей политики и сразу понял значение и цель поездки императора.

Слёзы текли теперь ещё быстрее одна за другой по щекам Петра Фёдоровича; он приподнял склонившегося пред ним на колена юношу, прижал его к груди и произнёс:

– Вот где ваше место, Иоанн Антонович! Да, я – император, и вы – мой двоюродный брат по крови Петра Великого. Будьте покойны, ваши страдания кончатся. Я сделаю всё, что в моей власти, чтобы изменить вашу участь и позволить вам наслаждаться всласть солнечным светом.

Некоторое время он держал в своих объятиях несчастного Иоанна Антоновича, всё ещё с сомнением смотревшего в лицо императора и не бывшего в силах произнести ни слова. Затем император спросил:

– Скажите, брат мой, помните ли вы ещё что-либо из своего детства?

– Мои воспоминания начинаются с тюрьмы; но тогда у меня были ещё отец и мать, с ними вместе я плакал, так как видел, что они несчастны, и они объяснили мне, кем я был и с какой высоты опустился. Часовые были жестоки к нам. Однако тогда я всё же был ещё счастлив; я слышал голоса своих родителей и ощущал их любящие руки; потом меня разлучили с ними разбойники; с тех пор я оставался один, навсегда один, пока не нашёл Надежды, моей подруги, которая находится теперь на небе.