– Но ведь и на главную квартиру светлейшему следует доложить, что Бонапарт здесь, на пути сем, – с тем же искренним простодушием удивилась Полина Аристарховна, продолжая принимать Евгения за своего. – Может, стоит кого из моих молодцов послать, коли вам недосуг?
Тут бы мне его и разоблачить! Да что толку: опять же губить разом и в одночасье и себя, и всех Верховских, да и только…
Евгений сжал губы, прищурился, искоса хищно зыркнул на меня.
– Нами все предусмотрено, Полина Аристарховна, не беспокойтесь, – сухо и властно сказал он… и повлек меня прочь.
Я заметил при том, как в левой руке его блеснуло жало извлеченного из рукава тонкого и короткого стилета.
– Просто напоминаю вам, что я мастер по исполнению особых поручений… – прошипел он. – Но и кодекс чести готов блюсти, если не увижу опасности, грозящей моему императору.
Да, любезный читатель, оружий для тайных убийств я при себе не имел… а верно, жаль!
Точно легавые, ищущие подранка, мы пронеслись по полутемным службам. Я и сам опасался, как бы какой из храбрых мужичков не схоронился где. За то время Евгений не вымолвил ни слова, да и мне не о чем было его спрашивать. Я был крайне занят… все так же занят своими душевными борениями.
И вот снова шум и гром накатили на усадьбу. Как раз мы покинули последнюю из служб и увидели, как Полина Аристарховна выходит на крыльцо, прикрывши плечи вечерней пелериной.
– Умоляю, оставайтесь здесь, на месте! Я мигом вернусь! – тревожной скороговоркою выпалил Евгений и побежал к хозяйке.
Неслышно было, что он сказал ей, но я заметил, что она кивнула и быстрым движением передала ему какой-то предмет... То был ее маленький коварный пистолет!
Я тотчас обо всем догадался, ахнул в душе… и остался на месте, потому как вновь ничего уж не мог изменить. Много позже я получил подтверждение своей догадке. Полина Аристарховна переживала те же борения, тот же противоречивый порыв, что и я: не убить ли супостата прямо здесь, на ступенях усадьбы? И так покончить разом с нашествием. Ценой своей жизни… и жизни любимого батюшки… так что же…
Но прозорливый и наблюдательный Нантийоль был начеку. Он, верно, подозревал молодую хозяйку в тех же тайных и столь же незрелых замыслах, что и меня. И напал на нее в самый подходящий миг. Он сказал ей, поразив ее воображение, что император носит под мундиром непробиваемый панцирь, так что любое дилетантское покушение на него заведомо обречено на неудачу. Тут же он потребовал сдать ему любое оружие, буде оно скрыто в одежде, ради безопасности самой же Полины Аристарховны:
– Нас с Александром довольно для того, чтобы уберечь вас от любых опасностей, вы в том уже успели убедиться.
Полина Аристарховна растерялась, тихо отдала пистолет… и так Евгений убил сразу двух зайцев, еще ни разу не выстрелив: обезоружил отважную девицу и получил в руки пистолет – самый что ни есть удобный на случай, если внезапно придется палить в меня.
Мог ли я скрыться и поспешить к своим, пока мой Зоил искушал молодую хозяйку усадьбы, почти отвернувшись от меня? Никак. Напомню: во дворе уже стояло каре гренадеров, они настигли бы меня куда быстрее легавых. Да и пикетов кругом было не счесть.
Но вот загудел и загрохотал мост – и во двор неприметной, затерянной в подмосковных лесах усадьбы Веледниково вступил сам Наполеон Бонапарт, сопровождаемый самым приметным из своих маршалов. Прочих генералов можно было и не считать по пальцам.
Бонапарт, спустившись с коня, вдруг стал меньше и коренастей. Он мне напомнил некрупного, но могучего вепря. Множество портретов императора доводилось видать мне: они верно передавали различные черты его, но ни на одном не была отражена достоверно сия общая черта – а именно «кабанья стать». Разве что на граверном портрете, исполненном одним австрийским мастером, чье имя я запамятовал, была правдиво показана толстая короткая шея и очень массивная нижняя часть головы – отнюдь не тот полу-аристократический подбородок, что изображали из полотна в полотно льстивые или просто напуганные живописцы.
…В тот миг, когда Бонапарт сошел на землю, я уже достиг крыльца и встал рядом с Полиной Аристарховной, дабы поддержать ее духом. По другую, левую ее руку, встал вездесущий Евгений.
Зрение мое феноменально сузилось. Я видел перед собой только стремительно приближающегося Бонапарта. Исчез напрочь ослепляющий своим мундиром и величием Мюрат! Так случилось со мною однажды, в часы битвы за Смоленск: прямо мне навстречу катилось по земле пушечное ядро со свистящим фитилем, я видел только его, а весь мир вокруг свернулся, аки небеса в Судный День… и время будто остановилось… и себя самого я увидал со стороны, будто душа в испуге оставила тело, а оно продолжало стоять, дышать и смотреть на приближающуюся смерть. Тогда свершилось чудо: ядро прокатилось по лужице и как раз фитилем, он погас, и ядро, словно удивившись сему конфузу, бестолково замерло в сажени от моих ног!
И вот удивительное событие повторилось: мое тело стояло, дышало, смотрело… и даже докладывало Бонапарту…
– Парижский провансалец? Или провансальский парижанин? – коротко, точно двумя выстрелами вопросил меня император, ничуть не грассируя и без носового прононса.
– Сир! Кем скажете – тем и буду! – нашелся я… вернее мое покинутое, но отнюдь не потерявшее рассудка тело.
Бонапарт усмехнулся и перевел взгляд на Полину Аристарховну, тотчас же повторившую грациозный книксен. Император французов едва доходил ей макушкой до… простите покорно, до декольте!
– Pauline?! – приподнял он бровь. – Да, вижу, есть в вас тот же огонь, что и в моей сестре.
Полина Аристраховна, чуть зардевшись, изящно поблагодарила императора за сей сомнительный комплимент.
Бонапарт снова усмехнулся и выразился куда более пространно:
– Вы, мадемуазель, своей простой и ясной красотою и величием своим олицетворяете Москву… и более того, всю Россию! Я был бы рад, если бы и она приняла меня с тою же простодушной гостеприимностью, что и вы.
– Ваше величество, моя Родина примет с радушием и истинно русским гостеприимством всякого, кто придет к ней с миром, – изумительно изящно и определенно выразилась несравненная хозяйка Веледникова.
– По крайней мере вы не встречаете меня пушками, – хмыкнул Бонапарт и глянул, наконец, на Евгения: – А вас я видел где-то.
– Да, сир! В Милане, – по-спартански лаконично и гордо напомнил о себе Нантийоль.
– А. Да-да. Особые поручения, – на счастье Евгения, припомнил император. – Всюду поспеваете, лейтенант. Похвально!
Поток бурного французского наводнения повлек нас в дом, и охрана императора оттеснила нас с Евгением. Я уж обрадовался тому, что могу теперь ускользнуть куда-нибудь в уголок и перевести дух… Но не тут-то было! «По войскам прокатилось»: удачливых разведчиков – за стол с императором.
– …жареного цыпленка – и довольно, – донесся до меня голос императора, предпочитавшего цыплят всем прочим изысканным яствам.
После короткой паузы вновь послышался его голос:
– Ryabchick – это польский цыпленок?
Так мы угодили на ужин с Бонапартом, причем – уже не на разных концах стола, а на одном, плечом к плечу, нож к ножу… и на радость Евгению: при любом моем неверном движении он мог пустить мне пулю в бок, не глядя и при том продолжая беззаботно орудовать вилкой.
Странный то был ужин, совсем не похожий на непринужденный и веселый завтрак с неприятельскими гусарами. Как, впрочем, и на скудный обед с мародером, в чьем мундире теперь вполне по-мародерски красовался я сам. Императору подали обещанного рябчика, принудив хозяйку дома предварительно «снять с него пробу». Теперь Бонапарт вкушал его, выкатывая глаза, так яростно и жадно, будто не ел до того неделю… или же наедался впрок перед скорой битвой. Высшее офицерство Франции не отставало от своего повелителя. Позже, зимою, такой аппетит видал я лишь у пленных французов. Прозвучало два коротких тоста – первый за императора, второй за Францию, а меж ними и после Бонапарт бросал изредка короткие фразы. Несколько раз в его устах прозвучало слово «Бородино».
