Марта смотрит на меня:

— Ладно тебе.

— Ты о чем?

— Ладно, перестань.

— Доешь свой бутерброд, Олея, — просит Кристоффер. — Ты сегодня почти ничего не ела.

Марта смотрит мимо нас на дорогу, где появляется машина. Тут же хлопает дверца, и мы слышим приветственные крики мамы.

— Привет! — кричим мы с Мартой дуэтом, как и раньше, как и всегда.

— Мы вас застали за ланчем, — произносит мама, появляясь из-за угла.

Стейн одет в шорты цвета хаки, к его очкам прикреплены солнцезащитные линзы, он поднял их и стал похож на насекомое. Мама наклоняется и сперва обнимает Олею, она много раз повторяла, что будет обходиться с Олеей как с родной внучкой, и при этом всегда смотрела на нас, словно мы должны были восторгаться широтой ее души.

— Как здорово, что к нам приехали гости, Олея, — произносит Марта.

Стоит человеку обзавестись детьми, как он начинает говорить совершенно ненужные вещи, как будто обращается к собаке, и Марта, и Кристоффер делают так постоянно. Ты была так рада. Как здорово, что ты надела пижаму. Ну и расстроилась же ты.

— Должна сказать, поездочка у нас получилась еще та, — говорит мама.

— Я рыбу поймала, — сообщает Олея и поднимает на нее глаза.

— Ты рыбу поймала! — Мама всплескивает руками. — Да неужели. Ах да, что же я хотела сказать. Мы попали в пробку уже у Санде, представляете? С самого утра.

— Нам пришлось остановиться в Рюгтведте и съесть по сосиске, — добавляет Стейн.

— Стейн ест сосиски с креветочным салатом, — говорит мама. — Не самое приятное открытие после шести лет знакомства.

— Я был о тебе другого мнения, Стейн, — произносит Кристоффер.

— А около Рисёра мы попали в реверсивное движение, и нам пришлось дожидаться зеленого света, — говорит Стейн.

Мы с Мартой переглядываемся и поднимаем брови. Он мотает головой:

— Поверить невозможно. Иногда отчетливо видно, что находишься в другой части страны.

— Но теперь вы здесь, — говорим мы с Мартой почти дуэтом.

— Вы ведь не откажетесь от кофе? — спрашивает Кристоффер и направляется в дом, Стейн идет следом за ним.

— А вы, девочки мои, уже насладились летним теплом? — произносит мама, сначала похлопывает меня по щеке и гладит по голове, а потом поворачивается к Марте, проводит рукой по ее слишком светлым волосам и похлопывает по животу — зачем она хлопает ее по животу?

— Ты устала, Марточка моя? — спрашивает она. — Выглядишь немного утомленной.

— Да, — отвечает Марта и склоняется к маме.

Она не имеет ничего против долгих объятий с мамой, она погружается в ее объятия и отдыхает в них, а я растерянно хлопаю Марту по плечу, мы сейчас похожи на скульптурную группу с Мартой в центре.

— Все будет хорошо, все-все, — произносит мама и гладит Марту по щекам. — Знаешь, ты будешь прекрасной мамой.

Я не хочу это слушать. «Ты будешь прекрасной мамой». От этих слов на барабанные перепонки давит и изнутри на глазные яблоки тоже, как в тот момент, когда сдерживаешь чих. Они медленно идут к садовому столу, мама обнимает Марту за талию. Кристоффер принес чашки и налил кофе из термоса.

— Ох, как же здесь хорошо, — говорит мама. — А сколько рыбок ты поймала, Олея?

— Три, — отвечает Олея и засовывает палец в нос.

— Нет, ты поймала одну, — произносит Марта. — Ты одну, а я две.

— Пусть сама расскажет, — натянуто улыбаюсь я Марте, но ответной улыбки не получаю.

Я проливаю кофе на стол, когда беру протянутую чашку, и размазываю жидкость пальцем по поверхности, втираю ее в дерево, стираю ее. Марта и Кристоффер купили несколько новых чашек, и стол не тот, что был у нас раньше. Мне он кажется слишком большим, неподходящим.

— Откуда этот стол? — спрашиваю я.

— Думаю, это «Баухаус», — отвечает Марта. — Так ведь?

— Да, — подтверждает Кристоффер. — Купили в прошлом году, тридцать процентов скидки.

— Неплохо бы спросить у других, когда собираетесь покупать вещи на дачу, — говорю я. — Вообще-то, сюда не только вы приезжаете.

— Значит, мы должны спросить тебя, прежде чем купить новый стол, если старый развалился? — уточняет Марта.

— Или перед тем, как красить дом.

— Ты сказала, что тебе понравилось.

— Мне больше нравилось так, как было раньше. — Я отпиваю кофе. Он оказывается горячее, чем я думала, и я быстро глотаю, чтобы не обжечь язык, и по моему горлу и груди катится горячая волна. — Быть дому белым или желтым — это серьезный вопрос.

— Да ты же здесь почти не бываешь, — говорит Марта.

— Я не виновата, что мне не с кем сюда приехать, — отвечаю я.

— Нет, но если уж честно, то и мы в этом не виноваты. Если бы хотела, могла бы приезжать почаще. Ты навещаешь нас один раз за лето, а в остальное время катаешься по всяким другим местам.

— Марта! — встревает Кристоффер.

— Что? Я просто говорю как есть.

— Мне всегда казалось, что здесь прекрасно побыть в одиночестве, но это было до того, как я встретила Стейна, — произносит мама. — Я могла ходить по саду и работать почти без одежды. Это прекрасно.

— Думаю, это и правда было прекрасно, — говорит Стейн и целует ее.

— Мама, — произносит Марта.

Я больше ничего не говорю, я пью кофе и жалею себя, вспоминаю, как ела бутерброды с тарелки с лютиками и читала про Дональда, сидя за столом, ту историю про квадратные яйца, вспоминаю подставку для зонтика, наполненную водой, она была сделана из темно-коричневого пластика и обжигала ступни, когда я вставала на нее, вспоминаю стакан молока, который я часто забывала убрать в тень во время чтения, и тогда молоко портилось, молоко со вкусом солнца, говорил папа, вспоминаю желтую краску на стенах, желтую краску, которую они закрасили. Я чуть не плачу от таких мыслей, это слишком глупо, я не должна сидеть и мусолить в памяти картины из прошлого, типичные детские воспоминания: о, желтые стены, о, стакан молока, о, детство, о, любящие друг друга родители — кажется, на мысли наложили пожелтевший фильтр из шестидесятых, я сама от себя устала, в шестидесятые я еще даже не родилась, надо заканчивать с этим.

— А как дела на работе, Ида? — спрашивает мама и похлопывает меня по колену. — Все рулишь?

— Да, рулю, — отвечаю я.

— Что интересного? — задает вопрос мама и чешет ногу. — Ну вот, меня уже покусали.

— В этом году здесь есть комары, — замечает Кристоффер.

— Осенью буду руководить новым проектом, — говорю я. — Новая школа в Грурюддалене, мы выиграли тендер.

— Как здорово! — отвечает мама.

Я испытываю одновременно гордость и раздражение от того, что она считает меня способной. Стейн кивает и чокается со мной кофейной чашкой, он так и не снял очки.

— Ты большая умница, Ида, — говорит Стейн.

— А я разве не умница? — спрашивает Марта, она произносит это с улыбкой, наигранно детским голосом, но в глубине меня начинает разгораться жаркая злость.

— О, тебе не хватает внимания, девочка моя, — отвечает мама, обнимает Марту и крепко целует ее в лоб. — Вы уже думали, что приготовить на ужин?

— Я думал, что вечером мы будем есть утиное конфи, а завтра на праздничный обед — креветки, — говорит Кристоффер.

— Ида, разумеется, произнесет речь, — усмехается Марта.

— Я не говорила, что обязательно произнесу речь, — отвечаю я, встаю и начинаю собирать тарелки. — Я говорила, что немного подготовилась.

— Еще рано убирать, Ида, — замечает мама.

Я ЕЕ УМНИЦА, я умница, когда вываливаю остатки еды в мусор, умница, когда мою чашки под краном и обжигаюсь горячей водой. Я вернулась домой, размахивая своими оценками: мама, мама, посмотри туда, посмотри сюда, — меня пот прошибает, когда я думаю об этом, я набираю в таз воды и мою посуду, я играла в гандбол и занималась балетом, совершала пробежки в дни, когда не было тренировок, а на уроках громко рассуждала о политике, ЕС и несправедливости в отношении женщин, а мальчишки стонали и говорили: «Да заткнись ты уже, чертова Ида», поэтому меня попросили произнести речь на церемонии окончания девятого класса гимназии перед всеми родителями, одноклассниками, ребятами из параллельных классов, учителями и директором. Я готовилась несколько недель, я сидела по ночам и писала речь, репетировала ее перед зеркалом, я трепетала, глядя себе в глаза, взрослая Ида. Я должна была сказать, что перед нами молодость, и наступило время, когда нам предстоит жить и набираться собственного опыта, но важно иметь возможность совершать свои ошибки, потому что все должны совершать свои ошибки, именно на них мы учимся, это я где-то прочитала, и слова показались мне красивыми, я даже отыскала цитату: Try again. Fail again. Fail better[3]. Какой же я была умной. Я представляла, как последняя фраза «не получится гораздо лучше» повиснет в воздухе, а все матери, отцы, учителя, одноклассники, ученики из параллельных классов задумаются, что бы это могло значить: не получится гораздо лучше, и насколько же умна и необычна эта пятнадцатилетняя девочка, которой пришло в голову сказать такое, и я представляла, как кто-нибудь из одноклассников встанет и начнет аплодировать мне, и вся гимназия последует его примеру, а я буду скромно стоять на сцене и радоваться, несколько раз поклонюсь, приложив руку к сердцу, а где-то посреди зала мама с Мартой будут хлопать в ладоши изо всех сил, и мама прослезится.