В общей политической интерпретации, измена - это акт восстания, мятежа, ереси, раскола, заговора или подрывной деятельности. Его технико-юридическое значение известно всем. Измена сопровождает врагов, оказывает им помощь и обеспечивает комфорт; это также, в более современном, измененном смысле, означает участие в международном идеологическом заговоре против отечества.
Мне, как психиатру, отношение к общей проблеме измены самому себе — ключ к пониманию слова. Зачаток измены возникает сначала в личных компромиссах человека с его собственными принципами и верованиями. После этих начальных компромиссов, становится легче продолжать делать все больше компромиссов, пока наконец соглашатель не сможет стать человеком, который готов продавать себя и свои услуги лицу, предлагающему самую высокую цену. Во время нацистской оккупации, я видел это среди тех, кто был склонен оказывать небольшие услуги врагу. Первый шаг привел ко второму, а затем и к окончательному сотрудничеству. Все это потому, что у слова "измена" есть очень сильный эмоциональный призыв, все мы сами время от времени сомневаемся, мы не уверены в том, что мы сделали бы, если бы нас проверили и поэтому мы можем видеть в себе потенциального предателя.
Но неуверенность в себе находится далеко от фактической измены и настоящий предатель в нездоровом смысле этого слова, не просто самосомневающийся. Это человек, который верит только в свои сверхличные права, который презирает права и желания сообщества. Он неверен даже своей собственной бригаде. Гитлер, например, был предателем не только своих собственных идей, обращаясь с ними как с переменчивыми инструментами, чтобы помогать себе извлекать пользу и поддерживать власть, он неоднократно предавал своих самых близких друзей и сотрудников, многих из которых он предал и убил в 1934 году, в так называемую ночь длинных ножей. Настоящий предатель - человек с эгоцентрической иллюзией и сознательным убеждением, что прав только он. Это совсем другой тип, по сравнению с таким жалким, безрассудным предателем, каким был наш маленький парикмахер.
Предатель, сознательно избравший другую сторону
В моем исследовании политических предателей и примкнувших, я обнаружил,что у большинства из них было две общие характерные черты: они легко поддавались влиянию более сильного разума, чем их собственный, и ни один из них не относился к своей нелояльности, как к предательству. Предатели, которых я опрашивал, всегда добровольно выдвигали неисчислимые оправдания своего поведения, всегда окружали свое предательство сложной паутиной софизмов и рационализма. Фактически, они не могли выдержать объективную картину своих поступков. Если бы они это сделали, они осудили бы себя сами. Подсознательно, большинство из них осознавали природу своих преступлений и мучились от чувства вины. Это чувство вины было бы невыносимым, если бы они признались в своих чудовищных делах даже только себе.
Во время нацистской оккупации Нижних Земель я видел, как эти качества постоянно демонстрируются. Многие наши предатели с рождения были бесхребетными людьми, готовыми принять почти любую новую идею или тщательно продуманную теорию. Их внушаемость была самым большим источником их неприятностей. У большинства этих потенциальных нацистов, никогда не было связи с сильной личностью. Они потерпели неудачу в своих стремлениях и были разочарованы в жизни, они с готовностью передали свою личную тоску политическим блудням. После германского вторжения и оккупации, эти люди торжественно говорили своим побежденным соотечественникам: «Я же вам говорил!». Они гордо хвастались своей мудростью в выборе ставки на правильную лошадь. У них развилось огромное чувство самомнения и их недавно обретенная, преувеличенная самоуверенность, поддерживаемая вооруженными силами врага, сделала их жесткими и высокомерными по отношению к своим соотечественникам.
Чтобы оправдать свое поведение и свою жажду власти, они попытались преобразовать других в свой новый образ жизни. Они были одержимы манией стать пропагандистами захватчиков. Ренегаты всегда пытаются успокоить свою плохую совесть, убеждая других разделить с ними преступление.
Конечно, у них были некоторые реальные обиды. Со всеми случается. Но на них это влияло слабее, чем представляемая ими несправедливость. Через предательство, они мстили обществу из-за частных заблуждений, от которых они потерпели личные неудачи. Их негодование можно было почувствовать во всем, что они говорили. Нацистские стратеги были экспертами в эксплуатации этого чувства неудовлетворенности. Они казалось, знали интуитивно, можно ли поймать человека в ловушку нацистской пропаганды. Один случай, о котором я узнал в Голландии, касался экс-директора большого концерна, который был смещен со своей должности по этическим соображениям. В начале оккупации, этот человек получил приглашение присоединиться к рядам нацистов и в удивительно короткое время он стал лидером важного нацистского бизнеса. Нацисты дали ему чувство защищенности.
Среди новичков в нацистской полиции на оккупированных территориях были ренегаты всех видов и даже обитателей психиатрических больниц для безумных преступников. Их патологическое недовольство обществом, было фольгой в которую нацисты заворачивали этих предателей. Сами немцы презирали этих людей, но они были достаточно хитры и направляли их для самого лучшего применения.
Нацисты также играли в странные игры с некоторыми писателями и художниками, которые не получили достаточной оценки. Враг льстил этим людям, покупая и нахваливая их работы. Поначалу художникам объявляли, что они могут писать и создавать произведения на свой вкус, не опасаясь вмешательства. Постепенно, их просили оказывать небольшие политические услуги, крошечные уступки, такие как благоприятные отзывы о встречах или одобряющие упоминания философии, с которой они не были согласны.
Воздействие от первой небольшой уступки запускает внутреннюю лавину самооправдания, которая в итоге приводит к измене самому себе. За первым компромиссом и самооправданием следует второй; и его встречают более изощренными самооправданиями. В конце концов, у идущего на компромисс, к этому времени, появляется опыт в рационализации. Повторные уступки превращаются в подчинение и добровольное сотрудничество. Как я и сказал раньше, однажды соблазнившись на маленькую идеологическую уступку, человеку очень трудно остановиться. С этого момента, его фантазия производит достаточно оправданий, которые помогают ему поддерживать свое чувство достоинства.
Внутри себя, опасный предатель всегда чувствует убеждение отождествляться с врагом - враждебным захватчиком. Он никогда не "принадлежал к", никогда не имел чувства идентификации себя с о своей группой, никогда не чувствовал поощрения от такого единства и от этого не выиграл ни любви, ни симпатии, ни уважения товарищей. Поэтому он хочет присоединиться к "другим". Он может зайти так далеко, что назовет своих бывших друзей предателями. Лорд Хоу-Хоу (Уильям Джойс), британский изменник, который был казнен своим правительством, считал себя настоящим "германским арийцем" и таким образом оправдывал свою борьбу с Англией.
В неспокойные дни, сразу после вторжения нацистов в Голландию, я сам иногда переживал внутреннее искушение перейти к врагу, вступить более сильную партию, с мощной организацией, где все за одного, а один за всех. У меня даже была мечта навестить Гитлера и по дружески убедить его в справедливости наших доводов. Я не уступал этому искушению, но были некоторые, кто имел подобные инфантильные представления и не был способен противостоять перед потребностью подчиняться. Потребность в адаптации, одобрении, безопасности и уважении, находится глубоко в человеке. В нашем анализе внутренних сил, ведущих людей к подчинению своей психической целостности, под давлением от жизни в тюрьмах и концентрационных лагерях, мы увидели, какую этот механизм играет важную роль. Проживание в занятой врагом стране, ни в коем случае не настолько же ужасающее, как жизнь в лагерях для военнопленных или в концентрационных лагерях, но тем не менее, это пугает и в этой пугающей ситуации, потребность к адаптации может себя обнаружить в подчинении вражеской идеологии. Те, кто сопротивлялся этой потребности, даже при том, что они ее чувствовали, обычно становились еще более ярыми антифашистами, что было следствием их чувства вины в этом порыве к предательству.
