Екатерина Алексеевна протянула свою руку; Разумовский, Панин и княгиня Дашкова прикоснулись к ней, произнося слова клятвы.

– Спаси, Боже, Россию! – торжественно проговорила императрица. – Я готова жить и умереть для блага своей родины. А теперь, господа, больше об этом ни слова! Возвращайтесь скорее обратно в Петербург, Кирилл Григорьевич; пока ещё опасно выражать свою дружбу императрице Екатерине Алексеевне. Что касается вас, Никита Иванович, то вы имеете право провести несколько часов у меня, как воспитатель моего сына. Слава Богу, что император разрешает привозить ко мне великого князя хоть на короткое время. Вы найдёте своего воспитанника в саду.

Разумовский и Панин, поцеловав руку императрицы, вышли из комнаты.

Как только дверь закрылась за ними, княгиня Дашкова бросилась к ногам Екатерины Алексеевны и, сияя от радости, стала целовать её руки.

– Наступает великий, чудный день, когда Россия воскреснет под могучей властью Екатерины Второй! – воскликнула она. – Долой Сенат, долой регентство! Отчего вы, ваше императорское величество, не отклонили глупого плана Панина? Только одна голова, одна рука должна управлять Россией.

– Пуст себе тешится! – улыбаясь, возразила Екатерина. – Каким бы путём ни попал скипетр в мои руки, я клянусь вам, что к нему не прикоснётся никто другой. Ну а теперь постараемся скрыть свою радость; не нужно давать и тени подозрения, что в наших сердцах вспыхнула искорка надежды. Все должны видеть императрицу грустной, озабоченной. Из пепла возродится Феникс.

Через час Екатерина Алексеевна вышла к обеду. Настроение придворных было мрачно и вполне соответствовало удручённому виду императрицы; визит гетмана был объяснён простой вежливостью, которую должны были время от времени выказывать высокопоставленные лица супруге своего императора, хотя бы и не любимой им. За столом присутствовал и великий князь Павел Петрович вместе со своим воспитателем. После продолжительной прогулки на свежем воздухе мальчик несколько оживился, повеселел, но государыня-мать так печально отвечала на его вопросы, так грустно смотрела, что великий князь почувствовал себя неловко и снова робко замолчал. У Панина был холодно-официальный вид, и он рассеянно отвечал на предлагаемые ему вопросы. Все решили, что воспитатель наследника погружён в тяжёлые думы, и это ещё более усилило всеобщую тревогу и уныние.

При дворе был обычай приглашать к императорскому столу офицеров, которые отбывали дежурство, командуя дворцовым караулом. В этот день была очередь Преображенского полка, и среди офицеров, появившихся в столовой в полной парадной форме, Екатерина Алексеевна увидела поручика Григория Григорьевича Орлова и майора Пассека. На одну минуту в глазах императрицы блеснула радость при виде этих двух офицеров, но она быстро потупила взор, так что никто ничего не заметил.

Обед прошёл скучно и вяло, и все были довольны, когда наконец встали из-за стола. После обеда, по заведённому обычаю, погуляли немного в парке, причём императрица приглашала кого-нибудь из присутствующих сопутствовать ей. На этот раз майор Пассек так явно старался быть замеченным государыней, что у неё не оставалось сомнения, что он хочет ей сообщить что-то важное.

Екатерина Алексеевна взяла под руку княгиню Дашкову и сделала знак Пассеку подойти к ней. Пока они были на виду у всех, императрица предложила майору несколько громких безразличных вопросов, но затем они повернули в одну из боковых аллей и остались втроём, так как, согласно этикету, никто не смел следовать за государыней без её приглашения.

– Я очень благодарен вам, ваше императорское величество, за то, что вы дали мне возможность поговорить с вами, – начал Пассек, как только густые деревья скрыли их от остального общества, – но то, что я хочу сказать вам, не должен слышать никто другой, – прибавил майор, взглянув на княгиню Дашкову.

– Говорите спокойно! – возразила императрица, удерживая руку Екатерины Романовны, которая хотела удалиться, – княгиня – мой истинный друг, и у меня нет от неё никаких секретов.

– Даже в том случае, когда дело касается жизни честных, преданных людей и даже, может быть, чести вашего императорского величества? – спросил Пассек.

– Даже и в том случае! – подтвердила Екатерина Алексеевна, прижимая к груди руку Дашковой. – Княгиня поклялась мне пойти за меня на жизнь и смерть, и я вполне верю её клятве.

– Вы в этом не раскаетесь, ваше императорское величество! – заметила Дашкова. – Но, ввиду того, что господин Пассек – олицетворённое сомнение, может быть, мне будет действительно лучше уйти?

– Надеюсь, что вы, княгиня, простите меня за мою осторожность, – возразил Пассек, – но раз её императорское величество ручается за вас, у меня нет никакого основания сомневаться больше, тем более, – прибавил он с горькой улыбкой, – что я не рискую ничем: жизнь потеряла для меня всякое значение с тех пор, как я лишился самого дорогого, самого святого, о чём известно её императорскому величеству.

Екатерина Алексеевна покраснела и с глубоким вздохом потупила свой взор, а затем молча протянула руку молодому человеку.

– Итак, я среди своих вернейших друзей, – ласково проговорила она.

– В одну торжественную минуту, когда я распростился со всем счастьем жизни, когда потерял всякую надежду на него, я дал слово вам, ваше императорское величество, жить впредь лишь для блага родины, принадлежать только ей, – начал Пассек. – Точно такое же обещание я услышал и из уст вашего императорского величества…

– Да, да, верно! – прервала майора Екатерина Алексеевна. – Я когда-нибудь расскажу вам эту историю, – прибавила она, обращаясь к удивлённой княгине Дашковой. – Что же, вы пришли теперь напомнить мне об этом обещании? – спросила она Пассека. – Я всегда готова выполнить своё слово.

– Да, ваше императорское величество, я пришёл затем, чтобы напомнить вам о вашем обещании и ещё раз повторить, что рад умереть за вас, если вы возьмёте в свои руки судьбу России.

– Вы слышите, ваше императорское величество, – радостно воскликнула княгиня Дашкова, – Бог не оставляет нашей родины.