— Пояснения ни к чему! — смотря на меня из-под очков, отрезал Могильников, а после взглядом приковался к монитору.

Прошло порядка десяти минут, прежде чем врач снова оторвался от работы. Омерзительно прихрюкнув, он сделал глоток напитка и поинтересовался, чем обязан. Я достал из портфеля документ и хотел было подойти к столу, но вовремя опомнился и разулся. Только после этого я робкими шагами подступил ближе и положил лист перед Платоном Ивановичем. Он взял его и внимательно всмотрелся, а через мгновение разошёлся в кривой улыбке, заговорив с тоном добродушия:

— Прошу прощения, Эдуард Сергеевич! Я совершенно закопался в работе, забыв про ваш приезд. Сначала принял вас за сотрудника из Алупки, воришку и негодяя, с которым мне предстоит делить этот кабинет. Рад ошибаться, я Платон Иванович Могильников, главный врач царства медицины в Обнинске, — поднялся из глубокого кресла и протянул мне руку. — Вы и так наверняка знаете, кто я. Мне же ваш начальник… — прокашлялся и поправил себя же, — ваш бывший начальник Сан Саныч Куликов звонил ещё два дня назад. Я прошу прощения за оплошность, что не подготовился к нашей с вами встрече. Виноват, Эдуард Сергеевич! Ваш протеже рекомендовал вас как мастера своего дела и сверхделикатного человека. Если это так, возникает резонный вопрос: что послужило причиной вашего перевода в нашу поликлинику?

Я посмотрел на Платона Ивановича, сглотнул горькую слюну и присел, хоть мне и не предлагали. Было больно вспоминать о том случае, но всё же я готовился к подобному вопросу.

— Это случилось ещё в конце прошлого месяца, двадцать пятого июня. Тогда мой день начался не с кофе, как у многих, а со звонка старшего врача. Голос был взволнованным, что сразу разбудило во мне тревогу. Один из моих пациентов умер. Анафилактический шок после укола амоксициллина. Выяснилось, что у мужчины острая аллергия на препарат, выписанный мной. Ранее у больного за три приёма не наблюдалось прогресса в лечении. Анализы ничего не показали, а состояние больного ухудшалось. Я назначил ему антибиотик. Все данные записаны в отчёте. С того дня я весь как на иголках, меня затаскали по судам и следствиям, но Сан Саныч смог всё уладить, отстоять моё имя, за что ему огромная благодарность. Мне рекомендовали покинуть Якутск и перевестись в ваше учреждение. Я не стал препятствовать, ведь судьба семьи на моих плечах. Жена на седьмом месяце, и дочке в этом году в первый класс. Они тоже приедут жить сюда, если, конечно, я подойду вам.

Платон Иванович хитро ухмыльнулся, но ничего не произнёс и встал со своего кресла. Мужчина выглядел статным, подтянутым, хоть по лицу и было заметно, что ему за пятьдесят — глубокие морщины под глазами и седые виски выдавали с потрохами. Могильников подступил ближе и, присев на соседний стул, посмотрел мне в глаза. В его взгляде читалась радость или восхищение, главврач едва не растёкся в широкой улыбке, но сдержался и спросил:

— Почему же вы считаете, что такой терапевт, как вы, нам не подойдёт?

— Признаться, сомнения закрались, когда я со стороны увидел здание поликлиники. Должно быть, чтобы устроиться сюда, нужен хороший блат! — сказал я, робко отвернувшись.

Платон Иванович похлопал меня по плечу и ответил:

— Но вас же, Эдуард Сергеевич, направили сюда. Кого попало к нам не присылают, уж поверьте. Сейчас вся молодёжь рвётся в столицу, а мы страдаем. Конечно, кто-то вернётся, но когда это случится? Нам ни к чему сейчас, в дефицитное время, разбрасываться кадрами. Живём не при «совке», когда на место восемь человек претендовали!

Платон Иванович поднялся, подошёл к одёжному шкафу, у которого стояли остроносые туфли. Обувшись, посмотрел в зеркало, достал из нагрудного кармана белого халата расчёску и проплыл ею по пепельным волосам, ёжиком торчащим на голове. Взяв трость, стоявшую в углу за дверью, врач кивнул мне и покинул кабинет. Я подскочил, мгновенно надел сандалии и последовал за ним.

Могильников ступал капитанскими шагами, не торопился, но при этом не шёл слишком медленно. Трость использовал не столько в качестве опоры, сколько дополняя свой статный образ, которым явно гордился. Мужчина наслаждался прогулкой по бесконечным коридорам безмерных владений. Я семенил за ним, вслушиваясь в убедительный тембр, в поставленную, хоть слегка и нудную речь, которой он рассказывал об истоках этого здания и медицины в Обнинске. Многого, связанного с городом, я не понимал, так как не знал улиц и здешнего прошлого, но всё же слушать было интересно.

Сами того не заметив, мы спустились на восьмой этаж. Непонятно зачем, ведь это явно не то место, с которого необходимо начинать знакомство с поликлиникой. Даже в регистратуре было приятнее находиться, чем в этом логове темени и гулкого сквозняка, завывавшего безликим голосом где-то в глубине змеистых проходов. Вдалеке виднелся яркий квадрат света — окно, возле которого стояла тощая фигура. Я не мог разглядеть, кто именно там находился, но задал соответствующий вопрос Могильникову. Он пожал плечами, завершив сей жест словами: «Чёрт её знает! Нам направо, в кабинет онкологии!» Врач резко свернул, а я, смутившись одинокой души, подозрительно смотревшей вдаль, остановился и в ту же секунду узрел, как незнакомка распахнула окно и залезла на подоконник. Я в ужасе закричал, бросившись к женщине, а она, будто не услышав меня, ступила вперёд и глыбой сорвалась вниз. За мной выскочил Платон Иванович. Он схватил меня за плечо и прошипел:

— Вы что творите, Эдуард Сергеевич?!

— Та женщина, — моё сердце вырывалось из груди. — Она выбросилась! — проблеял я, задыхаясь от волнения.

Врач подхватил меня под руку и увёл от окна подальше. Он всячески пытался сменить тему, а я недоумевал, снова и снова возвращаясь к несчастному случаю и умоляя разобраться.

— Понимаете, уважаемый коллега, — заговорил он раздражённым тоном, — то, что вы увидели сейчас, естественный процесс, необратимость, в которой пребывает наша поликлиника. Не выбросись женщина из окна сегодня, позже спрыгнула бы с крыши дома или кинулась под поезд. В нашем городе, как и в любом другом, полно сумасшедших, и эта особа не исключение. Тьфу, мы привыкли к такому, Эдуард Сергеевич. Что ни день, то что-то новое. И вы с этим свыкнетесь! Такова у нас система здравоохранения. Если вы ещё не поняли, куда попали, то для вас будет огромным сюрпризом увидеть истину.

— Хотите сказать, что нет смысла лечить человека, обречённого на смерть? — возмутился я и остановился.

— Побойтесь Бога, уважаемый! — протянул врач. — Что вы такое говорите?! Если человеку можно помочь, то мы всегда это сделаем. Другой вопрос, в наших ли это силах? Да, старания приложим, выпишем плацебо или антибиотиками до беспамятства заколем. Но тут беда-то в чём, — он развёл руками и с сожалением произнёс: — Денег выделяют мало, едва хватает на зарплаты и расходные материалы. — Могильников тут же обернулся на меня и успокоил. — Эдуард Сергеевич, вы не переживайте! Зарплата всегда вовремя, и нашим надбавкам даже москвичи завидуют.

Когда мы приблизились к выходу на лестницу, оттуда вышли двое крепких мужчин. Они несли широкий телевизор, запечатанный в огромную коробку. Должно быть, дорогая техника, которой поликлинике очень не хватало. Платон Иванович хихикнул, подошёл к одному из грузчиков и, сунув тому в карман куртки пятисотенную купюру, прошептал:

— Вы ошиблись этажом, вам на следующий. Там пройдёте по коридору налево, потом направо и опять направо до конца. Оставьте у кабинета под номером девятьсот!

Я изумился Могильникову, а он лишь подмигнул и жестом указал на лестницу, пригласив пройти вперёд. Приходилось мириться со странным поведением главного врача. Эта работа дорогого стоит. Выбирать не станешь, когда за душой висит случайная гибель пациента.

Спустившись на седьмой этаж, мы оказались в неприглядном месте, которое язык не повернётся назвать больницей. Обшарпанные стены, давно требующие ремонта, были покрыты паутиной трещин, словно вот-вот сломятся под натиском бед и нехватки средств — проблемы, на которую сетовал Могильников.