Конечно, меня будут умолять занять место правителя или остаться придворным магом. Я видел такое сотни раз. Но разве незначительный правитель мелкой страны в забытом всеми мире может сравниться со званием Великого?

Блюда здесь были грубы, невкусны, пресны и пахли сажей. Но мне приходилось есть и кое-что похуже, поэтому я набил живот до отказа, выпил склизкого отвара и сказал старику:

— Отведи меня к Тсарю! Ты останешься жив и даже получишь награду.

— Да, великолепное и могучее. Как повелите, великолепное и могучее.

Передвигались тут либо сидя на безрогих копытных животных, либо на телеге, запряженной теми же животными. Но выглядели они столь убого и заморенно, что я решил отыскать другой способ. Потом. Сейчас же мы отправились в путь пешком.

Я скоро пожалел, что выжил этот старик, а не кто-то из его сыновей. Слишком уж слаб он был. По дороге часто останавливался, хватался за грудь, присаживался. Несколько раз я хотел отсечь ему ноги за ненадобностью или испепелить и отыскать кого-то помоложе, но мы уже отошли от той деревни довольно далеко. Найду кого-то в следующем поселке. Во время передышек я испытывал свою магию, примеривался, сколько вливать маны, чтобы получать ровно то, чего желаю. И посох, увы, никак не помогал мне в этих исследованиях, ведь его задача заключалась в том, чтобы усиливать исходную магию, дополнять ее и чуть лучше направлять. Но этот мир сам был вывернут наизнанку! Любая магическая искра вспыхивала в нем буйным пламенем. Скорее всего, старик выжил лишь потому, что на тот момент у меня оставались лишь крохи маны.

Из-за изрядного магического таланта и большого запаса маны я привык к мощным заклинаниям, к силовому навязыванию своей воли миру и позабыл, как управлять столь тонкими потоками. Но я приспособлюсь. Если не сумею совладать с такой малостью, как смею я надеяться одолеть Великого?

К вечеру мы добрались до другого селения. Старик хотел было пройти мимо, но он изрядно устал, я сам вымотался, не успев восстановиться после портала, а еще я всё-таки хотел заменить проводника на кого-то пободрее.

Нас встретили ровно так же, как и прежде: криками, вилами, какими-то изогнутыми боевыми клинками на длинной палке.

Старик пояснил, что в их стране рабам нельзя заговаривать с господами, только господа могут говорить между собой. И для случайно зашедших господ тут строят отдельные дома, не оскверненные рабами. Если господин зайдет к рабу, всю семью последнего убивают. Потому они и отталкивают господ, как могут, вплоть до оружия, ведь за такое убьют только нападавшего и не тронут его семью.

Бредовый закон. Но когда я искал подходящий мир для своего войска, то встречал описания и более странных обычаев. Тут хоть какие-то зачатки смысла есть.

Старик поклялся, что в доме для господина будет и еда, и вода, и вскоре рабы позовут своего господина, чтобы тот встретил меня, как подобает. Господин — это хорошо. Уверен, что здешние господа не трясутся в телегах, и я смогу подобрать более подходящее средство передвижения.

Еда в том крошечном домике и впрямь была. И вода тоже. Но больше там ничего не было. Старик убеждал, что так и должно быть, ведь тут господа всего лишь пережидают, пока к ним не придет здешний «великолепное и могучее». Так что я поел мерзотного варева, улегся на пол, закутавшись в плащ и задремал.

Проснулся ночью от желания облегчить свой кишечник. Местная еда настолько груба, что не смогла полностью впитаться даже в мое улучшенное тело. Но когда я толкнул дверь, то обнаружил, что та заперта. Разбуженный старик толком не мог ничего сказать и лишь что-то лепетал в попытках объяснить происходящее. От ярости и необходимости поскорее избавиться от остатков дурной пищи я швырнул в крышу дома заклинанием, и та тут же осыпалась на нас трухой и легкой пылью, потом истлели стены, опала трава, и круг ускоренного тления никак не останавливался, а продолжал шириться и шириться. Вокруг оседали деревья, оставляя после себя пыльные клубы, рассыпались белым пеплом скелеты зверей и птиц. Наконец, когда в пятидесяти шагах от нас во все стороны не осталось ничего живого, заклинание выдохлось, успев зацепить край деревни и уничтожить несколько домов.

— Веди, старик! Я больше не хочу ждать.

Дело о посохе и пепле. Часть 2

От Васюкова выехали с утренней зорькой. Беспокойство снедало не только елшанцев, которые слышали беседу Марчука с пикшинским мальчишкой, но и самих орденцев. Его благородие Васюков не встал проводить дорогих гостей, впрочем, никто того и не ждал.

Отдохнувшие за ночь кони шли бодро, так что до Елшанки добрались быстро. А там… Юноша наивно полагал, что после Хлюстовки с иссохшими сельчанами его уже ничто не удивит, но огромное серое пятно, отожравшее край деревни, заставило передумать. Особенно наполовину истлевший забор, чудом устоявшая часть сарая с рухнувшей крышей, треть хлева и передняя стена дома, за которой не было ничего, кроме пыли.

Елшанцы, что приехали с орденцами, и сами были поражены не меньше. Один спрыгнул с телеги, побежал к останкам подворья, стал выкрикивать имена, но к нему вышли лишь соседи, сказали что-то. Мужик, что выговаривал недавно Карницкому за грубость, вдруг завыл, вытирая рукавом неумелые слёзы.

К орденской карете стягивались люди со всей деревни, кричали, требовали, спрашивали. Карницкому захотелось занырнуть обратно, чтобы не видеть перепуганных взглядов и не слышать гневных окриков. К счастью, с ним был Марчук.

Аверий прошел сквозь толпу, осмотрел пятно, указал на сердцевину круга и спросил:

— Там был жарник? Когда это случилось?

Выходило так, что две ночи назад. Когда чужака засунули в жарник, сразу отправили гонцов в Старополье, те добирались остаток дня до темноты, потом переночевали прямо в телеге, и уж на другой день приехали в город. Потом обратный путь, ночь у Васюкова. Хотя сельчане так и не смогли ответить, ушёл ли чужак вечером или уже под утро.

Как далеко за это время он мог уйти?

Марчук несколькими словами успокоил толпу и начал расспрашивать о чужаке и мужчине, что был с ним. На него тут же вывалили целый ушат разнообразных сведений: и что из-под плата сверкали огнем глазищи, и что изо рта чужака валил дым, а какая-то баба углядела змеиный хвост под подолом.

Подивившись выдумкам сельчан, Карницкий отошёл, чтобы посмотреть на ту пыль, и приметил мальчишек, слоняющихся неподалеку от него. Может, хотели на карету ближе поглядеть?

— Ты давай!

— Нет, ты. Сам придумал, сам и…

— А чего я? Пусть Векша идёт.

Наконец они выбрали посланца, мальца лет семи-восьми с плутоватым лицом. Тот сделал вид, будто ему вовсе и не интересен орденец, вразвалочку пошел мимо Карницкого, но когда поравнялся с ним, как бы невзначай окликнул:

— Дядь, я кой-чего слыхивал о том чужаке. Что дашь, если расскажу?

На мальчишку тут же зашикали его приятели, но он и ухом не повёл.

— Смотря что слышал, — невольно улыбнулся Адриан.

— Только, дядь, я тебе по секрету скажу. А ты больше никому. А то меня тятя выпорет.

— Скажу только орденцам. Больше никому, Спасом клянусь.

Такая клятва мальчишку устроила, он подошел совсем близко, дернул Карницкого за рукав, чтоб тот нагнулся, и зашептал ему на ухо:

— Только ты никому! Сам поклялся! У тя глаза вылезут и уши отвалятся, коли соврал. Мне тятя к жарнику ходить не велел, иначе выпорет до крови.

— Но ты всё равно пошёл, — так же шёпотом промолвил Адриан.

— Дык я ж не один. С парнями. На спор — кто дойдет до жарника и стукнет три раза. Я и стукнул, хотел бежать, а оттуда меня позвали.

— Да ну? И что хотели? Чтоб дверь им отпер?

— Не, дед сказал, что будто сам из Пикшиков, а второй — страшенный колдун, коли дотронется — умрёшь! И хочет тот колдун в Белоцарск, к царю! И коли Орден не успеет приехать сюды и сжечь их в жарнике, тогда я сказать им должен, что мужик из Пикшиков поведет колдуна вкруг, сперва через Бологое. А еще что колдун нашей речи не разумеет.