***

К середине осени я начала замечать, что почти все свободное время наша соседка из четырнадцатого проводит за книгами.

Нет, правда, она постоянно читала.

Я уходила в школу и украдкой заглядывала в окно ее гостиной: она сидела прямо на полу, зарывшись в кипы документов и спрятавшись за стопками из особо внушительных талмудов.

Когда я возвращалась, она перебиралась вслед за солнцем к окну и часами сидела за столом, глотая книгу за книгой.

И даже если я вдруг просыпалась посреди ночи и выглядывала наружу, в окне второго этажа тускло светила лампа.

А он продолжал приносить ей бумаги.

***

Знаете, я не из тех, кто заглядывает в чужие окна. Иногда я даже стесняюсь покоситься на прохожего и взглянуть ему в лицо, не то что в открытую пялиться и наблюдать за жизнью совершенно незнакомых людей. Но мне просто не удавалось себя останавливать, честное слово, я даже не замечала, как обрывала все свои дела — да, поверьте, у одиннадцатилетних дел по горло! — и следила за происходящим в четырнадцатом доме.

Думаю, они работали вместе.

Если честно, сначала я была уверена, что она работает на него. Он приносил задание — она решала его. А точнее, просматривала бумаги и делала выводы, а он либо радовался, либо сердился, слушая ее. Так и происходило около месяца, но после очередного спора — о, ссорились они часто, уж поверьте мне, — он просто уселся посреди ее гостиной, притянул ближайшую книгу и поймал тетрадный лист, прилетевший откуда-то со стороны. Ее в этот момент не было видно — я предположила, что она бросила ему бумагу, готовясь выслушать его.

Не знаю, чем конкретно там все закончилось в тот раз — мама позвала меня ужинать.

Через две недели я поняла, что либо она тогда приняла его доводы, милостиво позволив помогать себе, либо он был настолько упрям, что не оставлял попыток доказать ей свою правоту.

В одном я была уверена — теперь они точно работали вместе.

***

В нашем районе стали замечать сов: слегка растрепанных или приглаженных донельзя — перышко к перышку, с большими глазами и этими пугающими головами, которые делают полный оборот, оглядывая двор. Я видела одну, хотя скорее это был филин. Мне он показался слишком важным и даже напыщенным для птицы.

***

Я наблюдала за ними часами, продолжая украдкой заглядывать в окно четырнадцатого дома.

Они могли уживаться в тишине и покое, каждый занятый своим делом, а потом единственное слово, одна заметка на листе другого, одна оброненная фраза — и происходил настоящий взрыв. Он все-таки оказался не самым спокойным человеком: я видела, как слегка подрагивали его руки во время очередной перепалки, словно он еле сдерживался, чтобы не ударить ее, а она как будто понимала это и еще больше распаляла его.

Если не злилась сама.

Это, пожалуй, было еще страшнее и причудливее одновременно.

Я, конечно, старалась сохранять спокойствие в такие моменты — должен же хоть один из нас троих оставаться в здравом уме, чтобы предотвратить неприятности. Но, поверьте, иногда я была готова сердиться вместе с ней, когда он нес полную чушь или оскорблял ее — почему я была так уверена в том, что он проделывал это? — и листы на моем столе взмывали в воздух, когда с ее подачи в него летел особо увесистый том какой-то заумной книги или ему на колени внезапно сыпались карандаши и ручки.

После он выглядел страшно обиженным и оскорбленным до глубины души, и на минутку мне становилось смешно.

Хотя, конечно, бывали случаи и хуже — например, когда она чуть не плюнула ему в лицо из-за того, что он оборвал ее занавески. Однако я слегка приврала с порядком: между занавесками и плевком был еще и момент с этой его палочкой, которую он ловко выхватил из кармана и направил на пострадавший карниз, а она одним точным движением ударила его прямо по ладони, и прутик отлетел в сторону.

Не знаю уж, чем ей так не угодила деревяшка и чем ему она так полюбилась, но тогда-то он принялся орать на нее, брызжа слюной. А я смеялась — смеялась, потому что в те времена даже не пыталась анализировать их чувства, взаимоотношения, мысли и действия.

Мне было одиннадцать, и меня забавляло происходящее.

А они, как вы поняли, продолжали постоянно ссориться.

***

Каждое утро она выходила на улицу, пересекала двор, выбрасывала мусор и проверяла почту. Я привыкла наблюдать за ней из окна кухни во время завтрака, неосознанно следя за настроением и отмечая перемены в поведении, хотя мама постоянно делала мне замечания, чтобы я не отвлекалась.

В середине декабря она пропала на шесть недель. Сорок три дня, если быть точной.

Я продолжала ходить в школу, выполнять все домашние задания, помогать маме по дому и готовиться к Рождеству, но отсутствие странной соседки из четырнадцатого дома не давало мне покоя. В Рождественскую ночь я чуть было всерьез не пожелала узнать все ее тайны, но смогла воздержаться и на каникулах даже почти и не вспоминала о ней.

На сорок четвертый день с момента своего исчезновения она снова открыла дверь и привычно прошлась по двору.

***

В начале февраля, возвращаясь из школы, в окне ее дома я увидела мужчину, облокотившегося на подоконник.

Я узнала его по волосам.

***

За две недели до своего двенадцатого дня рождения я наконец-то выяснила их имена.

Точнее говоря, Гермиону Грейнджер я узнала за шестнадцать дней, когда она по-соседски зашла к нам и попросила одолжить сахара, соли, муки или какой-то такой ерунды — это меня мало интересовало. Я стояла за маминой спиной, пока она мило беседовала с мисс Грейнджер, и, широко раскрыв глаза, смотрела на нее и глупо улыбалась, как будто получила свой первый деньрожденческий подарок.

Через пять дней после этого я успела открыть окно, пока он шел по улице, и услышала, как Гермиона называет его Малфоем. А он, по всей видимости, пребывая в хорошем расположении духа, усмехнулся, шутливо поморщился и поправил ее:

— Драко.

Его звали Драко.

***

Апрель ворвался и заставил уйти последние мартовские холода, а утренний иней превратил в росу.

Я всегда была зависима от погоды, — конечно, не метеозависима, как мама, когда ложилась спать пораньше из-за головной боли, — просто весной мне становится чуть веселее и интереснее жить.

И, похоже, не мне одной.

Тогда Малфой заявился прямо с утра — солнце уже высоко, но часы показывали около девяти. Он никогда не приходил так рано. В его руках были какие-то листовки и блокноты — извечные спутники, а из кармана торчал край цветастой упаковки и, шурша, раскачивался на ветру. Я позволила себе улыбнуться. Драко был в черном, как и всегда, и это пестрое недоразумение, которое резко выделялось на общем фоне, забавляло не только меня — Гермиона приоткрыла дверь, и я увидела ее заинтересованный взгляд и мелькнувший в глазах смех, когда она приняла пакет из его рук. Краем глаза я успела заметить название: «Сладкое королевство».

Я бы сказала — это все из того примечательного, что произошло в тот день. Но даже ссылаясь на образующуюся с годами призму, которая искажает воспоминания, и на детскую фантазию, уже не раз помянутую мной, я уверена, положив руку на сердце, что это случилось.

Я видела лягушку.

Возможно, виноваты помутнение рассудка, солнечный удар, последствие недосыпания, которым меня корила мать, но, постаравшись заглянуть в окно гостиной четырнадцатого дома, я обнаружила пятно с четырьмя лапками и маленькой головой, которое торопливо карабкалось вверх по стеклу. Лягушка была красивого коричневого цвета и казалась гладкой, без единой морщинки или нароста, но совсем не склизкой.

Я едва успела удивиться, как Драко двумя пальцами схватил ее за заднюю лапку, отрывая от стекла, а Гермиона резко задернула шторы.

***

Воспоминания о конце весны того года смазались, а лето и вовсе закончилось, не успев начаться.

В моей памяти сохранились лишь отдельные кадры.

Раз — я возвращаюсь домой, чувствуя себя свободной — занятий не предвидится еще пару месяцев. Экзамены сданы!