Тем не менее, хотя все эти мужчины чопорно заявляют, что решили отказаться от секса, былая склонность к волокитству так укоренилась в их мироощущении, что для них совершенно естественно протянуть руку и заключить женщину в весьма двусмысленное объятие. Я завидовал этой способности дружить с женщиной без всяческих обертонов. В «Колене Клэр» мы раз за разом видим, как Жером, французский культур-атташе в Швеции, обнимает свою приятельницу Аврору, объясняя ей, почему женится на Люсинде. Жан-Луи из «Моей ночи у Мод» до неловкого близко подходит к Мод, а потом очень пристально вглядывается ей в глаза, причем все должны поверить в то, что этот диалог между полуголой женщиной, лежащей в постели, и бывшим волокитой, который решил теперь хранить целомудрие, лишен всяческого сексуального подтекста. Схожим образом Фредерик в «Любви после полудня» ласкает и целует Хлою, но нам положено думать, что речь идет лишь о физическом контакте между двумя друзьями-парижанами, которые рады возможности вступить в задушевный разговор о своей жизни.

Мне тогда очень не хватало французского отношения к близости, и по ходу просмотра фильма я внезапно понял, насколько его мир далек от Третьей авеню в Нью-Йорке, где каждому человеку нужно собственное «пространство», где не принято касаться друг друга, если вы еще не любовники. Части моей души хотелось думать, что именно поэтому я и провожу пятничный вечер в кинотеатре в одиночестве.

* * *

Мужчины у Ромера живут в двух разных мирах: в более или менее куртуазном мире своей молодости, который у них уже за плечами, и в однозначно моногамной жизни, в которую они спешат войти. Именно в этом состоит необычайность его фильмов, именно это меня к ним притягивало в столь юном возрасте. У его мужчин и у меня общего было больше, чем я подозревал, но только если поменять местами части уравнения. Мужчины эти проявляли сдержанность, потому что знали, чем кончится дело, если вовремя себя не остановить; я проявлял сдержанность, потому что пока не набрался храбрости кончить дело тем, чем хочется. Они не меньше моего думали о противоположном поле, они, как и я, прекрасно были знакомы с парадоксами и иронией, которыми пронизано любое человеческое побуждение. «Сердце имеет доводы, о которых не знает разум» (Паскаль). Мне нравились их опытные, почти пресыщенные, откровенные, часто самовлюбленные, но безжалостно проницательные и хитроумные прозрения касательно сути желаний и человеческой натуры; мы с ними говорили на одном языке, хотя бы уже потому, что они открещивались от всего обыденного, а взамен скептически относились ко всем традиционным понятиям, превалировавшим в конце 1960-х и начале 1970-х. Кроме того, мне нравилось, что они, как и я, пасовали перед искушением. Вот только они пасовали, потому что готовы были с ним бороться, — я пасовал, потому что не знал, как ему поддаться. Они пытались уклоняться от женских авансов, — я пытался их провоцировать.

При этом между нами существовало одно неоспоримое различие. Источником их знаний был опыт, моих — книги. Их всех утомил избитый ландшафт, я едва начал его исследовать. Связывала нас, пусть и совсем поверхностно, книжная любовь к французским моралистам XVII века, которые прочитывали человеческую натуру через призму парадокса. Все, что произносят персонажи Ромера, направлено против шерсти. Пусть они неустанно анатомируют состав души и постоянно охотятся за уклончивыми прозрениями касательно и себя, и других, но их утонченные завуалированные попытки часто являются продуктом одной из форм самообмана, которому сложно дать четкое определение, потому что он окутан многими слоями красноречия. Я достаточно много знаю о противоречиях и понимаю, что, когда я завидовал этим взрослым, завидовал я не просто их знаниям о мире и глубинному недоверию ко всему внешнему; завидовал я той легкости, с которой они принимали простой факт, что «я» представляет собой клубок противоречий, скрепленный одними лишь словесными каденциями. Ромер глубоко противоречив. Я был глубоко противоречив. Мне нравилось видеть противоречивость в других. Я плохо себе представлял, какая между нами связь, но знал, что ее не может не существовать.

Мужчины Ромера жили в Западной Европе, мне очень хотелось копировать их стиль. Именно это и возвращает меня к дому Моне на холме, к бабушке, к прогулкам по высокой траве, к долгим праздным уютным беззаботным полудням — все это присутствует на экране. У Жерома у самого есть старый дом, окруженный деревьями, запущенный; именно там — об этом он говорит Авроре — он в детстве проводил летние месяцы. Что до меня, я тогда жил с родителями и работал на полставки в механической мастерской на Лонг-Айленде. Жером был в некотором роде щеголем и снобом, но при этом человеком, безусловно, состоявшимся: у него идеальная работа, идеальный опыт путешествий, идеальная внешность, идеальные друзья и идеальная подруга, она же будущая жена; короче говоря, идеальная жизнь. Он даже одевается идеально. Его внешний вид произвел на меня такое впечатление, что, посмотрев «Колено Клэр», я предпринял отчаянные поиски такой же рубашки. Нашел — и отдал за нее целое состояние. А когда надел, разумеется, почувствовал себя частью мира Ромера.

Но была еще одна вещь, которой я завидовал даже сильнее. Я имею в виду умение мужчин Ромера разговаривать с женщинами о тех вещах, в которых большинство мужчин очень неохотно признаются самим себе и другим мужчинам, а уж женщинам и подавно. Мне понравилась сама возможность столь свободно разговаривать с женщинами о вещах, которые для меня имели особое значение. Полностью обнажить душу перед женщиной — то же самое, что снять одежду, вот только никакая страсть не затмит вашей задушевности. Может, искренность будет даваться только через усилие, неловкость и смущение. Именно поэтому романтика у Ромера — это всегда страсть, которую подают холодной.

В фильме есть эпизод, в котором Жером везет писательницу Аврору покататься на своем катере, показывает фамильный дом, который собирается продавать. Там он и объясняет, что ему стали безразличны все женщины, кроме Люсинды; по сути, физическая составляющая любви его больше не интересует. Не хочется принимать его слова всерьез, но чуть позже он говорит шестнадцатилетней Лоре, сводной сестре Клэр, что решение жить с Люсиндой он принял именно потому, что до сих пор от нее не устал. Что до Авроры, ей он сообщает, что причина его выбора очень проста: несмотря на все попытки разрыва, они с Люсиндой раз за разом возвращаются друг к другу, а значит — можно подумать, в этих вещах можно полагаться на логику, — у них нет иного выхода, кроме как соединиться и подчиниться воле судьбы.

Рассуждения Жерома могут показаться казуистикой: зритель прекрасно видит, что, хотя этот мужчина весьма ловко рассуждает о том, что подвигает одного человека на поиски другого, хотя он безотказно ловит других на самообмане, хотя он говорит с Авророй о том, что герои романов часто завязывают себе глаза, сам он находится во власти самообмана. Аврора принимает его аргументы с сочувствием и скепсисом, однако заявлений его не опровергает. Похоже, идеальная жизнь требует, чтобы человек огородился множеством щитов, которые будут отводить любые подозрения в том, что на деле все у него обстоит отнюдь не идеально.

Аврора, писательница, которая отчаянно ищет сюжет для своего нового романа, подталкивает Жерома к флирту с Лорой — это поможет ей выстроить повествование. Он будет ее подопытной зверушкой. Уютно укрывшись вдвоем в собственном мирке, Жером и Аврора начинают измышлять хитрый план проверки того, сможет ли Жером соблазнить шестнадцатилетнюю Лору, или, говоря точнее, к чему может привести это соблазнение. Их сообщничество и душевная близость полны почти того же озорства, что письма маркизы де Мертей и виконта де Вальмона.

И все же план продуман не до конца. В результате в душе Жерома обнажается темная силовая линия, говорящая о том, что, несмотря на принадлежность к элите, завидное положение в обществе, патину и статус профессионального дипломата, несмотря на мудрые и язвительные реплики, на привилегии, женщин, дом на озере, катер на озере, детство на озере, — несмотря на все это, перед нами мужчина, который, судя по всему, переживает острый кризис середины жизни, совершенно при этом не улавливая его внешних признаков.