Annotation
Символ Великого князя Андрея Боголюбского невольно становится для героини маяком в её духовном взрослении. Она пытается понять, в чём сила личностного влияния этой далёкой исторической фигуры и почему современному человеку дорога память о нём.
Людмила Лысова
Людмила Лысова
Долг благоверному князю Андрею Боголюбскому
Вода, взявшаяся ниоткуда, свинцовой массой наступала всё ближе и ближе. Уже чувствовался её сырой холод, и неизбежность быть поглощённой ею казалась неотвратимой. Над поднявшейся волной вдруг мелькнула длинная рука, и как будто отдельно от неё вынырнуло голое тело…
Ужас стиснул дыхание, и Таисия проснулась. Рассвет только занимался, вставать ещё не хотелось, и она силилась разгадать, к чему бы такой сон. В разных вариациях он снился ей не однажды, но когда это было в последний раз, она уже забыла. Да и недосуг было тогда разгадывать, были хлопоты посерьёзнее. Теперь, когда она одна, а ноги, ноющие по утрам от артроза, стали плохо слушаться, можно было задержаться в постели и поразгадывать этот жуткий сон.
Но недолго раздумывая, сказала себе: “А ведь, пожалуй, вода — это вольная дорога, поеду-ка я во Владимир, давно собиралась, а там, глядишь, и в Суздаль загляну. Но прежде… конечно, прежде в Боголюбово”.
Мысленно произнеся несколько раз “Боголюбово”, Таисия невольно унеслась в свою юность. Эта вотчина Великого князя Андрея Боголюбского, забывшаяся на целых полвека, доставила ей когда-то самые горькие переживания. Послешкольная пора началась с крупной неудачи.
Факультет, на который она поступала, неожиданно поменял своё направление, в котором профилирующим предметом стала история. Неприятный момент, хоть и заведомо, но всё равно неожиданно, возник на экзамене по истории. После ответа на билет горохом посыпались вопросы по датам. Прошло полвека, но стоит закрыть глаза, вспоминая экзамен, как тут же всплывает лицо экзаменатора и звучит его голос с ехидцей: “А когда…”
“А когда и как погиб Владимиро-Суздальский князь Андрей Боголюбский?” — “В 12 веке. Родился примерно в 1111 году…” Эти четыре единицы Таисия никак не могла бы забыть, а вот дальше случился тёмный провал. Помнила, что он сын Юрия Долгорукого и помогал отцу строить Москву, что объединил Восточную Русь в 12 веке. А вот как закончилось его княжение, тут белое или скорее — тёмное пятно. Ну сколько же было князей в Древней Руси, разве упомнишь в подробностях жизнь каждого. Да разве догадывалась Таисия тогда, что Боголюбский не каждый, и была в нём особость.
Но так или иначе воспрепятствовал Великий князь Андрей Юрьевич заниматься тем, к чему тяготения не было. Но мысль эта возникла гораздо позже, когда первое поражение было пережито, и Таисия поступила на следующий год в другой вуз, а жизнь продолжала наносить другие раны. Были среди них и такие, с историческим налётом, который пугал Таисию больше всего. Однако молодость, потому и молодость, что бесстрашна даже на краю пропасти.
В городе было много пустующих храмов. Время атеистов не жаловало их своим многолюдием. Да и какие литургии в эру комсомольцев, которые рвались на БАМ и целину. А туда ехали с флагами, не с иконами.
Но как-то прошёл слух, что один из храмов стал обитаем. Древний собор Святой Софии, чьи синие купола, сливаясь с небом, привлекали своей жизнерадостностью. Но они молчали. И вдруг собор наполнился изнутри голосами. В нём поселился художник. Говорили, не то его выселили из Ленинграда, не то ему разрешили открыть в храме ателье. И то и другое будоражило своей экстравагантностью. Уже не думалось, что такое возможно, но любопытство разогревало интерес к событию.
И потекли разные люди, пёстрые поначалу, кто на столичного художника поглазеть, а кто и просто в церковь заглянуть, уж коли она открытой оказалась. А со временем толпа сама собой просеялась, и осталась уже определённая группа посетителей, заходившая теперь периодически и с конкретной целью. Образовался даже кружок своих, приходивших на посиделки.
Не то, чтобы Таисия была принята в этот круг, как будто открытого признания не было, но и возражений против её присутствия никто не высказывал. Напротив, когда нежданно приехала из Ленинграда жена художника, она вполне одобрительно отнеслась к Таисии и даже привлекла её к организации выставки. Галина Петровна, естественно, была почитательницей своего талантливого мужа, и ей хотелось как можно быстрее представить его широкой публике.
Работа закипела, и Таисия получила возможность увидеть картины художника. Недоумение с оттенком разочарования слегка охладило её, но она боялась выказать его и пристально вглядывалась в странные натюрморты. Мёртвые предметы из цепей и флагов в тёмных тонах не вызывали никакого воодушевления и замораживали всякие чувства.
В вечерних обсуждениях она не принимала участия, опасаясь неосторожных слов. Для её кипучей натуры это было непросто, но сам художник казался совершенно неординарной личностью и умел быть убедительным. Надо ли говорить, что мужское обаяние было сильнее художнического. Да ещё всё смягчала музыка. Галина Петровна привезла проигрыватель и комплект пластинок, среди них были такие записи, о которых у Таисии даже и представления не было.
С хрустальной прозрачностью звучала музыка, разлетаясь под сводами храма и наполняя его до краёв. Теперь и не вспомнить всех композиторов и тех сочинений, что звучали тогда. Но ощущение сверхъестественных звуков сохранилось до сих пор. Музыка соответствовала величию храма, и совсем не казалось, что она звучит не в том месте. Наоборот, она согревала и сужала холодное пространство храма, и как будто определяла в нём каждому присутствующему его место. Особенно отчётливо и на всю жизнь запомнилась Чакона И.С.Баха. Начинаясь с порыва, она как будто влетала в храм и разливалась по всем углам, прочерчивая фрески и затаившиеся в глубине немногие иконы, которые до этого момента казались незаметными. Словно это был рассказ от них, отстранённый и чуть опечаленный: мы тут вместе, но как далеки друг от друга. Это было в первый раз, когда Таисия увидела лик Богоматери. Ей показалось, что она уловила взгляд. Было ли это знамением? Мысль ускользнула, не царапнув.
А зря. Какое-то время спустя Таисия получила непонятное приглашение на беседу в странном месте. Разговор до такой степени сразил её, будто её столкнули в омут.
— Вам знаком художник Павел Шкрут?
— Да.
— Вы бываете там?
— Да.
— Какая публика бывает у него?
— Не знаю. Я прихожу к его жене.
Теперь уж и не передать точно все вопросы и ответы, но начало разговора позволило ей мобилизовать себя, чтобы хоть как-то заглушить состояние шока, который буквально парализовал её. Но дальнейший поворот оказался таким хлёстким, что сразил её окончательно.
Выйдя, Таисия глотнула воздуху, постояла на тротуаре и медленно побрела в сторону парка к своему любимому месту. Видеть никого не хотелось, спросить совета ни у кого нельзя. Обсудить, как они обычно решали неожиданные ситуации в студенческой жизни на своём комнатном вече в общежитии, невозможно. Это, Андрей Юрьевич, куда как хуже, чем не знать о Вашем конце жизни. Тут о своём надо думать. Так ведь рано ещё. А что делать? Сможет ли она выбраться из этой пропасти? Жить, подглядывая за чужой жизнью, а потом доносить о ней — это же немыслимо.
Она долго не появлялась у Шкрута, но тянуть тоже было нельзя. Таисия знала, что Галина Петровна должна была вскоре уехать, а ей надо было рассказать о своей части работы по выставке и выяснить, что ей делать дальше.
Оба встретили её тревожными вопросами.
— Что с тобой, Тася? — кинулась обнимать её Галина Петровна.
— Что за мировая скорбь в твоих глазах? — внимательно вглядываясь в неё, произнёс Павел.
— Я… я болела… — кое-как выдавила Таисия.
