В литературе, заточенной на успех, мне не понятна именно цель автора: вокруг чего суета, ради чего изучать аудиторию, зазубривать «формулы», осваивать «технологии» — как советуют ученицам дамы-«магички», — если все это лишает главной мотивации: радости свободного творчества? В романе «Магички» «весь цвет» современной женской прозы выглядит сборищем несчастных женщин, которые выбрали слишком долгий и ненадежный способ заработать. И жаль саму Кетро — «умную, как цветок», чуткую настолько, чтобы придумать и это, и ворох других блестящих названий, талантливого стилиста, написавшего проникновенную и смешную пародию на почвенническую прозу (приложение к «Жене-лисице»), автора пронзительного и печального цикла «Знаки любви и ее окончания», в котором есть эссе, потрясающие читателя мгновенно и глубоко, как тягучие народные песни, — жаль, когда искренняя и тонкая ее проза вдруг делает перерыв на рекламу: трясет сумочками с знаменитыми лейблами, смакует сцену ужина в парадных платьях, подсовывает героине богатого мужа, чтобы под завидущими взглядами читательниц одеть ее от белья до шубы. Кетро может сколько угодно повторять излюбленное слово «колдовство» — мы пока слышим только «крэкс, пэкс, фэкс».
А ведь сама в одном эссе приговорила: «не продается искусство — перейду на ремесло, все равно его отделяет пропасть от халтуры, которая действительно постыдна».
Марте Кетро нет нужды становиться успешным писателем — аудитория и имя у нее уже есть. Нет нужды метить и в писатели «большие», с «толстыми» романами, — а лучше бы дотянуть по мастерству и цельности ее привычные, «тоненькие» книжки. Взяться за тему, которая еще не освоена (сколько можно писать об изменах?), набраться новых знаний и сделать значимую мистификацию (те же «Магички» могли стать прорывом, если бы автор не прошла мимо идеи альтернативной, женской истории литературы, на которую в романе только намекает), меньше очаровываться приемами быстрого действия, продумывать повести и романы, как книги эссе (которые у Кетро, что характерно для блогера, получаются более цельными, чем истории с связным сюжетом), исключая лишние, для объема добавленные эпизоды, не перепечатывая по сто раз удачные фразы. Меньше самолюбования — больше работы, или, говоря в терминах автора, меньше формул — больше искренности. Может быть, когда работы и искренности станет достаточно много, масштаб самой писательницы подрастет.
По кромке внутреннего ада
[2]
Марта Кетро и Линор Горалик похожи друг на друга, как яблоко на луну. Своеобразную непосредственность, игру, мистификации и маски, обрывочную прозу мы найдем в обоих случаях, кроме того, стоит заметить, что обе писательницы в свое время вели популярные колонки про секс, обе писали статьи для «глянца», обе поменяли имя на яркий псевдоним (Горалик по паспорту — Юлия), наконец, обе издают «тоненькие» (у Горалик даже совсем карманные) книжки.
Но есть разница в том, чтобы писать про секс на женский сайт и на «Грани. ру». Или в том, чтобы описывать шоппинг и вести блог о культурологических аспектах моды. Это как выпускать книги в расчете на гонорары и увеличение аудитории — и издаваться в маргинальных или научных издательствах с текстами, которые как будто не подозревают о существовании многотысячной аудитории, уже подписанной на блог автора.
На заметку Кетро и всему сообществу амбициозных «магичек»: когда у Горалик спросили в интервью, «что и как нужно писать, чтобы быть заметным, узнаваемым?» — она ответила так:
«— Мне кажется, что это несколько вывернутый наизнанку вопрос о целеполагании. Если человек хочет быть заметным и узнаваемым благодаря тем текстам, которые он пишет, то есть заметность и узнаваемость для него первичны, тогда ему, очевидно, надо действовать так, как действует любой человек, создающий продукт: определить себе целевую аудиторию, выяснить, что эта целевая аудитория любит, изучить рынок предложения, выбрать нишу, продумать стратегию продвижения и начать создавать тексты на основе всех перечисленных факторов. Очень важно: это ничем не плохая практика, и много прекрасных текстов созданы ровно этим путем. Если же человек хочет в первую очередь писать приличные тексты — он, кажется, должен просто сесть и писать тексты до тех пор, пока они не начнут казаться ему сколько-нибудь приличными. А когда они начнут казаться ему сколько-нибудь приличными, он должен насторожиться, спросить себя, не слишком ли он к себе снисходителен, и начать все сначала».
Марту Кетро издатели окрестили «самой искренней и нежной легендой русского Интернета» — Линор Горалик можно было назвать «самым стеснительным трикстером», «самой угрюмой феей» или «самым ученым зайцем».
Горалик так себе и представляет простого, живого человека: в виде «зайца ПЦ»— «мрачного м…ка», персонажа ее популярного психологического комикса. Проза ее населена аналогичными образами: печальными совокупляющимися белочками, озлобленными котами, добрыми психами, официантками-абсурдистками — и все это обычные люди с их повседневными заботами, которых Горалик увидела с не совсем обычной, не то смешной, не то пугающей, стороны. Горалик интересует мышление, схемы восприятия реальности, и потому ее персонажи могут выглядеть как угодно, хоть треугольниками, — важно, что мир, себя и ближних они воспринимают по-человечески.
Когда Марта Кетро «вживается» в «простого и живого человека» или вывешивает в блоге лирический монолог о маме, которая «села в лодку и уплыла», наше сопереживание ожидаемо и понятно. Но можно ли рассчитывать на понимание книжке «Валерий» с непривлекательной, хмурой обложкой и ее главному герою, душевнобольному, который с первых страниц отпугивает нас странно регламентированным бытом, красными штрафными карточками, внезапным ревом, мороком под кроватью? Повесть «Валерий» рисует узкий мир травмированного сознания, из которого нет выхода, а на свободу наложен запрет — во избежание ущерба для окружающих. Начавшаяся с детского абсурда для переростков, повесть развивается как настоящая трагедия, оставляющая героя один на один с Богом и роком. И показывает, что мы недооценивали наши ресурсы понимания и милосердия, к развязке нас переполняет катарсис, а дикий и чуждый герой становится любимым: безумие и разрушительная сила в нем — адовы, но он укрощает ад человечностью и терпением, и в итоге, как водится, выглядит нормальнее обывателей без справки.
Сказать, что милосердие — месседж печальных книг Горалик или, наоборот, что потемки души интересуют ее только как исследователя и личного участия не подразумевают, было бы натяжкой. Горалик созвучны персонажи, которые воспринимают обыденность вот так, в негативе, и если в ее книгах есть мораль, то это мораль от противного. «Валерий» — не сентиментальная проза, точно так же как сборник адского фольклора в прозе и стихах «Устное народное творчество обитателей сектора М1» — не религиозная книга (в отличие от, скажем, «Расторжения брака» Клайва Льюиса — проповеднической фантазии об аде). И в то же время они рассчитаны на рефлексию — о чувствах, о вере.
Поклонники в ЖЖ считают книжку «Устного народного творчества…» смешной, но это юмор того же рода, какой можно найти в книге «Валерий»: смех, абсурд, диво, которые, если верить произведениям Горалик, пронизывают наш мир. Клайв Льюис в знаменитых «Письмах Баламута» (наставлениях беса молодому племяннику, как уловить душу невинного юноши) высмеивал угрюмую серьезность ада, Горалик — серьезность наших представлений о нем. Книжка у нее получилась не столько человечная, сколько филологическая: смех вызывают остроумные перепевы канонических жанров и представлений, но сам ад остается классическим адом без улыбки, выражающим муку и безнадежность даже в играх и любовной переписке.
Очевидно, что такие книги не рассчитаны на массового читателя, вообще на чтение как способ расслабиться, скоротать время. С традиционной точки зрения странно — а в случае Горалик закономерно, — что самой мейнстримной, рассчитанной на достаточно широкого читателя книгой оказывается собрание записок, фактов и наблюдений; в библиографии писателей прежних времен такая книга заняла бы последние, факультативные строчки.
