Никто не думал о покое во время беспокойства, охватившего весь город. Несмотря на поздний час, окна домов были освещены, улицы были полны двигающегося народа, собиравшегося в маленькие и большие группы, которые горячо толковали и переиначивали известия из дворца. В одном месте рассказывали, что великий князь Пётр Фёдорович заключён в Шлиссельбургскую крепость и что императрица назначила своим наследником своего несовершеннолетнего внучатого племянника Павла Петровича. Другие уверяли, что императрица уже скончалась, и что великий князь ускакал в Ораниенбаум, чтобы встать во главе своего голштинского войска и идти на Петербург. И все эти фантастические, противоречащие друг другу вести ещё более усиливали всеобщее беспокойство.

Наконец среди народа распространилось известие, что императрица при своём духовнике, вельможах и при всём дворе благословила Петра Фёдоровича и снова признала его своим наследником. Хотя эта весть и устраняла мысль о насильственном перевороте, но тем не менее она не уменьшила страха и тревога пред будущим; и когда пред полуночью зазвонили во всех церквах колокола и стало известно, что церкви открыты, чтобы народ мог помолиться о здравии больной императрицы, то огромные толпы устремились в храмы для того, чтобы обратиться с мольбой к Богу и Его святым. Без сомнения, во всё двадцатилетнее царствование императрицы никто не молился о её здравии и сохранении её жизни так горячо, как в эту минуту, когда все ощущали огромный страх пред переменой обычной жизни, пред новыми, неизвестными условиями, в которые поставит их будущее.

Густая толпа народа шла по Неве, направлялась к ярко освещённому и своими колоколами призывавшему к молитве Петропавловскому собору, золотые купола которого мерцали при свете звёзд. Ворота крепости были широко раскрыты, стража стояла под ружьём; всё более и более сплочёнными массами проникал народ в мрачные стены. Несколько привязанных к железным палкам факелов освещали площадь пред собором, предназначенным быть усыпальницей русских императоров. Тяжёлые двери собора были тоже широко раскрыты, и через них был виден озарённый светами алтарь, пред которым многочисленное духовенство совершало молитвы; вся внутренность собора была освещена массой белых и разноцветных лампад, фантастически озарявших лики святых. Лучи лампад падали на развешанные по стенам образа и играли на их золочёных, блестящих ризах.

Внутри храма стояли молящиеся из разных слоёв общества – офицеры и придворные в блестящих костюмах, сановники в украшенных драгоценными камнями национальных платьях или в шитых золотом французских кафтанах с дорогими шубами на плечах, дамы в богатых туалетах, простые горожане и крестьяне в плохих кафтанах, солдаты и женщины из простонародья; все они стояли рядом друг с другом. Со всех губ слетали слова произносимых шёпотом молитв, так что весь храм был наполнен как бы тихим журчанием, ещё более усиливавшим таинственность собора. Посредине церкви шёл как бы поток, состоящий из входивших и выходивших богомольцев, иногда здесь замечалась такая давка, что женщины и слабые люди боялись быть раздавленными; изредка из толпы даже раздавался крик. У колонн внутри храма стояли гвардейские офицеры, они раздавали приказания, не давая скопляться чересчур большим толпам. Все беспрекословно слушались их.

У находящихся недалеко от алтаря колонн стояли два офицера в блестящей и красивой форме Преображенского полка. Оба были молоды и красивы и с отличными манерами, но оба они до такой степени не походили друг на друга, что, взглянув на них, можно было даже забыть одинаковость их формы.

Один из них, стоявший направо от алтаря, отличался высокой, атлетической фигурой, в которой так и сквозила могучая сила; его круглая, красивая голова покоилась на широких плечах; его лицо было славянского типа, у него были довольно большой, несколько широкий нос, низкий, широкий лоб и глубоко посаженные, блестящие глаза. Нижняя часть его лица слегка выступала вперёд, что придавало ему чувственное, даже порой животное выражение. Всё это вместе с горячим блеском глаз офицера могло вызвать опасение в ту минуту, когда этот человек рассердится и даст выход своей воле. Но его могучая сила соединялась с юношеской нежностью и мягкостью, и офицер не производил отталкивающего впечатления, а, наоборот, возбуждал симпатию и некоторое почтительное удивление.

При взгляде на этого человека невольно приходила в голову мысль о покрытой зелёною травою, залитой солнечными лучами горе, которая кажется вполне мирной, но в глубине которой бродят стихийные силы, способные при первом же удобном случае вырваться наружу, залить всё кругом кипящею лавою и превратить приветливую гору в свирепый вулкан. Этот человек должен был производить сильнейшее впечатление на женские сердца. Женщина со смелым умом и горячим сердцем при виде этой могучей фигуры невольно пожелала бы покорить её и заставить этого великана служить ей.

Напротив этого офицера стоял молодой человек очень нежного телосложения. Его фигура отличалась гибкостью и ловкостью более, чем атлетической силой. Его манеры, несмотря на военную самоуверенность, отличались скромностью. Овал его бледного лица был правилен и благороден, лоб был высок и чист, тонкий с горбинкой нос напоминал клюв хищной птицы, а красивый рот мог улыбаться чисто по-детски, но иногда складывался в высокомерную улыбку и, казалось, имел силу говорить убедительные слова. Его большие глаза, один из которых казался несколько мутным, смотрели мягко и задумчиво; иногда они затягивались поэтическою дымкой, иногда же сверкали внутренним огнём и оживлением. Если бы не военная форма, то этого молодого человека скорее можно было принять за художника или поэта, чем за офицера.

Внимание обоих офицеров почти одновременно обратилось на две женские, закутанные в чёрные плащи и простые чёрные вуали фигуры, которые с большим трудом пробирались через толпу к алтарю. Несмотря на неграциозные плащи и густые вуали, во всех их движениях сквозило столько изящества и элегантности, что сразу можно было угадать, что они принадлежат к высшим слоям общества. Мягкость же их движений и слегка испуганная манера держаться заставляли предполагать, что обе они ещё молоды. Их костюмы тоже бросались в глаза; приехавшие в церковь дамы блистали своими туалетами и старались выставить напоказ свои молитвы о здравии императрицы.