И – опа! В самый неожиданный для расслабленного Валеры момент Зоя и Антон уехали. Куда деваться – пришлось и ему отчаливать. Валера отчалил, но нирвана не отпускала.

Валера сначала ехал, а затем шёл домой. Высунув из капюшона лицо в дождь, он улыбался – той улыбкой, что выдали ему сегодня. Да. Да, да, да. Жизнь радовала. Милая пего-рыженькая Зоя в зловещем парике и чёрном платье. Это она добавила его жизни смысла. Её любила наводящая страх Арина Балованцева, сидела с ней, смеялась, как обычная девчонка, – и именно за эту Зою Валере хотелось… восхищаться Ариной Балованцевой ещё больше! Да, восхищаться – злость, оказывается, можно снимать, как чёрный киланский парик, и вешать на крючок. И пусть этот мир бредоносных развлечений Валера не будет, наверное, понимать никогда. Но этот мир любила простая душа Зоя. Простая – уж он внимательно следил за Редькиной весь вечер, Редькина не прокололась ни разу! Так что раз этот вымороченный мир любила Зоя, значит, он действительно чего-то стоит.

Всю ночь Валера, несмотря на нежные волны, на которых качался его пьяненький мозг, не мог уснуть. Он вспоминал гостиницу, дорогу туда и оттуда, беспариковую Килану, вечеринку. И своё счастливое спокойствие – ведь точно: с женщиной типа Зои он стал бы полководцем. Президентом. Да.

Но у Зои был Антошка. И раз сорок за ночь – именно столько раз Валера вспоминал об этом факте – ему хотелось дать Антошке в лоб.

К утру, когда милая Зоя перед мысленным взором засыпающего мечтателя трансформировалась в прекрасную Арину Леонидовну, Валере захотелось дать в лоб Вите и Лёхе Быкову. Молниеносно почувствовав, как он получает сдачи, Валера вскрикнул и вскочил.

Вскочила и Лиля – злая, как сто одна китайская оса. Она ждала Валеру до глубокой ночи, звонила, волновалась – а он, а он…

А он сначала маскировочно, а затем и по-настоящему, сладко и приятно, уснул.

Так что за два дня до празднования Нового года Валера отчётливо понял, как должна выглядеть панк-готика. Не давая своей девушке раскрыть рта и удивляя её неожиданным креативом, он вытащил из стиральной машинки нечто чёрное, мятое и недосушенное, надел это, оказавшееся неактуальным платьем его бабушки, на Лилю, крепко замотал её талию бельевой верёвкой. И отошёл подальше. Решительно щёлкая ножницами, Валера порезал в бахрому подол и рукава, вырезал на спинке платья глубокую дырку и внахлёст собственноручно зашил толстенной суровой ниткой. Получилось здорово. Вроде платья невесты Франкенштейна.

– Давай косметику, – скомандовал мастер.

Лиля аккуратно высыпала перед ним содержимое оранжевой гламурной косметички.

– Отлично.

Чёрный карандаш вёл себя послушно – или это недрожащей рукой вдохновенный Валера рисовал себе радость? Не поймёшь. Синий карандаш (вместо помады) тоже не подвёл.

Валера смотрел на Лилю – и видел перед собой Килану Змеющенко, внешний вид которой понравился бы Арине. Творить Валере было легко и приятно. А он раньше и не знал.

– Вот так и пойдёшь. Здорово, Лиля!

Лиля хотела всплакнуть, когда увидела в зеркале вместо себя суровую монашку с синими губами и чёрными крестами вместо глаз. Её прежний наряд, забракованный Валерой, был обтягивающе-соблазнительным. Так это было или не так, но набравшийся в своих «Педалях» негативного пафоса Валера назвал его пошлым, «секс-бомбным» и совершенно негодным. Лиля сообразила: чтобы она не имела популярности у других мужчин, Валера хочет обрядить её вытащенной из гроба убитой монахиней.

– А ты в чём будешь?

Та дерюга, которой тряхнул её любимый, немного успокоила Лилю – на мужчину в таком виде не позарится никто. Ну, панк-готика так панк-готика. Если безумие в «Разноцветных педалях» зашкалит, всегда можно будет смотаться и отправиться продолжать отмечать Новый год к друзьям. И там уже рассказать, как круто было там, откуда Лиля и её мужчина только что уехали. Поверят. Потому что не проверят.

Такси подъезжали к самым дверям клуба. Машины разворачивались, уезжали, их сменяли другие. С девяти часов вечера начали собираться гости в «Разноцветных педалях». В новогоднюю ночь не работали аттракционы-симуляторы, в обоих залах, а также в холле стояли кресла и столы с выпивкой и закусками. Играла музыка, бормотали телевизоры, гости бродили от стола к столу и разминались.

Но двери в бар были закрыты. Начало торжества планировалось на половину одиннадцатого.

Валера и Лиля прикатили в десять двадцать пять. Лиля страдала. Валера был в напряжении.

Они жались друг к другу. Они выпили незамедлительно. Они старались не смотреть по сторонам – но всё же пришлось.

Выгонят. Их с Лилей обязательно выгонят – такими жалкими показались Валере его креатуры… Люди были пышны, люди были могучи – Валера не сразу узнавал своих сотрудников. Сегодня было дежурство второй смены – и Валера увидел Киборга в виде киборга. Правда, неформального. Ему, наверное, и наряжаться было не обязательно – как-никак на работе. Но Киборг смотрелся что надо. Жёстко.

Тунец. Повар по прозвищу Тунец – тупоморденький, медлительный и с выражением непреодолимой позитивной сытости в глазах, он, казалось, был безнадёжен для панка и готики. Но чёрный сюртук, пышное жабо и набелённые щёки с прорезающим наискосок лицо весьма натуральным шрамом придали ему вдруг такого возвышенного демонизма, что Валера, пожимающий ему руку, почувствовал: его собственная ладонь стремительно теряет тепло. Жутко…

Огромные кринолины, изодранные чулки, военные ботинки в чёрных кружевах, белые губы и губы чёрные, зубы в железных фиксах; ржавые кандалы на уже растёртых ими голых руках голого же по пояс Гены Репника, оборванная висельная петля на тонкой шее Вероники Кеник, чёрные крылья за спиной трепетной Татьяны Астемировой, коричневая шапочка, коричневая курточка, коричневая мордочка собравшейся испортить всем праздник Полинки – мрак, мрак, мрак.

– Я боюсь, Валера. Мы не впишемся… – дрожащими губами шептала бедная Лиля. Выпитое не действовало.

Поэтому Валера принёс ещё по шампанскому. Бульк-бульк-бульк – там. Предложил снять пальто. Сняли. Надо было куда-то их пристроить – или быстро надевать и честно давать дёру.

Валера готов был разозлиться на себя за слабость, но весёлые шампанские пузыри дружно щёлкали в его мозгу и меняли окраску мыслей.

Какое-то гордое чудовище, перетянутое ремнями, подкатило к Лиле.

– Не каждая решится на монашку! Уважаю! – заявило оно, и Валера узнал царственного брата Стасика.

Стасик улыбнулся Лиле, пожал руку Валере.

И отпустило.

Отпустило. Пальто оказались в раздевалке – личный шкафчик Валеры охотно принял их.

Лиля, с новым бокалом шампанского в руке, уже чувствовала себя замечательно, Валера принялся знакомить её с сотрудниками.

И чего было переживать?

А вход в бар уже был открыт. Ну как чего было переживать? Было. Дресс-код! Личный досмотр. Арина Леонидовна… Выкинштейн. Так ведь предупреждали…

Валера хлебнул из Лилиного бокала.

– Ну, пошли. Самое интересное будет там.

Музыка. Что это была за музыка! Её мрачное величие одновременно плющило и уносило так высоко, что, казалось, потолок поднимается на глазах, крыша вытягивается и становится узкой, конической, а двери и окна пронзительно-стрельчатыми.

Видя, что все повернулись в сторону открывшихся дверей, Валера сначала подумал, что по русскому народному обычаю народ сейчас ка-а-ак всей толпой ломанётся, создастся пробка, кому-нибудь оторвут подол, кому грим на физии размажут, ноги оттопчут – в общем, пинков-толчков не оберёшься. Но нет – точно на балу у принцев-королей, люди, кто поодиночке, кто парой, вплывали в распахнутые двери. Какое-то время ждали, пока пройдут передние, и с демонстративным достоинством заползали.

Перед Валерой и Лилей в двери неторопливо въезжал на коне полиционер Костя Шибай. Конь был настоящий – кучу его жизнедеятельных яблок Валера заметил ещё в холле, решил, что это такой панк-прикол: навоз специально купили и раскидали для красоты и бодрости. Или же он пластиковый, или древесно-стружечный какой-нибудь. Ан нет, производитель навоза присутствовал лично…