Германский консервативный романтик А. Мюллер проводил мысль о том, что аристократия, романтическая интеллигенция и пролетариат едины в том, что они не буржуазны и находятся в противоречии с товарным обществом; он критиковал свойственную капиталистическому хозяйству тенденцию к превращению людей в «колеса, винтики, валки, спицы и прочие механизмы». В критике капитализма Мюллер даже несколько перегнул палку, вызвав неудовольствие своего патрона Меттерниха, который назвал его «прирожденным социалистом» {109}.
Видный прусский консервативный политический деятель Й.-М. Радовиц советовал королю Фридриху Вильгельму IV использовать рабочее движение против буржуазии. «Кто желает действительной реставрации, — говорил Радовиц, — тот должен осушить и вспахать заново состоящее из пролетариата болото, от которого исходят смертельные испарения»{110}. Такая идея была не чужда позднее и О. фон Бисмарку. Но страх перед пролетариатом пересилил эти стремления.
Маневрирование в духе «феодального социализма» не принесло ожидаемых результатов. «Аристократия, — писали К. Маркс и Ф. Энгельс, — размахивала нищенской сумой пролетариата как знаменем, чтобы повести за собою народ. Но всякий раз, когда он следовал за нею, он замечал на ее заду старые феодальные гербы и разбегался с громким и непочтительным хохотом»{111}.
В модернизированном виде некоторые элементы «феодального социализма» закрепились в идейно-политическом арсенале консерваторов и были восприняты так называемыми «социальными консерваторами», серьезно относившимися к «рабочему вопросу».
Менее стойким оказался другой признак, характерный для изначального консерватизма, — аристократический космополитизм. В его основе лежала своего рода консервативная солидарность династий, аристократических семей, связанных родственными узами, традицией службы за границей разным государям и, конечно, прежде всего «великим страхом», порожденным Французской революцией. Попыткой реального воплощения идеи «консервативной солидарности», аристократического космополитизма как раз и была система Меттерниха. Не говоря уже о внутренних слабостях, эта система не выдержала напора новой мощной силы — буржуазного национализма.
Старая форма — новое содержание
1848–1849 годы стали важным рубежом в эволюции консерватизма, одним из тех переломных моментов, когда меняется явление в целом. В начальный период становления консерватизма решающую роль играли феодально-аристократические элементы; они во многом определяли его содержание и облик. После революций 1848–1849 гг. он интенсивно наполняется буржуазным содержанием; в горниле консерватизма продолжается синтез феодально-аристократических и буржуазных элементов, но теперь уже при все возрастающей роли последних. Консерватизм как политический метод и определенная идеология формируется уже в основном на почве буржуазного общества, причем в период его прогрессивного развития.
Мощным импульсом эволюции консерватизма явилась реакция на революции 1848–1849 гг., которая существенным образом отличалась от феодально-аристократической реакции на Французскую революцию. Теперь характер реакции был намного шире; в сущности, это была реакция, исходившая от разнообразных антиреволюционных сил и течений, так называемой «партии порядка», от всех напуганных первой открытой вооруженной классовой битвой между пролетариатом и буржуазией в июне 1848 г. в Париже. «Все классы и партии во время июньских дней, — писал К. Маркс, — сплотились в партию порядка против класса пролетариев»{112}. К этой антиреволюционной партии примкнули и роялисты, поборники консерватизма разного толка. Они тоже выступили «как представители буржуазного миропорядка, а не как рыцари странствующих принцесс, как буржуазный класс в противоположность другим классам, а не как роялисты в противоположность республиканцам»{113}. Старые критерии при определении общественных позиций перестали срабатывать. Это верно подметил А. И. Герцен в письме от июня 1849 г.: «В XVIII столетии достаточно было быть республиканцем, чтобы быть революционером, теперь можно очень легко быть республиканцем и отчаянным консерватором»{114}.
Воспользовавшись приступом социального страха у буржуазии, феодально-аристократические элементы перешли в контрнаступление, стремясь ликвидировать завоевания, которых добились революционные и национально-освободительные силы. Новоявленным пророком европейской реакции стал испанский дипломат и политический мыслитель X. Доносо Кортес (1809–1853), незадолго до революции 1848 г. удостоенный титула маркиза де Вальдегамас. Громкую, хотя и недолговечную, славу принесла ему триада его речей: «О диктатуре» (4 января 1849 г.), «Об общем положении в Европе» (30 января 1850 г.) и «О положении в Испании» (30 декабря 1850 г.). Наибольший резонанс вызвали две первые речи. В консервативном лагере их сравнивали по значению с «Размышлениями о революции во Франции» Берка. Меттерних, Николай I, папа Пий IX, Фридрих Вильгельм IV, Луи Наполеон, вскоре ставший императором Наполеоном III, — все обратили внимание на красноречивого испанца, с одобрением восприняли многие его мысли.
Идейное наследие Доносо Кортеса весьма многообразно и не поддается однозначной оценке. За всю сравнительно короткую жизнь он проделал сложный путь, его взгляды претерпели существенную метаморфозу. Реакции, как и революции, порой свойственно выходить за обусловленные конкретным временем пределы. Так произошло и с речами Доносо Кортеса. Он острее, чем многие его современники, воспринял революции 1848–1849 гг., увидел в них преддверие еще более глубоких потрясений и предложил такие методы борьбы с революционной угрозой, которые предвосхитили экстремистский консерватизм будущего и правый радикализм. Поэтому воззрения Доносо Кортеса, взятые в целом, представляют собой редкий сплав консерватизма прошлого, современного ему и будущего, практически всю гамму консервативной идеологии. Правда, нужно учитывать, что в своей политической практике испанский дипломат был гораздо умереннее, чем в речах и мыслях.
Принято считать, что он продвигался к правоконсервативной позиции от либеральной. Доносо Кортес был видным деятелем партии «умеренных», входил в ближайшее окружение королевы Марии Кристины, а затем и её дочери Изабеллы II, представлял свою партию в кортесах, где и произнес свои знаменитые речи. Следует отметить, что он решительно отстаивал интересы обеих королев от карлистских «ультра». Однако «умеренные» были все же скорее либеральными консерваторами, чем либералами в чистом виде. И идейно, и политически «умеренный» Доносе Кортес сначала следовал за Гизо. Он вырос в буржуазной семье, титулом маркиза был вознагражден за заслуги перед испанской короной. Буржуазии он отводил видное место в рамках тройственного союза: вместе с монархией и церковью.
Его эволюция вправо оказалась растянутой на целое десятилетие; революционный взрыв 1848 г. окончательно отбросил «умеренного» политика на крайние реакционные идейные позиции. Уже летом 1847 г. Доносо Кортес, предчувствуя приближение бури, убеждал «сильного человека» Испании генерала Нарваэса действовать решительно и авторитарно: «На нас надвигается катастрофа, неминуемая и ужасная: предвижу социальные потрясения; возникает проблема силы, и вы — тот, кому я отдаю все свое доверие»{115}.
Еще в конце 30-х годов XIX в. социализм казался Доносо Кортесу преходящим явлением, теперь он резко меняет мнение. Гораздо раньше, чем большинство консерваторов, он увидел главного врага не в либерализме, а в социализме, и не в утопическом социализме Оуэна, Сен-Симона, Фурье. Больше его страшат активные приверженцы Прудона и, как пишет американский историк Дж. Грэхем, «косвенно система, изобретенная Марксом»{116}. Доносо Кортес предрекал угрозу со стороны коммунизма, который не будет отвергать государство, подобно анархистам-прудонистам.
Давно известные ему теократические традиционалистские идеи де Местра и де Бональда обретают теперь в его глазах актуальный смысл. Социальные и экономические реформы, предостерегает Доносо Кортес, уже не спасут от революции и социализма. Вообще, по его убеждению, нельзя ставить экономику выше политических и религиозных проблем. Единственное средство спасения европейской цивилизации — в религии и морали. Подобно де Местру, Доносо Кортес хотел усилить авторитет папы \ «принципом непогрешимости».
