Я и сам не заметил, как вздохнул с облегчением, хотя у меня на глазах горела Белая Цитадель. Тревога ушла из моего сердца вместе с последним мучительным вопросом.
Впрочем, неверно: еще одна тайна будет в моей судьбе. Она смутит душу в самый последний миг. Когда стрела настигнет меня и от боли сорвется дыхание, царство живых вновь, как в миг рождения, вихрем закружится надо мной, и тело вновь нальется страшной тяжестью. Его потянет вниз, оно так отяжелеет, что я не смогу удержать его - и оно падет к моим ногам уже ненужным, холодным грузом. Но перед этим я еще успею оглянуться, надеясь различить в вихре лиц одно - лицо убийцы. Но узнать, кто он, эллин или варвар, уже не помогут мне ни мои глаза, обученные сарматскими стрелками, ни дар ясновидения.
И если небо будет милостиво ко мне, то, как и Гестас, сын Мириппа, победивший время, увижу я, умирая, ту свою жизнь, где никогда не будет лжи: где мать улыбнется мне, стоя у моря, под песчаным откосом, и Азелек встретит меня у родного очага, к которому я возвращался почти тридцать восемь лет. Если будет так, то я умру с надеждой, что наконец замкнулся круг последнего земного страдания...
ПРАВДА О НЕЧЕСТВИЦЕ
Деметрий шлет привет Аминту, сыну славного Кассия Равенны.
Мой юный друг, я вновь подаю тебе повод к изумлению. Горько становится мне всякий раз, когда подумаю, каким ударом оказались для тебя слухи о том, что я замешан в краже храмового золота и, боясь быть разоблаченным, скрылся. Это - грязная клевета, Аминт. Однако никаких свидетельств в свою пользу не имею. Только твое сердце способно подсказать тебе правду. Я доверяю ему, ведь всегда радовался чистоте твоей души.
И вот я снова удивляю тебя - теперь своим письмом. Могу лишь печально улыбнуться, представляя себе, как изумился ты молчаливому чужестранцу, моему гонцу. Я обязал его быть крайне осмотрительным и, передав тебе под покровом ночи письмо, сразу же кануть в темноту.
Прежде чем перейти к делу, прошу тебя заранее об одной услуге. Прочитав письмо, сожги его и храни уста свои. Никто не должен узнать о нем. Иначе мне и моей дочери будет грозить не только смерть, но и, что ужаснее, позор. Ведь я поклялся Эвмару никому не писать и ни перед кем не оправдываться, дабы не выдать свое местонахождение и тайный замысел Эвмара, цель которого мне самому едва ли понятна.
Не могу судить о том, сколь близки твои отношения с Эвмаром. Может статься, он уже рассказал тебе о моей судьбе, и в таком случае мое письмо окажется излишней, запоздалой вестью. Я ценю твою дружбу с Эвмаром. Не сомневаюсь в его благородстве, силе духа и искреннем желании спасти Город. Однако меня всегда пугали его глаза: в них огонь некоего грандиозного и таинственного замысла, размах которого не постичь земному уму. В его долгих странствиях и близких отношениях с сарматами я вижу тень, одну лишь тень великой тайны. Итак, я не уверен в том, что ты знаешь правду о моем бегстве из Города, и потому моя душа неспокойна. У тебя самое чистое сердце из всех, кого я встречал в Танаисе и за его пределами, а чистое сердце должно быть алтарем, к которому подносят правду, всю правду.
Мое первое признание таково: своим исчезновением, своим бегством я обязан Эвмару, сыну Бисальта. Он спас меня и мою дочь. Ныне я нахожусь в чужом городе за двумя морями и большего раскрыть тебе не могу, ибо, если письмо перехватят, я нашлю погибель на свою голову и голову дочери.
Я, архитектор Деметрий, - единственный человек в Танаисе, знавший правду об Аполлодоре, и это знание стоило мне дома и спокойной старости. Враги Аполлодора, покончив с ним, искусно замели следы, но им удалось узнать, что остался еще один опасный свидетель истинной судьбы убитого. Если бы не Эвмар, нож наемного злодея без особого труда сделал бы свое дело. Это едва не случилось на закате первого дня горпиэя у невольничьего рынка.
Я стар, Аминт, цена моей жизни уже невелика. Изношенные сапоги жаль выбрасывать, но домроги они хозяину только памятью о пройденном пути, а не своей настоящей пользой. Короче говоря, я был готов остаться и, быть может, успел бы сказать правду в полный голос, прежде чем мне выпустили бы наружу кишки, - пусть даже никто не поверил бы моим словам. Нет ничего труднее для старика, чем прижиться на чужбине. Но у меня есть дочь. Она молода, и я в ответе за ее жизнь. Эвмар поторопил меня и снабдил деньгами.
В ту же ночь, после того как меня едва не убили у невольничьего рынка, мы, оставив дом, налегке ушли из Города. Меоты из числа друзей Эвмара отвезли нас на лодке на безопасное расстояние, утром же в условленном месте нас подобрал торговый корабль. Сдается мне, что у Эвмара верных людей больше, чем верных солдат у Августа.
Вот главная правда, Аминт: храм Аполлона Простата был подожжен не Аполлодором, сыном Демокла, а людьми Аннахарсиса. Паутина для Аполлодора плелась долго и весьма усердно. Несчастье в том, что и сам он поддался гнусному шепоту фиасотов Высочайшего. Присутствие римлян в Танаисе раздражало его. Думаю, рассудок удержал бы его от опрометчивых решений, и он не встал бы на сторону противников твоего отца. Однако он был слишком горд и самолюбив, и Аннахарсис умело воспользовался этой его слабостью. Однажды двое легионариев задержали его у причала и оскорбили. С того дня, к радости Аннахарсиса, Аполлодор не высказал ни одного доброго слова о твоем отце. Римляне же, в том я не сомневаюсь, заработали на роскошную пирушку.
Оценив все эти обстоятельства, ты, наверно, не станешь недоумевать, почему связей и усилий Эвмара не хватило, чтобы спасти Аполлодора и уберечь его от гибельной паутины. Гордость подвела Аполлодора, под личиной оскорбленного достоинства он не разглядел правды, и в решающий миг, который не побоюсь назвать мигом исполнения судьбы, он сделал неверный выбор.
В фиасе Бога Высочайшего вызревал замысел поджечь храм Аполлона Простата и выдать за поджигателя именно эллина, образованного эллина. Уверен, что знали о замысле только высшие фиасоты. Аннахарсис жаждет полной власти над Танаисом и хочет использовать для своей цели смуту.
Чтобы осудить невинного человека, мало одних только вещественных доказательств: нужно заранее подготовить причины преступления. Трудно поверить в то, чтобы человек, всю жизнь отличавшийся благородством, образованностью и почитанием эллинской славы, сделался вдруг злодеем, поджигателем эллинского храма. Народ легко заподозрит коварный навет.
Аннахарсис позаботился и об этом. Здесь моих пояснений не потребуется: ты сам прекрасно помнишь внезапные слухи о том, что Аполлодор начал страдать лунной болезнью, порой бродит спящим по Городу, пугая ночную стражу, и однажды, зайдя в беспамятстве в храм Аполлона, повалил новую стелу, которая раскололась надвое. Стражу подкупили, стелу раскололи. "Плохая примета", - шептали потом по углам приспешники жреца. В фиасе Аполлодора усердно убеждали, что слухи раздувают люди твоего отца.
Я не могу раскрыть перед тобой, Аминт, все тайные ходы, предпринятые "отцом" фиаса с целью очернить имя моего друга, и объяснить тебе все тонкости тайного замысла: они остались мне не известны.
Меня погубило письмо Аполлодора, которое он передал мне накануне пожара.
В конце концов Аполлодор все же почуял неладное. Опасения стали терзать его душу. Он пришел ко мне и рассказал о своих отношениях с фиасом Высочайшего. Уходя, он оставил заранее написанное им письмо в городской совет с изложением того же рассказа. Оно кончалось такими словами: "Может статься, я совершил роковую ошибку и оказался игрушкой в руках врагов Города. Сегодня "отец" фиаса Бога Высочайшего сообщил мне, что пресбевт готовит поджог храма Аполлона Простата с тем, чтобы обвинить своих противников в распространении смуты и паники в Городе, а вслед за обвинением ужесточить тиранию и, устранив всю охрану Города, заменить ее многочисленными римскими постами. Это известие, по требованию Аннахарсиса, я должен хранить в строжайшей тайне. "Отец" фиаса призвал меня возглавить отряд верных людей и схватить поджигателей на месте преступления. Я дал ему слово не допустить поджога эллинской святыни. Однако никаких ясных доказательств кощунственного замысла пресбевта я не имею, и моими действиями будет руководить лишь данная совету фиаса Бога Высочайшего клятва исполнить все взятые на себя поручения "отца".
