В одной из таких отлучек, взволнованный голос тещи, по телефону, поздравил меня с рождением дочери. Я так привык к своей Мари, к её заботам, что никак не мог убедить себя, что от любви родятся дети. Дети нужны, когда любовь родителей угасает, чтобы воспламениться в чувствах к ним. Счастливые отцы плохие родители. Так и получилось. Работа и любовь к Мари занимали всё моё время. Да и рождение дочери всегда посвящено матери и только ей. Назвали дочурку Машей, наверное, чтобы не обижать моего русского слуха. Но это было лишним, нелегко влившись во французское словесное пространство, теперь уже не чувствовал себя здесь неловко и воспринимал все оттенки местной речи. Меня никто не отягощал родительскими обязанностями, тем более что у нас жила бабушка, овдовев, после смерти отца Мари. И только через несколько лет я заметил, что по дому бегает маленькое, милое существо и щебечет песенки французского шансона. Очень скоро, увидев её порхающее платьице в каком-нибудь конце сада, я сам бежал туда и тащил этот, весело визжащий комочек в дом. Видно и вправду у мужчин не сразу случается стать отцом, но уже если это получится, то его мир становится бесконечной любовью. Нас стало трое и мы обожали быть вместе и вечерами собирались в большой комнате у рояля. Тёща жила незаметно, что порой приходилось спрашивать, не обидели ли её чем-нибудь, что она так долго не идёт к ужину. Она мягко улыбалась и говорила, дескать, Господь с вами, чего же ещё желать старому человеку. Приятно видеть всех вас вместе и для того опаздываю к ужину, жду пока все соберутся. Было лестно слышать такие слова от родного человека, но и окружающие, а часто и вовсе незнакомые люди, входящие в дом, обращали внимание, что наш семейный союз производит благоприятное впечатление на душевное состояние. В этих словах не было ничего загадочного. В нашем доме, после долгих странствий по свету, остановилась Любовь. Мы жили ею сами и не мешали другим чувствовать это радостное присутствие.
Именно в этот момент наивысшего притяжения нашей семьи к домашнему очагу, случилось чего никто не мог ожидать. Мари, не соблюдая никаких диет, начала как-то странно худеть и ни на что не жалуясь, уже молила взглядом о помощи. Ещё никто не увидел этой мольбы, но в доме возникло напряжение предчувствия беды, когда она упала в обморок прямо на цветочной клумбе. Приглашённый врач констатировал накопление усталости и посоветовал поездку на курорт. Мы, всей семьёй, проводили Мари в лучший средиземноморский санаторий, но через неделю она вернулась, ранее определённого путёвкой срока, ещё более похудевшая, измождённый вид её не давал повода для оптимизма. Я кинулся к светилам медицины и после долгих обследований всё было кончено. У человека может не остаться совсем ничего, но должна быть надежда, а если вам тихоньким шёпотом советуют смириться, говоря, что никакой больше надежды нет, то это уже рассказанный секрет какого-то великого злодейства, в котором нет ничего от любви человеческого участия к вам. Тогда я едва удержался, чтобы не разгромить эту чёртову клинику, со всеми её приборами, заранее узнающими фатальность начинающейся болезни. Возненавидел всю медицину сразу и долго не мог спокойно видеть просто человека в белом халате.
Мари и до болезни была очень хрупка сложением своей фигуры, а тут стала совсем прозрачна и в этой воздушности угадывалась вся её беззащитность перед болезнью. Она уже совсем редко выходила из своей комнаты и только просила приносить живые цветы. Стены в спальне были устроены зеркалами и когда на столике у кровати ставились букеты, они отражались в стекле и создавали впечатление палисада вокруг белоснежной постели больной. Представьте, что в окружении этой чудесной живой красоты, умирает ваша любимая женщина и вы поймёте мои чувства. Она смотрела с виноватой грустью в глубине взгляда и я пропадал в нём, забывая себя от горя. Часами, находясь рядом, не говоря ни слова, мы оба понимали и трепетали от необъяснимой несправедливости предстоящей разлуки. Мы ещё жили вместе, но мои потухшие в горе глаза уже странно смотрелись в окружении, полыхающих со стен, букетов цветов. Так говорила мне она. Я целовал её руки и плакал. В моём плаче слышалась молитва мольбы: претерплю всё, лишь бы на меня смотрели твои прекрасные глаза.
Была ночь, когда я услышал слабый голос, зовущий меня по имени. Не знаю, произошло это во сне или в реальности, но сразу же поднявшись, прошёл в её комнату и кажется, успел уловить последний вздох моей любимой. Перед самым утром я закрыл её глаза и более не мог смотреть на неживое лицо. Лицо без взгляда, которым она радовалась наступлению каждого дня. Это было невыносимо.
Вы видели жар солнца через закрытые веки глаз? Вот в таком огненном тумане я плутал несколько дней. В этой горящей пустыне возникали какие-то люди, они бродили вместе со мной, исчезали, появлялись вновь, в образах, размытых, расплавленных созданий, которые растекались по моему сознанию огромными кровавыми пятнами. Страдая, я не замечал ничего, что происходило кругом, только красное марево, где мелькали призраки. Потом проходили дни, ночи, но я по-прежнему убирал её комнату цветами и подолгу находился там один. Прибегала моя маленькая непоседа – дочка, смотрела мне в лицо глазами Мари, я прижимал её к себе и в моей груди становилось теплее, таяло моё застывшее, казалось бы навсегда, сердце. Она уводила меня на кухню, без умолку рассказывая о своих детских делах. Слушая дочурку, пили чай, моя тёща, хранит её пресвятая дева (она жива до сих пор и сообщает мне о своей жизни в письмах), ничем не напоминала о трагедии, была очень деликатна и предупредительна. Но никто и ничто не могло заменить Мари и в доме не находилось предмета который бы не напоминал о ней. Моя психика надломилась, я впал в тихое помешательство, днём мерещилось лицо Мари в клумбах между цветов, ночью она приходила ко мне и мы подолгу беседовали. Она говорила, чтобы я не скучал, а занялся бы новым домом, который начали строить ещё в её жизни, что всё будет хорошо и улыбалась своей чудесной улыбкой. Эта улыбка светилась желанием веры в свои слова, но зачем тогда она приходила и напоминала о себе.
Скажу вам, что всегда отличался отменным здоровьем, но после нескольких месяцев бессонницы и непреходящих галлюцинаций, превратился в облако, отдалённо напоминающее обо мне человеческими очертаниями. Тёща забила тревогу. В результате врачи посоветовали на полгода сменить обстановку – путешествие, иначе, предупредили они, всё моё отчаяние кончится психушкой. К тому времени строительство нового дома шло к завершению и, отдав, какие сумел, распоряжения относительно интерьера комнат, отбыл в Японию. Менять обстановку, так совсем, землю, сторону света, разрез глаз на плоском лице, язык и даже манеру пить чай. Некоторое время, проведённое в стране Раннего Солнца, я дичился общества людей, искал уединения и нашёл отдых своей душе в небольшой деревушке у моря, в доме рыбака. Хозяин знал всего несколько слов по-английски, но мы прекрасно ладили. Жена его так славно умела готовить вкусный чай и рыбу, что я слабел от запахов японской кухни и начал предаваться чревоугодию. Из сельского уединения иногда выезжал в города, но чурался шумных туристических толп и маршрутов и больше в одиночку бродил по тесноте японской столицы и других мегаполисов. Такое случалось редко, больше нравилась спокойная размеренность сельского быта, немногословие отважных рыбаков, в одиночку ходивших на своих лодках в море, в прибрежных скалах водилось много птицы и появилось желание подолгу наблюдать их шумную суету. Прибой своими волнами вымывал из меня тоску, а свежий утренний воздух восстанавливал утраченные физические силы. Рыбак, у которого квартировал, выказывал мне своё расположение и даже стал брать с собой в море. Однажды, из-за быстро переменившейся погоды, лодку отнесло ветром, мы потеряли ориентиры и наверняка бы погибли, но нас спасли русские моряки с траулера, стоящего на дрейфе из-за какой-то поломки. Подняли на борт с нашей лодки, казавшейся щепкой рядом с громадиной корабля, а в вихре шторма просто незаметной. На судне нас обогрели, а когда узнали, что я русский, сам капитан пригласил к себе в каюту, где накрыли стол и выставили на него всю роскошь русского хлебосольства. Всем напиткам я всегда предпочитал хороший коньяк, но не мог, будучи спасённым гостем, отказаться от водки и поглощал её в таком количестве, будто делал это всю жизнь. Видимо этот напиток, как и кровь, объединяет русских людей неожиданно и счастливо встретившихся на чужой стороне. Каюта наполнилась весельем и такой душевностью слов и взглядов, что позже плохо помнилось, о чём шёл разговор за столом. Помощник капитана подарил мне курительную трубку, сделанную, как он тогда выразился не из какой-нибудь поганки, а из настоящего русского дуба. Я никогда не курил, но подарок храню, как память той замечательной встречи. Наутро над морем разведрилось, вода утихла и наши спасители, снабдив моего лодочника большим морским компасом, отправили нас к берегу. Ещё долго с палубы нам махала команда гостеприимного корабля, на борту которого белела надпись «Дальний восток». По прибытию домой, мой рыбак уложил компас в шкатулку, где находились завещанные реликвии семьи и сказал, что в этом месте, из поколения в поколение, хранится всё, что приносит счастье. Это приключение всколыхнуло мои жизненные силы, даже появилась догадка, что именно эта встреча, с родными по духу людьми, стала началом исцеления недуга. К концу пребывания на японских островах, я уже вполне годился для продолжения жизни и работы у себя дома. Отдалилось тягостное воспоминание похорон и последующих дней неприкаянности, ненужности своего присутствия в жизни. Жаль было покидать гостеприимный рыбацкий посёлок и приютивший меня дом (я уже много понимал по-японски и даже пытался вступать в беседу на собраниях рыбаков), но меня ждала дочь и ещё что-то новое в жизни. Но по дороге домой захотелось ненадолго завернуть в Испанию и, проехав по памятным местам солнечной Гранады, я вернулся домой нагруженный тоской по дням проведённым там с Мари и мне не с кем было улыбнуться тем воспоминаниям, чтобы они рассеялись.
