– Нет, не знаю. И чем все кончилось?

– Не стану тебе рассказывать наперед, ведь то же самое ждет и тебя. Только об одном тебя прошу: когда окажешься перед сложным выбором, вспомни о них.

Я понимаю, что речь идет о ребятах внизу, жующих печенье и ставящих космические рекорды в «Марио» (не без участия колдовской силы).

– Мне осталось недолго, независимо от того, взойдет мой наследник на престол или нет. Но, когда меня не станет, кто-то должен их защищать.

Я едва могу держать себя в руках: то ли от желания расплакаться, то ли в страхе выразить злость.

– Доброй ночи, – желаю коротко, оставляю Его Величество без ответа и быстро отправляюсь за дверь.

После встречи с ним всегда остается осадок. Улыбчивый, добрый, заботливый негодяй. Несчастный, с отвратительной аурой и огромным сердцем, вместившим все наше многочисленное семейство. Непредсказуемый. Он вызывает одновременно сочувствие и справедливое чувство страха.

Снаружи – Макс, хочет спросить о чем-то, но я киваю на прощание, быстрым шагом проношусь мимо:

– Доброй ночи, – и выпрыгиваю на свежий воздух.

Здесь становится чуточку легче – дышать и думать. Мысли прочнее выстраиваются в логический ряд, чем дальше от этого места я нахожусь; сердце успокаивается, чем дальше я нахожусь от Его Величества. И крепчает моя уверенность в правильности сделанного выбора, чем ближе я к Майе.

Она спит. Луч света не дает подойти к ней. И я стою в дверях, смотрю на нее несколько минут. Или часов: когда я прихожу в себя, в комнате становится значительно светлее.

Надо укладываться спать. Чтобы утро, которое вот-вот наступит, стало началом нового дня, а не продолжением предыдущей ночи…

04. МАЙЯ

Письма нам не приходят. Раз в месяц мы получаем квитанцию об оплате коммунальных услуг и рекламную рассылку, на этом все. Раз в месяц Лиля выходит на лестничную клетку, чтобы опустошить ящик. Сегодня такой день. И именно сегодня…

– Держи.

Лиля протягивает мне запечатанный конверт, и я смотрю на него удивленно, оторвав глаза от телевизора; маковая булка застревает во рту.

– Мне?

– Указано твое имя.

Быстро отряхиваю ладони от крошек, беру письмо и с изумлением нахожу имя в строчке отправителя.

– Мама?!

Все происходящее вокруг разом теряет значение. Я открываю конверт с предвкушением ребенка, получившего подарок ко дню рождения, и одновременно переживаю небезосновательную тревогу по поводу содержимого письма. Ведь мама не только никогда не писала мне – ни разу сама не позвонила за все время, что я здесь.

– Давай я, – предлагает Лиля, заметив, что мне требуется помощь.

В конверте – три страницы текста. Я заглядываю поверх Лилиного плеча и вижу знакомые круглые буковки, от вида которых на глазах выступают слезы. Лиля сперва сама пробегает глазами по ровным строчкам, а уже потом зачитывает вслух:

– «Моя драгоценная дочурка! Как ты там поживаешь? Тепло ли одеваешься? Ты всегда была болезненным ребенком, так что я беспокоюсь, оставив тебя без присмотра. Береги свое здоровье! Если с тобой что-нибудь случится, твоя мама этого не перенесет…»

Пауза.

– «Махди оказался ужасным типом, моя дорогая, как и предрекала твоя всезнайка-тетка Оксана! И не в смысле, что лицом не удался, как раз-таки наоборот, он очень привлекательный мужчина. Но, кажется мне, что все привлекательные восточные мужчины…» Так, ладно, это мы опустим.

Вновь пауза. Лиля переворачивает страницу.

– «Мы разъехались. Он оставил меня в этом грязном Париже, а сам…» Нет, не то. Вот. «Тут я и вспомнила про мою любимую дочурку! И решила: почему бы ее не навестить? Так что ждите меня с Лилей двадцатого мая!»

Голос замолкает. Я жду продолжения, но его нет. Лиля откладывает письмо, тяжело вздыхает и откидывается на спинку дивана. Смотрит на меня сочувственно. Я тоже молчу и не знаю, что говорить. Лиля тянет меня за руку, а после обнимает, когда я приникаю ухом к ее груди. Ее сердце бьется ровно и спокойно, действует успокаивающе.

– Ну, по крайней мере, нам будет чем ее накормить. Да и спальное место имеется, – рассуждает Лиля, поглаживая мои волосы, и я усмехаюсь.

Рука тянется к письму; я все-таки заставляю себя посмотреть на него вблизи и пробегаюсь глазами по пропущенным Лилей подробностям.

– Она не написала, во сколько приезжает и где ее встречать.

– Ага.

Лиля считает себя не вправе осуждать мою маму: за беспечность и инфантильное отношение к собственной семье. А я бы и не прочь услышать какой-нибудь укол в ее сторону, чтобы у меня появилась возможность высказаться. Сама-то я точно не начну подобный разговор.

Я кладу письмо обратно на стол, и мой взгляд падает на числа календаря, пирамидкой устроившегося там же. Подскакиваю, как ошпаренная:

– Батюшки! Так сегодня же двадцатое!

После скромных математических расчетов с Лилиной стороны, мы бежим на ж/д вокзал встречать мою маму. Точнее, это я почти бегу, придерживая шляпу, да то и дело сетуя на непослушную юбку, гармошкой собирающуюся между моих коленок. Лиля, чинно взяв меня под локоть, медленно идет рядом, не дает бежать, то и дело напоминая, что беременным противопоказано злоупотреблять спортом.

– Да ладно бы злоупотреблять, – огорчаюсь я. – Я себе вон какие щеки отъела, мама, наверное, и не узнает меня!

– Ну и ничего страшного. Если не узнает, мы просто тихонько домой вернемся и все, – утешает Лиля.

– Она же все равно знает наш адрес!

– Ну, так мы чемоданчик твой быстро соберем – мой вот всегда на всякий случай готов. И все, поминай как звали.

– Лиля! – смеюсь я.

– Увезем твои располневшие щечки на Мальдивы! Там им самое место!

Я и вправду зря тороплюсь: мамы на вокзале пока еще нет. Я усаживаюсь на согретую солнцем скамейку, расправляю юбку и уже хлещу воду из бутылки, которую Лиля заботливо прихватила с собой. Сама она предпочитает стоять рядом: осанка ровная, макушка устремляется к небу; ей богу верный страж, а не соседка по квартире.

Сегодня один из тех ужасно жарких дней, когда хочется просто залезть в бочку с холодной водой и провести в ней остаток жизни! Солнце жарит, ветра нет, а на вокзале все скамейки под козырьками заняты, приходится торчать на открытой лучам территории. Но вдруг я понимаю: Лиля как раз создает спасительную тень, стоя рядом. Пока я обмахиваюсь веером и платком вытираю лицо, она стоит как ни в чем не бывало, словно жара на нее и не действует вовсе.

– Надо было тебе оставаться дома, – сетует Лиля, возвратившись из ларька, торгующего мороженым. – Я бы сама встретила твою маму.

Но я снова верчу головой, как вертела еще дома, отказываясь от такого заманчивого предложения, и охотно беру мороженое из Лилиных рук.

– А сама не будешь?

– Не хочется. Хорошо, хоть шляпу согласилась надеть…

У нее на голове убора нет. А волосы – черные-черные, как смола! Должно быть, сильно припекает. Но внезапный душевный порыв поделиться собственной шляпой, как на штык, напарывается на непоколебимое:

– Даже не думай…

С каждым часом становится все жарче. Скоротать время до маминого прибытия помогают лишь люди, в разноцветных футболках и шлепанцах слоняющиеся из стороны в сторону по сугубо личным маршрутам.

Из магазинчика за углом то и дело выкатываются вслед за чемоданами люди; в руках у них чебуреки, беляши, пирожные-корзиночки – традиционные угощения перед дальней дорогой.

– Фисташковый! Я говорю фисташковый! Не голубой, не зеленый, не цвет морской волны, а фисташковый! – доказывает кому-то в телефонную трубку девушка в цветастом платье и солнечных очках; рядом с ней – огромный бежевый чемодан. – Делай, что хочешь, но чтобы цвет, который ты возьмешь, совпадал с тем, в который уже выкрашена половина нашей гостиной!

И я ее понимаю: у нас самих назревает ремонт.

И тут, как по волшебству, мимо проносится и исчезает на автобусной остановке девушка с длинными волосами описанного в телефонном разговоре цвета. До чего яркие люди порой встречаются!