Великолепию церковного убранства, облачений священников и блестящей одежде индейской чиновной знати резко и, надо полагать, продуманно, контрастировала единообразная одежда массы индейцев. Каждому мужчине выдавались изготовленные по определенному образцу шапка, рубаха, штаны и пончо, все это — из грубого бумажного полотна. Всем предписывалось ходить босиком и одинаково стричь волосы. Женщины также ходили босиком, а их единственной одеждой был «типос» — рубаха без рукавов из того же полотна, подпоясанная на талии.
Это нарочитое единообразие производило удручающее впечатление на «чужаков», которым довелось побывать в иезуитских миссиях. Некий испанец, капитан Майоркского гренадерского полка в письме из миссии Япей (на реке Уругвай) сообщал: «Дома здесь настолько похожи друг на друга, что, увидев один, вы уже как бы видели все остальные, так же как, увидев мужчину или женщину, вы уже знаете всех жителей, так как в их одежде нет никакой разницы»{69}.
Такого рода преднамеренное стирание всякой индивидуальности всех сразу и каждого индейца в отдельности было чисто иезуитским приемом психологического воздействия на зависимых от них людей. Так легче было полностью подчинить их, заставить выполнить любую работу, послать на преступление, на смерть, если это требовали «высшие интересы» ордена. Даже склонный к идеализации «иезуитского государства» Бугенвиль вынужден был признать, что жизнь индейцев в редукциях «была заполнена однообразным трудом и невероятно скучным отдыхом. Этой скукой, которую справедливо называют смертельной, объясняется, почему, как я слышал, они без сожаления расстаются с жизнью. Заболев, они редко выздоравливают. Если их спрашивают, печалит ли их смерть, они отвечают, что нет; так это и есть в действительности. Не приходится теперь удивляться тому, что индейцы… стремились бежать из этого заключения. Иезуиты изображали нам этот народ как людей, разум которых никогда не может подняться выше детского. Но жизнь, которую они вели, не позволяла этим большим детям веселиться по-детски»{70}.
Многие апологеты иезуитов превозносили их «просветительскую» деятельность в редукциях, где все дети ходили в школу. Однако авторитетный очевидец Феликс де Асара писал: «Как я мог заключить, посетив эти города, никто из- индейцев не знал испанского языка, никто не мог ни читать, ни писать, исключая немногих, знавших чтение и письмо на гуарани для выполнения приказа считать, сколько прибыло и убыло из складов и т. п.»{71}. Единственное, чему учились индейские дети в школах редукций, — это был закон божий и начала грамоты на гуарани.
Любое проявление культурной жизни в редукциях прежде всего имело целью духовное закабаление индейцев. Здесь усилиями иезуитов возникла одна из первых в Америке типографий. Ее оборудование было сделано мастерами-индейцами из местных пород дерева, олова и меди. Ввозились необходимые для печатания бумага и краска. В 1700 г. в ней была напечатана первая книга — «Римский мартиролог». Затем был издан ряд книг религиозного содержания на испанском языке и гуарани; некоторые украшались гравюрами, выполненными индейскими мастерами, среди которых наиболее интересными считаются работы Хуана Япари. Иезуитская типография печатала также школьные буквари, словари индейских языков, облегчавшие деятельность миссионеров. После изгнания иезуитов в библиотеках только 19 редукций было найдено 9 тыс. томов книг, из них тысяча — на языке гуарани{72}.
По мнению некоторых аргентинских историков (Г. Фурлонга, X. Ибаньеса), почти в каждой из иезуитских миссий со временем сложилась своя, оригинальная школа в искусстве и ремеслах. Индейцы гуарани обнаружили большие способности к творческому заимствованию европейских образцов. Под наблюдением миссионеров индейцы по-своему интерпретировали эти формы и модели, добавляя элементы родной флоры и фауны, используя более устраивающие их линии, цветовые гаммы, что породило особый стиль — «гуарани-миссионерский». Обучаясь основам архитектуры, живописи, скульптуры, работам по камню и дереву, индейские мастера, естественно, посвящали свои произведения почти исключительно религиозной тематике. Высокого мастерства они достигали в церковной архитектуре, сооружая в редукциях храмы, вмещавшие тысячи людей. Так, церковь миссии Сан Игнасио Гуасу, построенная в 1682 г., представляет собой прямоугольное здание площадью более тысячи квадратных метров (33,4X27,7 м). На архитектурные конструкции не только церквей, но и всех зданий в редукциях оказали влияние традиции народного жилья гуарани. По замечанию советского искусствоведа Е. И. Кириченко, «зодчество миссий Парагвая не имеет ничего общего со стилями европейской архитектуры. В нем невозможно обнаружить отдаленного сходства ни с Ренессансом, ни с барокко, ни с классицизмом»{73}. Понятно, что самыми внушительными зданиями в миссиях были церкви. И хотя внешний их облик был скромным, входящих в «храм божий» поражала пышность убранства. Потолки были украшены обильной резьбой, иконостасы сверкали золотом и серебром, а стены — особым образом выложенными слюдяными пластинками. В XVIII в. в миссии прибывают иезуиты — профессиональные архитекторы, в основном итальянцы и немцы, которые пытались внедрить европейские каноны строительства и украшения церквей. Однако местный, индейский дух продолжает присутствовать и в позднейших постройках миссий, особенно в многочисленных скульптурах из камня и дерева для украшения церковных интерьеров. История сохранила имя выдающегося скульптура Хосе-индейца, работавшего в середине XVIII в.
Одним из самых сильных средств психологического воздействия на индейцев отцы-иезуиты считали духовную музыку, которую гуарани, будучи весьма впечатлительными по складу своего характера, очень любили. В редукциях не только организовывались оркестры и хоры, но и налаживалось сложное производство самых различных струнных и духовых инструментов. Из Европы в миссии прибывали иезуиты — профессиональные музыканты, имевшие известность еще у себя на родине. Такими были бельгийцы Жан Вазе и Луи Берже, прибывшие в редукции еще в 1616–1617 гг. Итальянец Доминго Циполи, прибывший в Кордову в 1716 г., руководил музы-кальпым образованием иезуитов, которых готовили специально для работы в редукциях{74}.
Потребности хозяйственного развития «иезуитского государства» требовали специальных знаний, и иезуиты много занимались естественными науками, прежде всего теми, которые имели прикладное значение. Наиболее известно имя Буэнавентуры Суареса (1679–1750), уроженца Санта-Фе, одного из первых астрономов и метеорологов в этих краях. Необычайно способный самоучка, Суарес располагал только инструментами и приборами, сделанными им самим при помощи индейских мастеров в редукциях Сан-Косме и Сан-Дамиан, где он провел более 30 лет: часами с маятником, показывавшими минуты и секунды, астрономическими квадрантами, телескопами с совершенными линзами. Используя этот инструментарий, Суарес составлял астрономические таблицы, календари и т. п. Наиболее известный его труд — «Лунарий одного века», изданный впервые в 1744 г., переиздавался затем в 1748, 1751, 1759 и 1856 гг.
Известия о «великом эксперименте» иезуитов в Южной Америке, совпавшем с острым кризисом феодализма в Европе, когда наиболее пытливые умы лихорадочно искали новых путей развития общества, произвели на европейскую интеллигенцию очень большое впечатление. Такой интерес искусственно подогревался и самими иезуитами, которые в первой половине XVIII в. проникали буквально во все влиятельные круги западноевропейского общества. Играя на туманности сведений об «иезуитском государстве» в Парагвае, совершенно естественной при его удаленности и самими же иезуитами созданной изоляции, апологеты «Общества Иисуса» создавали вокруг него радужный ореол воплощенной в реальность сказки о всеобщем счастье, подлинной Аркадии, претворенной в жизнь Утопии, где под мудрым и бескорыстным руководством духовных наставников-иезуитов сотни тысяч прежде невежественных «детей природы» обрели покой, благосостояние и разумное просвещение. Уже в XVIII в. в литературе определилось целое направление, существующее в буржуазной историографии и по сей день, где «иезуитское государство» в Парагвае выдается за воплощенную мечту человечества о всеобщем счастье, за некую разновидность «коммунистического общества» — общество «теократического коммунизма». В такого рода заблуждение в XVIII в. впадали даже передовые представители европейской общественной мысли. Так, Монескьё полагал, что в «иезуитском государстве» в Америке якобы реализовался идеал платоновой республики. Даже в статьях знаменитой «Энциклопедии», вышедших до изгнания иезуитов из Франции (1764 г.), содержатся восторги по поводу их «государства».
