-Вам нужна офсетная четырехкрасочная машина типа “Dominant”,- сказал Верт. - Я поставлю вам эту машину. Схема такова. Вы перечисляете мне ее стоимость-210 миллионов рублей, я деньги перевожу в доллары, чтоб инфляция их не съела, кручу пару месяцев, увеличиваю путем торговых операций, покупаю машину и делю прибыль с вами. Десять миллионов я вам гарантирую. А вы просто не торопите меня с покупкой машины.

Такие предложения Верт сделал ряду директоров в типографиях глубинки России. И у него на разных счетах разных фирм в разных банках крутилось больше миллиарда. Во многих случаях Верт даже не брад деньги с банка - оставлял на депозите, с правом для банка их использовать. Процент банка с этих немалых сумм его устраивал.

Сделав выговор биробиджанскому директору, Верт брился сенсорным “Жилетом”, брызгался мужскими духами “Кобра”, одевался в потрепанный вельветовый костюм, брал объемистую сумку, гладил пса, выходил в темный и сырой город, садился в не менее потрепанный запорожец и ехал в городскую типографию, где арендовал верхний этаж.

Компьютерный центр, малая типография и редакция журнала - хозяйство Верта было большое. Но доход почти не приносило. Так, моральное псевдоудовлетворение. Все это хозяйство было большой игрушкой, которая Верту уже надоела. Сам этого он еще не осознавал.

В компьютерном центре директором был бородатый ученый с мечтательным взглядом и мощными лопатами рук, наследством сибирских разбойников. Директор начинал еще на первых “Роботронах”, наивных конструкциях СССР, работал с ними на Кубе. Куба в те времена расшифровывалась однозначно - коммунизм у берегов Америки.

Теперь Всеволод Юрьевич тряс бородой в явно не коммунистической структуре - частной фирме Верта. И главной проблемой Верта в сотрудничестве с этим, отнюдь не Кремлевским мечтателем, было уберечь свой карман от обворовывания. Юрьевич предпочитал работать с клиентом напрямую, сглаживая бюрократическую структуру хозяина, предпочитавшего, чтоб деньги за компьютерные услуги поступали кассиру.

Юрьевич перехватывал клиентов и плату за работу брал наличными, при чем предпочитал в долларах. В отчаянии Верт перестал платить Юрьевичу зарплату, пообещав долю от прибыли. Это не уменьшило пыл компьютерного профи. Только к высказываниям в адрес хозяина прибавилось ворчание по поводу отсутствия зарплаты. В самые неожиданные моменты Юрьевич вставлял реплики о голодной смерти, о суммах материальной помощи, о благополучии людей, зарплату получающих. И исправно перехватывал выручку Верта.

Покрутившись в производстве, отдав распоряжения, скорректировав текучку, Верт ехал в магазин “Книга”, где имел прилавок. Верт торговал собственной продукцией: брошюрами, журналами, буклетами, оказывал услуги в приобретении компьютерной техники, принимал заказы на полиграфические услуги. Тут была та же проблема - кадры. Он перебрал разных продавцов - все воровали. С этим он готов был смириться, памятуя наставления Суворова о нечистых на руку интендантах, но они не только воровали выручку, они вдобавок сачковали.

Отчаявшись, Верт поставил за прилавок собственную жену. Она не воровала, она, кокетливо хихикая, сообщала ему на что истратила выручку. Верт был бессилен -прилавок даже не окупал затрат на его содержание. Одна радость - деньги теперь шли в дом.

Из магазина Верт направлялся на вокзал. Он снимал там какую-нибудь потрепанную шлюшку, он почему-то тогда любил именно опустившихся и грязных шлюх, отвозил ее в свою квартирку, угощал стаканом коньяка, наскоро трахал прямо на полу, в постель он этих грязнуль не пускал, щедро платил и выпроваживал.

В процессе траханья самым забавным моментом было поведение бульдога. У того мигом пропадала вялость, он лихо нападал на голые ягодицы Верта, создавая самые невероятные ситуации.

Потом Верт брел к детскому дому. Он набирал там ребят из младшей группы и закармливал их сладостями, накупал им различные обновы. Воспитатели привыкли к богатому чудаку и не вмешивались. Старшие ребятишки с нетерпением ожидали возвращения младших, чтоб их ограбить. Еще более старшие грабили уже грабителей. Последними в дело вступали старшие воспитатели старших грабителей. Они отбирали у последних то, что могли отобрать.

Наступал вечер. Верт с неугасающей энергией и с острым ощущением пустоты своего существования возвращался домой, принимал сильное снотворное, ел что-то, без вкуса и аппетита, читал какую-то муру и проваливался в полусон, полубред, чтоб выплыть из него рано утром.

Иногда однообразие его существования разряжал приход жены и дочерей. Обычно они приходили часов в восемь вечера, когда Верт медленно уплывал из действительности. Они никак не желали понять, что он живет в другом ритме, в другом временном измерении. Они охали, застав его сонным и в трусах, извинялись за поздний приход, жужжали и щебетали, и страшно обижались на его мрачную физиономию, подчеркивая обиду дополнительным жужжанием и щебетанием. После их ухода Верт долго приходил себе. Перебитый сон бродил в нем глухой раздражительной болью. Он раздраженно читал, курил, засыпал после полуночи, спал плохо, вставал привычно рано, полностью разбитый и несобранный. Весь день проходил после такой ночи аритмично и неорганизованно.

Иногда в накатанный ритм его жизни врывалось какое-то увлечение, которое вскоре его разочаровывало. Но к разочарованиям он был готов и не сопереживал им.

Когда же тринадцатилетнее дите из детдома прихватило его сквозь брюки за член и предложило потрахаться за деньги, Верт вообще отошел от благодетели. Он стал циничен и угрюм. А самое главное - ему было скучно.

Барских замашек Верт не приобрел. Он не летал пообедать в Сочи уже потому, что ему было лень летать. Он не видел удовольствия в своем богатстве. Он не умел извлечь настоящего счастья из обладания деньгами.

И в один из приступов хандры Верт написал свою исповедь.

И после написания этой исповеди он перестал заботиться даже о видимости приобретения чего-то на получаемые деньги. Он просто начал тратить эти деньги, тратить бездумно и глупо, совершенно не заботясь о ближайших последствиях.

Глава 29

Сегодня

Гений не был подонком. Он был игроком. Течение жизни он воспринимал, как многомерную игру, не более сложную, чем шахматы, но более предсказуемую. И он играл во всех измерениях сразу, как великий Алехин на множестве досок.

Гений не воспринимал людей в форме живых существ с эмоциями и проблемами. Они для него были фигурками на одной из игровых досок. Он никогда не ломал голову над этическими проблемами, он вообще был чужд всему неконструктивному. Его мозг умел мыслить только на уровне техническом. Любая ситуация проигрывалась тысячью вариантов и обретала строгую математическую формулу. При решении формул чувства не учитывались.

Как и многие гении в СССР он был озлоблен. Еще во времена первых изобретений специальные службы ясно дали ему понять, что он должен работать на “ведомство”. Армия, КГБ, ГРУ — форма “ведомства” не уточнялась. Гений составил простенькую математическую закономерность: справа в столбик записал преимущества этого предложения, слева — недостатки. Получилось, что “ведомство” даст ему относительное материальное благополучие (высокий оклад, приличное жилье, транспорт, оборудование лаборатории, сотрудников-исполнителей), но полностью лишит его возможностей самому выбирать тематику работ и свободно передвигаться по планете (почти все работники “ведомств” были невыездными).

Решение не требовало особого ума — Гений отказался, и, чтоб не попасть под репрессии, изящно симульнул сложную болезнь мозга. Через полгода его оставили в покое и спецслужбы и врачи.

Тогда Гений уехал в Сибирь, где работал кочегаром (В СССР должность кочегара всегда прельщала опальных интеллигентов — дежурство сутки через трое, приличный оклад, полная независимость). Времени для изобретательства было вполне достаточно. Но для практической реализации изобретенного нужны были деньги. И Гений вполне естественно связался с цеховиками, причем вычислил их возможное существование буквально “на кончике пера”. То есть, проанализировал некоторые товары на барахолке и вычислил.