– Конечно, правильно, – кивнул Гриша.

– Хоть бы в комнату прошел, а то стоишь в коридоре как чужой. Между прочим, говорят, в субботу ты, – хитро посмотрела Полина на сына, – нетвердо держался на ногах, около кафе.

– Не может быть такого, мама. Тебя неправильно проинформировали, – Не любил Гриша эти дознания. – Это кто же видел?

– Один человек. Он врать не будет, – стояла мать, навалившись плечом о косяк.

– «Один человек»! Человек этот – сплетник!

– Не злись, пожалуйста, милый сын.

– Просто, мама, неприятно слышать. Ну и люди!

– Ух, как страшно. Тебе, Гриша, не идет сердиться. Опять меня, Гриша, начинает трясти, – меняла мать тему разговора в угоду сыну. – А все из-за Павла. Какой безалаберный. Ведь знает, что я переживаю, когда он задерживается на работе. Маленького по заднице нашлепала бы, а с большим не справиться. Сдачи даст, – многозначительно посмотрела Полина на сына.

– Ладно, мама, я пойду, – достал Гриша из кармана перчатки.

– Даже не прошел в комнату, – не хотела Полина отпускать сына, но как не отпустишь – большой. – Постоял у двери и пошел. Что ж, не смею задерживать. Как Любочка, внученька моя любимая? Не обижаете ее? Маленькая она еще, побаловаться хочется.

– Человеку, мама, восемь лет, во второй класс ходит, а ничего понимать не хочет.

– Старше будет – поймет. Зачем наказывать? Она еще ребенок. Ей ласка нужна.

– Ласка лаской, но без наказания в воспитании тоже нельзя.

– Ну как знаешь. Вы люди грамотные. Только битьем ничего не добьешься.

– До свидания.

– До свидания. Заходи, Гриша, – Полина вышла на лестничную площадку проводить сына. – Заходи.

«Пришел на пять минут, постоял в коридоре и ушел, – сетовала Полина. – Только расстроил. Мать стала не нужна». Полина закрыла на ключ дверь, прошла в комнату, села в кресло, стала опять смотреть телевизор. Шел какой-то спектакль. Полина никак не могла сосредоточиться, отвлекалась, все думала о Павле. «Где он сейчас шляется? – хотела бы Полина знать. – Сыт, одет, обут. Пришел с работы – все готово. Чего не хватает человеку? Позавчера пил, сегодня. Так недолго и алкоголиком стать. Сходить в СМУ и рассказать все его начальнику… Пусть принимает меры. Сколько можно мучиться». Полина обманывала себя: жаловаться на сына?! Она, кажется, все могла, только не это. Женить его надо, тогда некогда будет пить. Будет семья.

Позавчера Павел пришел с работы в одиннадцать, на ногах еле держался:

– Мама, как жизнь? Я немного задержался. Выпил, – оправдываясь, рассказывал Павел. – Черт бы побрал этого Григорьева. Дочь у него родилась, видите ли. Я не хотел пить, а он: давай, давай…

Полина не стала говорить, что если человек не захочет пить, его силком не заставишь. С пьяным говорить – пустое дело.

– Я, мама, не обманываю. Не веришь? Что за черт! – Павел никак не мог снять ботинки.

– Подожди. Надо расшнуровать.

Полина помогла сыну снять обувь.

– Наконец-то, – устало сполз Павел по стене на пол.

– Сегодня Григорьев премию получил, ну и выпили.

Это больше похоже на правду, а в то, что у Григория дочь родилась, Полина не очень-то верила, Павел мог и наврать.

– Вставай! Не сиди на полу.

Полина боялась, что сын уснет прямо в прихожей. Он, похоже, уже засыпал, уронив голову на грудь. Нет еще:

– Мама, я правду говорю. Не веришь? – поднял Павел голову и опять поник.

– Давай вставай! – трясла Полина сына за плечо, не давая спать. – Иди ешь. Я разогрела все. Третий раз уже разогреваю.

– А… – поднял Павел голову. – Иду. Иду.

– Ну, вставай, – тянула Полина сына за руку. – Еще немного. Вот так. Пошли. Держись за меня.

– Мама, а ты Сидорова знаешь? – сидел Павел за столом на кухне рассказывал – Он раньше в ОРСе работал грузчиком. Ты должна его знать. От него жена ушла. Он мне рассказывал, как жена у него отобрала бутылку, а он ее за это за волосы таскал. Здорово, да?

– Противно слушать. Ешь давай! – поставила Полина перед сыном тарелку с душистыми наваристыми щами в надежде, что после ужина сын протрезвеет хоть немного.

Павел ел, торопился, проливал на стол, подхватывал капусту руками… Опорожнив тарелку, он попросил еще. Мать налила. Съел, еще попросил. Пьяный, Павел не знал меры, ел до отрыжки. Мать подала котлеты. Павел стал наедаться. Накормить сына – полдела, надо еще уложить спать. И сделать это было нелегко: Павел пьяный говорил, говорил, куражился, лишь наговорившись, засыпал. Мать несколько раз ночью вставала, смотрела, как спит сын, дышит ли: с пьяным оно всякое может быть.

И сегодня будет не лучше, Полина была уверена. Опять бессонная ночь. Восьмой час – сына все нет Придет пьяный, будет шарахаться по квартире. Когда это все кончится? Все это так надоело. Где он? Живой, не живой? Может, в снегу замерзает?

Два коротких звонка. Зина – ее были звонки.

Полина включила в прихожей свет.

– Не надо, мама, – зажмурилась Зина.

Мать выключила свет. От Зины пахло вином. Мать уже и забыла, когда дочь была трезвой.

Зина прошла на кухню, взяла с холодильника пепельницу, села за стол, закурила. Полина села напротив, было неприятно видеть, как дочь курила.

Зина закрыла лицо руками, упала грудью на стол. Полина внимательно следила за сигаретой, чтобы не загорелась.

– Зина, ты с работы? У тебя что-то случилось? Что ты молчишь? Расскажи все матери. Мать поймет, плохого не пожелает, – хотела Полина знать все о личной жизни дочери.

Зина подняла мокрое от слез лицо, жадно, по-мужски затянулась.

– Зина, кушать будешь?

– Нет, мама, я сыта.

– Борщ у меня сегодня вкусный. Со сметаной. Давай налью.

– Не хочу я, – зло ткнула Зина сигаретой в пепельницу, затушила.

Полина все же налила борща.

– Зина, ты только попробуй… – точно маленькую уговаривала Полина дочь.

– Я знаю, что вкусный, – проглотила Зина слюну, взяла ложку.

– Вот и молодец! Зачем отказываться? Ты ведь не у чужих. Ты – у матери. Дома.

– Тяжело мне, мам. Жизни нет. Вчера видела Игоря с этой… Скотина!

– …это с Риткой, что ли? Нашел себе пару. У нее ноги кривые. Ты в сто раз лучше ее, симпатичней. На отца похожа. Отец красавец был. Только вот курить тебе надо бросать. Игорь не курит. Гулящие бабы только курят.

– Я и есть гулящая, – отодвинула от себя Зина тарелку.

– Давай, Зина, я рагу положу.

– Нет.

– Ну чай будешь?

– Нет.

– Зачем ты, Зина, на себя наговариваешь? Ты у меня честная. До свадьбы ни с кем не гуляла. Вот только выпивать стала да курить. Тебе надо больше на людях быть, красиво одеваться. Ты же молодая. И отбою от женихов у тебя не будет. Игорь не хочет с тобой жить – зачем его держать? Насильно мил не будешь. Вон Светлакова, сколько мучилась, муж ее обманывал, а развелась, вышла замуж и живет припеваючи.

– Ничего ты, мама, не понимаешь, – вздохнула Зина. – Люблю я его. Люблю больше жизни! Он мне дороже всех.

– Спасибо, доченька.

– Это, мама, моя жизнь! Я в ней сама разберусь!

– Успокойся. Если тебе нравится такая жизнь – терпи. Тогда чего жаловаться? И на меня, пожалуйста, не кричи. Я от тебя, Зина, не завишу. Я свой хлеб ем. До четырнадцати лет я тебя на коленях держала. Выросла – теперь мать не нужна, мать – дура, ничего не понимает. Спасибо, – дрожащим от волнения голосом выговаривала Полина.

– Мама, прости.

– Ничего, Зина, терпи, – не могла Полина долго сердиться.

– Мама, но почему Игорь так делает? Почему?! – схватившись руками за голову, принялась Зина раскачиваться из стороны в сторону.

– Вот тебе, Зиночка, мой совет – бросай курить и пить, – решительно повела себя Полина. – Купи себе хорошее пальто, туфли на высоком каблуке. У тебя еще не все потеряно в жизни. Ты – женщина. Не опускайся. Послушай, хоть раз мать.

– …или я, мама, полная дура, или ты меня не понимаешь. Не хочешь понимать.

– Жить надо, Зиночка. У тебя – сын. О нем подумай.

– Сына я никому не отдам! – закричала Зина.