– Как же вы, ваше сиятельство не ведаете? Речь о доме Асклепия, который на Старолужской. В понедельник, двадцать третьего мы имели общение с вашим сыном в палате, где лежит на лечении виконт Ковальский Густав Борисович. Надо заметить, пребывал Ковальский в крайне скорбном состоянии, и не без помощи вашего сына, – сообщил Захаров и покосившись на диван, спросил: – Позволите присесть? Разговор может не выйти коротким, а нам еще писать бумаги придется.

– Да, конечно, господа. Прошу, – позволила графиня и, открыв дверь шире, призвала: – Антон Максимович, пожалуйста, организуйте столик возле дивана. Господам от государя потребуется писать документы, – при этом мама не упустила момента сердито глянуть на меня и полушепотом спросить: – Это вы с Талией успели?

– С Талией Евклидовной Евстафьевой, – подтвердил виконт Костромин, видимо отличавшийся хорошим слухом, и добавил: – Мы как раз только что от нее. Занятный разговор был. Такое нам наговорила, что теперь не знаем, что и думать. Получается, дело ваше вовсе не простое.

Мама побледнела и опустилась в кресло. А мне оставалось гадать, что такого могла наговорить баронесса. Скрывать от имперской канцелярии мне было нечего: угон виманы у барона Веселова – чистой воды шалость, раз сам Веселов не имел ко мне претензий. Гонки над улицами столицы с опасным пилотированием – тоже мелочь, поскольку не повлекли никаких серьезных последствий. За такое могут наказать лишь простолюдина и то не слишком обременительным штрафом. А погром в «Ржавом Париже» – это как бы самооборона. Уж ни один человек в здравом уме не поверит, будто я этакий нехороший, накинулся на толпу ребяток с сомнительной репутацией и отделал их. По всем этим пунктам у меня не было никакого беспокойства, если не считать падения Лиса с виманы – вот здесь уже могли как-то повернуть против меня и присудить не более чем штраф, да взыскать сумму оплаты его лечения. Ах, да, мы бедного Лиса пытали прямо в больничной палате. Может здесь фантазия госпожи Евстафьевой разыгралась каким-то особым образом, и она наговорила того, чего не происходило. В общем, мне стало очень любопытно, поэтому я не стал садиться в кресло, придвинул стул и сел на него так, чтобы оказаться ближе к служителям имперского надзора и поглядывать, что будет писать виконт Костромин на листках с канцелярским гербом.

– Можно я вас, Александр Петрович, спрошу прямо. Совершенно прямо об одном не дающем нам покоя вопросе, – Захаров прищурился, глядя на меня, и как ни странно, на глазах его проступила улыбка. – Вот если бы вы еще честно ответили, то очень бы облегчили нам это разбирательство, оказавшееся на редкость непростым.

– Ну так, спрашивайте, Иван Ильич. Буду очень рад помочь вам, – согласится я и достал из кармана коробочку «Никольских». – Желаете немного подымить, господа?

– Чуть позже, если здесь курить позволено, – отозвался Захаров. Костромин мотнул головой, что-то записывая в бланк с гербом. А вот мама… Мама удивила: взяла из моих рук сигарету, щелкнула зажигалкой, подрагивающей в ее пальчиках.

– Расскажите, Александр Петрович, как вышло так… – Захаров возвел к потолку свои проницательный взгляд и после небольшой паузы продолжил: – Так, что виконт Ковальский, отвечая на наши вопросы, договорился до того, что сам признал, будто хотел убить вас? Ведь я отчетливо помню ваши слова у двери в палату. Чем вы таким запугали Ковальского, что его потянуло на опасные откровения? Вот мы вспоминаем все это и не можем пока найти здравого объяснения. Ковальский с таким нездоровым энтузиазмом расписывал нам о собственном плане вашего убийства, что у меня возникли сомнения, в том ли лечебном заведении он находится.

– Да, и меня это очень обеспокоило. Подумалось, что его следует перевести к душевнобольным, – вставил виконт Костромин, прекратив делать записи и поправив очки. – Правда откровения Ковальского быстро прекратились. Потом словно подменили человека. Он принялся рьяно отрицать все, им же сказанное. Требовал, чтобы мы порвали протокол опроса. Вы, ваше сиятельство, ведь неспроста сообщили нам, что он желает пойти на откровения, расспросить его о причинах визита в клуб «Ржавый Париж»? Объясните, откуда у вас возникла такая уверенность, будто виконт Ковальский собирается свидетельствовать против самого себя?

– Охотно объясню, уважаемые господа, – согласился я. – Мы с баронессой Евстафьевой навестили его для того, чтобы расспросить о том, по каким причинам он хотел меня убить. Была ли это лично его инициатива или за ним кто-то стоит.

– Саша! Тебя снова хотели убить?! – испуганно глядя на меня, мама выпустила облачко густого дыма. – Это все в том же клубе, где стреляли из пистолета?

– Мам, хотеть и убить – две большие разницы. Признаюсь тебе: в случае со мной, разницы настолько большие, что не стоит о них сейчас говорить и отнимать время у наших гостей – все-таки они на службе императора, – сказал я, прикуривая.

– Пожалуйста, дальше, Александр Петрович, – подтолкнул меня граф Захаров. – Нам особо интересно, отчего вдруг Густав Ковальский решил поначалу пойти на откровения.

– Я знал, что Ковальский, кстати, его прозвище – Лис, по доброй воле говорить правду не пожелает. По этой причине я применил магию. Особую магию, которая, воздействуя на человека несколько неприятно, заставляет говорить правду, независимо желает он сказать ее или нет, – пояснил я и, предвкушая очередной вопрос от господ из имперской канцелярии, сказал: – И да, я маг. Неплохой маг, раз могу делать подобные вещи.

– Со слов баронессы Евстафьевой младшей, вы не просто неплохой маг, а некто почище самого магистра Арвигуса, раз умеете делать такие вещи. Вы вроде как обычную пассажирскую виману заставили лететь быстрее полицейских машин. Верно? – Костромин внимательно смотрел на меня поверх очков.

Ну вот… Теперь меня сравнивают с легендой прошлого века – магистром Арвигусом, который якобы умел летать, превращаться в медведя и метать молнии точно Перун, но все это вымыслы.

– Если вы об ускорении виманы модели «Стриж ВЛ-31», принадлежащей Веселову Ивану Сергеевичу, то вполне верно. Но господа, в случае с данной виманой имела место техническая хитрость. Приоткрою вам небольшую тайну: вместе с графом Голицыным из Директории Перспективных Исследований мы работаем над революционным техническим решением, которое позволит виманам летать намного быстрее. И все это, разумеется, на благо нашего отечества – Российской Империи, – с некоторым пафосом сказал я, зная, что люди на службе государя любят подобные акценты в разговоре.

– Мой сын в самом деле очень талантлив. Его Голицын очень ценит, – не без гордости высказалась Елена Викторовна, стряхивая пепел в пепельницу, которая с недавних пор появилась здесь.

– Ах, вот как! Значит, помимо великолепных магических навыков у вас имеются и значительные технические таланты, – заулыбался Захаров, в то время как его коллега что-то усиленно записывал на бланке. – Александр Петрович, – продолжил Захаров, – а вы могли прямо сейчас продемонстрировать тот самый магический фокус с… – он замялся на миг, – в общем, провести небольшой эксперимент: заставить говорить правду меня, в то время как я буду всячески стараться ее скрыть?

– Конечно, могу, но уважаемый Иван Ильич, это магическое воздействие может вызвать очень неприятные ощущения в теле и на какое-то время повлиять на ваше эмоциональное состояние, – предупредил я. – Не рекомендовал его использовать без особой нужды.

– А, нужда есть, Александр Петрович. Особая нужда. Мы должны понять, как вышло так, что виконт Ковальский говорил сначала одно, а потом вовсе противоположное. Считайте, что эта нужда имперская, – настоял граф Захаров и извлек из кармана сюртука коробочку с сигарами.

– Как пожелаете. Тогда для начала определитесь, о какой теме вас расспрашивать. Так сказать, какую информацию вы попытаетесь от меня утаить, – я встал, сделав несколько шагов по гостиной, разминаясь.

– А давай о нашей недавней рыбалке? – предложил Костромин, подмигнув Захарову.