Перед Бряновым открылось озеро, осененное огромным златочешуйчатым столпом колоса, что был окружен водой. За озером, на естественной возвышенности, широко раскинулся белый храмоподобный ресторан.
Эта область Выставки казалась Брянову в детстве самым зачарованным местом. Здесь всегда было мало народу, а случалось, как бы вообще никого… От грозного златочешуйчатого столпа веяло неосознаваемым, допотопным величием. Воздушные величественные галереи ресторана предназначались неизвестно для чьих прогулок. Когда Саша во втором классе читал про Троянскую войну, ему хотелось, чтобы здесь жил и прогуливался в изгнании царь Трои. А став взрослым, он некоторое время думал, что ресторан был построен специально для однократного посещения Иосифом Виссарионовичем Сталиным.
Теперь получалось, что совсем для другой цели было сооружено на задворках ВДНХ это парфеноноподобное здание… И снова было безлюдно, и тихо стояла в озере вода.
Брянов оглянулся.
Молодая парочка, беззаботно обнявшись, брела за ним следом, занятая собой и мороженым. Брянов, однако, оценил: оба крепкие, высокие, а у девушки в ее сумочке, повешенной через плечо, неизвестно что…
К тому же в этой открытой низине, у озера, он прекрасно просматривался со всех сторон и высот: из-за разных деревьев, с галерей ресторана, с вершины павильона «Космос» и, конечно же, с Останкинской телебашни…
Пока он обходил озеро, наверху, около ресторана, медленно проехал грузовик какой-то местной службы, своим видом и треском мотора сильно дисгармонируя с общим пейзажем.
Перед входом в ресторан Брянов оказался совсем один. Он оглянулся: парочка давно отстала и вообще пошла в сторону, вдоль озера. Вся людская суета, гул большого города остались далеко-далеко, за какой-то неизвестной государственной границей.
Главный вход в ресторан был заперт, перед дверями, на камнях, лежала плотная пыль. В ресторане шел ремонт, его былая красота обновлялась. Кое-где перед фасадом были аккуратно сложены или разбросаны разные стройматериалы, была разлита бетонная лужица.
Брянов внимательно осмотрелся, не веря в подвох.
«Работает кафе», — увидел он на малоприметной двери, справа от главного входа, небольшую, сделанную от руки табличку. Дверные стекла были замазаны побелкой, и с побелки ухмылялась выведенная на ней пальцем ехидная рожица.
Брянов двинулся туда и остановился в трех шагах от двери, подспудно ожидая приглашения. Интуиция не подвела его. Дверь наполовину приоткрылась, из-за нее высунулся большой и широколицый молодой человек в белой сорочке и черной «бабочке» официанта и приветливо, вернее, жизнерадостно, обратился к Брянову:
— Желаете у нас перекусить? Заходите.
Даже просто кивнуть в ответ уже не требовалось — человек исчез, оставив дверь приоткрытой.
Брянов глубоко вздохнул, в последний раз поглядел на небеса и обреченно принял приглашение.
От того, что все окна на две трети покрывала побелка, внутри было немного сумрачно. Пахло незавершенным ремонтом. Полдюжины столиков были расставлены в неуверенном порядке, также намекая на лучшее и более правильное будущее. Буфет у задней стены выглядел походно-спартанским, но с долей изящества был украшен подсушенной икебаной и пустыми бутылками из-под французского коньяка и виски. Как бы на развалинах империи последними обитателями было создано в ее память маленькое оптимистическое святилище.
Того самого старичка Брянов заметил и определил сразу; вернее, сразу вместе с ним обоюдно определился.
Старичок выглядел лет на восемьдесят, не меньше. Он был маленьким, аккуратным и даже холеным человечком с прозрачными, полу заметными сединами и короткой бородкой, одетый в серенький плащик, в белой сорочке с темным галстучком и в древнем, но аккуратном костюмчике. Здесь, в этом не очень обыкновенном кафе, его интересовали только чашечка кофе и что-то вроде мармелада, лежавшего на блюдечке.
Он сидел вполоборота к двери и, когда Брянов осторожно и нешумно вошел, повернулся и сощурился в ею сторону.
Произведя от двери быстрый панорамный осмотр, Брянов убедился, что угадывать из десятка старичков нужного не придется. Еще за двумя столиками, в легком отдалении, сидело в сумме пять человек, которые напоминали рабочих, их прораба и одного оригинального гостя Выставки, который неведомо как добрел до этих глухих мест. Официант, пригласивший Брянова, теперь неторопливо возился за стойкой.
— Вы, как я догадываюсь, тот самый загадочный Петр Евграфович, — изысканно проговорил Брянов, подойдя к столику.
Старичок улыбнулся ему еще шире и стал подниматься.
— Вы не ошиблись, молодой человек…
Похоже, их услышали все. Акустика в этом ресторанном закутке оказалась отменной. Усаживая старика на место, Брянов представился сам. Официант тоже не потерял ни одной секунды даром. Едва Брянов сел, расстегнув свой парадный плащ, как уже услышал сверху вопрос:
— Что будете? У нас есть кофе, выпечка, салат…
Брянов уже указал на стариковский набор, но Петр Евграфович Гладинский имел свой план.
— Принесите-ка вы нам, любезный, по рюмочке коньяку и по дольке лимона, а потом мы подумаем, — оживленно попросил он.
Брянов поспешил было отказаться от коньяка, вспомнив о своем зароке, но смолчал и затих: обычный мир остался по ту сторону забеленных окон.
Старичок стал разглядывать Брянова с загадочной улыбкой. Официант тем временем принес заказ.
— Эти места, насколько мне известно, как-то связаны с вашими отроческими воспоминаниями, не так ли? — проявил старичок совсем уже мистическую осведомленность.
— Да… связаны, — подтвердил Брянов, уже готовый к тому, что дед окажется самим царем Трои.
— Тогда я предлагаю выпить за нашу поистине единственную частную собственность, — старичок поднял рюмку, — которую у нас никто не может отнять… кроме только Господа Бога — за грехи наши… да и то: ведь Он призовет нас на Страшном Суде вспомнить все… Но рано говорить об отдаленных последствиях. Давайте, Александр Сергеевич, — за воспоминания!
Гладинский только пригубил рюмку, а Брянов отлил в себя половину. Коньяк оказался не ахти, но уместный своим резким вкусом и духом.
— Итак, вы не верите в переселение душ и прошлые жизни? — напомнил старичок.
— Мне ближе христианский подход, — ответил Брянов, ощутив в себе чуть больше свободы. — Зашел — вышел. Как в этом кафе. А крутиться вроде белки в колесе — тоскливо.
— Мне приятно разделить ваши настроения, молодой человек.
Говоря, Гладинский неторопливо доставал из-за пазухи что-то: оказалось, картонную коробочку с каким-то старинным рисунком. Он положил ее на стол перед собой, и у Брянова колыхнулась душа — до боли знакомой, кровно своей «частной собственностью» показалась ему эта коробочка.
Старичок сделал паузу, явно заметив рефлекс Брянова, его остановившийся взгляд.
Он неторопливо открыл коробочку, извлек из ряда папиросок одну, вставил ее в роговой мундштук и закурил с помощью большой спички с красной головкой.
Брянов тяжело сглотнул.
— Вы когда-то курили? — прозорливо заметил старичок.
— Было дело… — пробормотал Брянов, не в силах отвести взгляд от коробочки, на которой были изображены русло золотой реки, а над ней, на черном фоне, — серебристый мысок с кирхой в обрамлении готических букв: «GOLD RHEIN» («Золотой Рейн»). — Пять лет назад бросил… — уточнил он, не добавив только: «после развода с женой».
— Рекомендовать, разумеется, не могу…
— Пожалуй, я сегодня одну выкурю, — решился Брянов, вспомнив о том, что обычный мир остался-таки по ту сторону. — Повод подходящий.
Старичок, улыбаясь, медленней пододвинул коробочку к нему.
Брянов прикоснулся к ней, обхватил пальцами, вспомнив еще одно очень знакомое ощущение, посмотрел на картинку вблизи… Воспоминание, еще неведомое, еще неизвестное, как птенец в яйце, подпирало все сильнее, толкалось в явь, в сознание — и Брянов на миг испугался того, что сама душа, само его сознание окажется всего-навсего скорлупой и вот-вот треснет и расколется под напором.
