Отношенческие травмы специфичны для людей. Ни одно другое живое существо не причиняет вред своим сородичам намеренно, разве что при охоте или в период спаривания. Наша префронтальная кора подарила нам широкий спектр сложных когнитивных процессов, и, хотя благодаря ей наша жизнь приобрела невероятную социальную глубину и богатство, она временами побуждает нас проявлять агрессию или причинять боль другим. Мы сложные социальные существа, и, хотя мы иногда причиняем вред окружающим, мы также нуждаемся друг в друге. Мы живем в паутине отношений и развиваем многие из фундаментальных эмоциональных навыков благодаря общению с родителями/опекунами. Отношенческие травмы имеют отличительную характеристику: наши социальные связи отражают наше существование в мире, и мы воспринимаем вред, причиненный другими людьми, как покушение на свою сущность и самоидентичность. Кроме того, люди, необходимые нам для выживания, часто проявляют к нам жестокость. Так бывает при агрессии родителя по отношению к ребенку.

Что касается разговоров о травмах, я заметила, что они сосредоточены вокруг ограниченного количества симптомов и что некоторые жертвы считаются более «желанными». Общественный дискурс обычно нацелен на тех, чьи травмы проявляются социально приемлемыми способами, включая плохое настроение, тревожность, эмоциональное выгорание, перфекционизм, желание угождать людям, бессонницу и трудоголизм. Хотя эти симптомы действительно присутствуют у некоторых людей с комплексной травмой в анамнезе, у многих жертв имеются гораздо более серьезные проблемы, включая различные зависимости, трудности с управлением эмоциями, самоповреждения, суицидальные мысли, расстройства пищевого поведения, злость, агрессию, импульсивность и хаотичный образ жизни. Многие жертвы переживают циклы дезорганизации и причинения вреда, а затем попадают в детские колонии, психиатрические больницы и исправительные учреждения.

Люди, которые подвергаются длительному жестокому обращению в близких отношениях, например со стороны родителей или партнеров, часто имеют проблемы с эмоциональной регуляцией, настроением, отношением к миру и образом жизни. Профессионалы приходят в замешательство, когда их клиенты плавно перетекают из одного кризиса в другой. Это особенно касается тех, кто реагирует на травму социально неприемлемыми или сложными способами, например, страдает серьезным психическим расстройством, агрессивно ведет себя с окружающими или становится «резистентным к лечению», «трудным», «враждебным», «зависимым» или «не идущим на контакт».

Думая о комплексных травмах, необходимо принимать во внимание всех жертв, а не только тех, кто, по нашему мнению, «заслуживает» лечения (как правило, это относится к тем, кто похож на нас). Как общество и отдельные индивиды мы часто сосредотачиваемся на тех, кто «стоит» лечения или имеет некоторый потенциал. Взглянуть в лицо последствиям самых тяжелых травм и системным изменениям, необходимым для их устранения, может быть трудно, и многие из нас начинают обвинять некоторых жертв и пытаться наказать их за их поведение либо лишением адекватной психологической помощи, либо заключением в тюрьму вместо лечения. В этой книге я рассматриваю все формы комплексных травм и не боюсь говорить о неприятном посттравматическом поведении, свидетелем которого я стала.

Я также заметила, что нам сложно в полной мере осознать последствия отношенческих травм, понять психологические факторы, лежащие в их основе, и разумно на них отреагировать. Многие жертвы переходят из одной службы в другую и получают лишь частичное лечение многочисленных симптомов. При этом понимание психологических паттернов, лежащих в основе их боли, ограничено. Многие из этих жертв получают новые травмы во время лечения. Некоторые из них регулярно попадают в больницы и исправительные учреждения из‑за сложного смешения проблем, происходящих от реакции на травму.

Сейчас я работаю в государственной службе судебной психологической помощи. Я оцениваю и лечу тех, кто склонен к проблемному поведению высокого риска^[4], включая преследование, поджоги, изнасилования, общую склонность к жестокости, насилие в семье, угрозы и сутяжническое поведение (например, использование судебной системы и онлайн‑форумов для того, чтобы досаждать другим людям). У меня также есть несколько частных клиентов. В частной практике я в основном работаю с людьми, пережившими комплексные травмы и жестокое обращение.

Моя судебная работа подразумевает взаимодействие с людьми, которые проявляют агрессию к окружающим и наносят им отношенческие травмы; убийцами; матерями, которые покалечили или убили своих детей; а также всеми, кто занимается сталкингом, насилует, поджигает, угрожает и нападает. Все мои клиенты из пенитенциарной системы причинили вред другим людям. Большинство из них также являются жертвами. Я использую понятия «жертва» и «переживший травму человек» как взаимозаменяемые в зависимости от контекста. Мне известно о спорах, касающихся терминологии, но я употребляю именно эти понятия, поскольку, честно говоря, не у всех жертв получается стать «пережившими травму». Используя слово «жертва», я не проявляю неуважения к тем, кто испытал на себе жестокое обращение, и не пытаюсь лишить их силы. Я подчеркиваю болезненный недобровольный опыт, связанный с причинением вреда и мучениями со стороны других людей.

В общественном дискурсе фигурирует несколько упрощенных объяснений причинения вреда, включая концепции нарциссизма и психопатии, а также более широкие социологические объяснения, например: «Мужчины выбирают агрессивное отношение к женщинам». Часто тех, кто причиняет вред окружающим, демонизируют и называют монстрами. Мы чрезмерно упрощаем причины вредоносного поведения, потому что нам проще понять такие концепции и управлять ими. Гораздо легче поместить человека в категорию либо жертвы, либо преступника, или верить, что в преступниках есть нечто, что отделяет их от нас и дает им способность причинять боль другим людям. Держа в голове эту дихотомию, мы можем ненавидеть тех, кто проявляет агрессию, и отделять себя от них. При этом мы убеждаем себя в своей «хорошести». Однако эти убеждения не соответствуют действительности: вредоносное поведение является результатом сочетания ряда факторов [5], и многие из нас в определенных ситуациях повели бы себя нежелательным образом [6].

Истинные причины абьюзивного поведения лежат гораздо глубже, чем мы думаем: иногда они кроются в травмах, личностных характеристиках и психологическом функционировании, а иногда – в системах, которые должны защищать, поддерживать и взаимодействовать. В большинстве случаев встречается и то, и другое.

В этом мире мало настоящих монстров, но много травмированных людей, которые причиняют вред окружающим.

Сложно балансировать на канате, туго натянутом между работой с жертвами и теми, кто вредит другим людям. Я считаю, что эти роли дополняют, а не исключают друг друга. Работая с людьми, причиняющими вред окружающим, я всегда удивляюсь, как много из них сначала вредят самим себе, а уже потом начинают вести себя непостижимым для большинства из нас образом.

Травмы в анамнезе не являются причиной жестокости. Жестокость и злость имеют множество причин, и большинство травмированных людей никогда не причиняет вреда окружающим. Однако в некоторых случаях травма может быть предрасполагающим фактором (как правило, в сочетании с другими факторами, например употреблением наркотиков), и я крайне редко встречаю людей, которые причиняли кому‑то серьезный вред, но при этом не имели неблагоприятного детского опыта. Это не оправдывает их поведение и не означает, что нам не следует от них защищаться. Это лишь значит, что мы можем объяснить и понять их поведение в контексте того, что они сами пережили.