– Какие люди, ну, здоров будь, изгой. Злой, какими судьбами предобрая душа пожаловала к нам в пекло?
Мое имя здесь – Злой. Имена себе не выбирают. Катарсис выбирает и клеймит, награждает, кому как угодно – твое имя, как шрам, никуда от него не деться. Злой. Значит, Злой. А прозвали меня так, потому что, будучи непомнящим, не состоявшимся изгоем, я ножом зарезал ванака, который был немногим ниже меня. Тот сбил меня с ног и своей тушей повалил на землю, и все это действие сопровождалось омерзительным фырканьем. Я раскромсал его ножом, как огурец для бутерброда, выпустил кишки прямо на себя. Я на перо сажал его так, будто в меня вселилось нечто другое, чем я не являлся. Я боролся за жизнь, мне было страшно. И благо, что я был голоден, а в желудке было пусто. Признаться, чего уж тут таить, если бы наелся до отвала до этого, то обосрался бы от страха в прямом смысле слова. И такое повидал в Катарсисе. Подобные случаи здесь нередки, особенно в граде Покоя, среди непомнящих. Ванаки – бродящие на четвереньках, имеют длинные острые когти, эти нелюди покрыты густой черной шерстью с ног до головы, чувствуют страх, питаются страхом. Только из-за того, что я боялся его, он на меня и напал. В лагерь я тогда вернулся весь в крови. Как говорят, умытый кровью. Руки в крови, куртка, лицо. В руке нож. Это было мое первое боевое крещение Катарсисом. И тогда он увидел меня, дал мне это имя – Злой. Устами покойного Питона, сидевшего в граде Покоя у огня, наблюдавшего мое возвращение.
Он крикнул на весь град тогда, громко, чтобы все слышали:
– Злой вернулся. Это уже другой человек, дамы и господа. Романтики и приспособленцы. Это другая вода. Злой он!
С тех пор я стал Злым. Непомнящим я был недолго по меркам Катарсиса, многие же остаются на годы и погибают ими – без имени, без голоса. Отвел меня покойный друг Питон от данной участи.
– Присядь ко мне, Злой. Нечего тебе тут одному по граду шариться, да дуру с фигой Мирону таскать.
Еще одна причина, почему многие стремятся попасть в Катарсис, – богатства хранятся в этих опасных землях. Это не золото, не серебро и не платина, и янтарных комнат здесь тоже нет. Богатства другие и названия имеют другие. Самые ценные из них – это информация, карты и порождения самого Катарсиса. А породил Он реку Самсона. Если кто из изгоев находил реку Самсона, тот наполнял все склянки, которые были у него, до краев этой водой. Три глотка воды из реки Самсона давали власть над человеком, выпившим ее, тому, кто воду ему дал. Страшная сила – вода из реки Самсона. Ее продают местным барышникам и немалую цену просят за нее. Река Самсона, порождение Катарсиса, – единственная причина, почему ни один изгой не возьмет стакан воды от ближнего своего, даже от друга или человека, которого знает много лет. Это табу. О нем знает каждый изгой, каждый непомнящий. А если женщине дать эту воду, то до конца своей жизни она будет любить мужчину, подавшего ей эту воду. Ни одно сокровище Коробки не имеет такой ценности, как вода реки Самсона. Ни один бриллиант не стоит столько. За посудину этой воды грабили, убивали, предавали, обманывали. Кровью испачканы склянки с этой водой.
Это не единственное богатство Катарсиса. Их немало, и не все еще исследованы. Как говорят опытные изгои, Катарсис переживает начало времен, и те, которые станут у истоков, обретут богатства, положение в обществе, славу на весь Катарсис и влияние. Многие отправляются на поиски и изучение этих богатств. Естествоиспытатели Катарсиса. Река Самсона появляется после Рассвета и исчезает в течение суток после него. Рассвет – это не то, что принято называть временем перед восходом солнца в Коробке. В Катарсисе Рассвет – это начало жизни, пробуждение после шести суток смертоносной Тьмы, перемалывающей все на своем пути, нередко после голода, холода, и всегда – страха. Когда наступает Рассвет, все, что имеет человеческий облик на этих землях и чувство страха, радуется свету, как новому дню рождения. Пережить Ночь дано не всем. Ночь – это время охоты для порождений Катарсиса. И эти порождения охотятся друг на друга, но чаще всего – на нас. Днем они тоже бродят, но их меньше. Большинство из них спит или прячется до наступления Тьмы. День здесь, так же, как и Ночь, длится шесть суток.
Если бы я появился в Катарсисе Ночью, то до града Покоя я бы не дошел. У меня не было бы ни единого шанса. Я вернулся, благодарю тебя, Катарсис, на Рассвете. С первыми лучами.
Но Землекопу было фиолетово, он никогда особо не радовался наступлению Рассвета, так как решал свои дела в собственном доме, двери и окна которого были плотно забиты досками.
– Вернулся домой, Мирон.
– Так и понял, брат. Удачно вернулся, на Рассвете. Везунчик ты. Недавно только вспоминал Питона.
Это был мой единственный настоящий друг в Катарсисе, мой напарник и боевой товарищ. Изгой Питон, который топтал Катарсис годы в поисках своего, присматривал за градом Покоя во время отсутствия Жиголо. Так прозвали того, потому что любил, когда дура в крови, похвалиться, как там, в другой жизни, в Коробке, дамским искусителем, угодником на хлеб насущный подрабатывал. И Жиголо Катарсис забрал, покойся с миром, Глеб. Храни Катарсис душу твою. Питон долго ко мне присматривался, прежде чем предложить стать напарником. Не шныренком – «принеси-подай, прибери, постирай», а именно напарником. Я попал в Катарсис угрюмым, тихим малым, непомнящим; трепаться особо не любил, в нутро чужое лезть – тоже. Нужна была помощь другому, будь он непомнящим, изгоем, хранителем или барышником, – помогал; нужна была самому помощь в минуту тяжкую – старался всегда на себя одного полагаться. Был себе и рукой в трудную минуту, и пощечиной, когда надо взбодриться, дурь из котелка выбить. А долго присматривался Питон, потому что непомнящих в большинстве своем приспособленцами считал.
– Наслушались соплежуи про реку Самсона. Про дружбу крепкую у изгоев и плоды вечности – вот и прут вперед без карт, без зубов и имени. Сокровища им подавай! Даров захотели да денег полные карманы. А потом хороним в овраге, за градом Покоя. А тех, кого не хороним, за пределы града уже и шоколадкой не выманишь после того, как штаны сменили после первого знакомства с ванаками или костребами. Так и превращаются в приспособленцев, вечно жалующихся на тяжкую долю-долюшку, на Катарсис, ванаков, Ночь, дождевую воду – до бесконечности можно продолжать.
Один из целого града непомнящих сделается настоящим изгоем и будет пробиваться дальше, став одним из естествоиспытателей Катарсиса. И Мирон знает это, статистика – вещь надежная, против нее не попрешь. Погладит по головке бедолагу, сыночка золотого, а затем хлебушка его нарезать отправит, хранителям весточку передать. Или полы помыть в доме, сорочку постирать, поваренком личным пристроит. Выживать-то как-то непомнящим надо, даром никто кормить не будет. А назад дороги нет. Слетелись сюда, как вороны, а обратно отсюда не вылетишь. Да и некуда многим из них. Потому и непомнящие.
– А ты, Злой, чего молчишь, брови насупил? Пойдешь до станицы Покинутых со мной? Напарник мне нужен.
– Пойду, – без раздумий ответил я.
– Вот и славно, Злой, вот и славно.
– Не Злой я, – однажды сказал я своему другу, когда ранним утром отправились в путь неблизкий и разговорились с ним за «жили-были».
– Это уже не имеет никакого значения. Твое имя. Катарсис так решил.
Что-то я глубоко провалился в свои воспоминания, а между тем Землекоп немного постарел, или мне показалось?
– Отвар из цветов сна заварю. Пойдем в гостевую. Ночь закончилась, хвала Катарсису. Не скоро наступит, шесть суток в запасе есть. Вовремя ты пришел, Злой. Человек мне надежный нужен. Дельце есть одно. Я надеюсь, ты вернулся не для того, чтобы сопливую братию байками развлекать под дуру? Деньги, поди, нужны? Но это твое дело. В твое нутро лезть не буду. Захочешь, сам расскажешь, зачем вернулся.
– От отвара откажусь, Мирон. Не обессудь, пью только свое, как и каждый в этом мире.
