Соня читает письмо матери мужа: «Что, змея, добилась своего? Зачем ты влезла в нашу жизнь? Ты должна была оставить его в покое! Если бы не ты, ничего не случилось бы! Из-за тебя Аня (дочь мужа от первого брака) прикована к постели — паралич на нервной почве! Сделай что-нибудь, подними ее! Пришло время перемен!». Незачем столько писать. Соня сдалась уже после второго послания. Перемены уже начались.
Лола. Пять минут экранного времени: это кровавые буквы на черном экране, уходящие в вечность под звуки траурного марша Шопена, посвященного жертвам русско-польской войны. В фильме нет ни одной случайной фразы, ни одного проходного кадра. Любовь как-то не приходит по заказу. Что может изменить ее жизнь? Ответ давно готов: снег.
Катерина не верит своим глазам. Сердце бешено колотится. Это то, что нужно. О большем не стоит и мечтать. Работа врача и никаких операций. Уж руки-ноги она как-нибудь загипсует. От дома до службы спасения туристов езды — каких-нибудь пятьдесят минут. Интересно знать, почему? Неужели в Инсбруке не нашлось места для опытного хирурга? Что привело ее сюда, зачем она приехала, чего она хочет? Прекрасно. Ей нечего скрывать. Что ей нужно? Ей нужны… перемены!
Соня почему-то считала, что советские гинекологи, в общем и каждый в отдельности — армия грубиянов, считающих отсутствие девственности страшнейшим преступлением, а беременность — заслуженным наказанием. УЗИ показало семь недель, точку стучащего сердца и хвост, который чудесным образом превратится в ноги без всякого участия волшебного трезубца царя Тритона. Молодая женщина прекрасно знает ответ: ребенок должен жить с мамой. О чем ты думаешь, Сонюшка? О кукушках!
Лола бродит по дому понурой тенью. В холле на вешалке в любую погоду висит светло-бежевый плащ отца. Летом может пойти дождь, зимой вероятно потепление. Плащ поношен, ему уже больше тридцати лет. Новенький и шершавый, он послужил восьмилетней Лоле прекрасным одеялом, когда она уснула, свернувшись калачиком на заднем сиденье машины, пока отец вез ее в новую жизнь. Пахнувший нафталином старый кусок ткани с потертыми карманами — символ уюта и благополучия. Лола зарывается лицом в шелковую, местами рваную подкладку — она пахнет заботой, теплом, отеческой опекой. Что бы сказал отец, обрати он внимание на этот бесценный для семейства пережиток прошлого. Матадор — вольная птица, он должен парить и быть сбитым, а не страдать в клетке, сначала выпрашивая у судьбы лишнее время, а затем, умоляя, чтобы пришедший день стал последним.
Катерина. Маньяк, тридцать лет. Без сознания. Огнестрельное ранение. Полицейский, сорок пять лет. Сознание отсутствует. Ранение в голову. Брат полицейского: «Этот маньяк за полгода отправил на тот свет восемь женщин, а напоследок убил моего брата. Врач в приемной сказал, что, если бы помощь смогли оказать, хоть на пять минут раньше, у брата был шанс». Лифт везет осевшую на пол Катерину обратно наверх: «Не узнала — шепчет она, — не узнала, я спасла убийцу, а не жизнь полицейскому. Не знаю, как буду ходить по городу. Кажется, все станут показывать пальцем и шипеть вслед: «Смотрите, эта та, что спасла маньяка». Муж Катерины: «Поезжай, милая! Развеешься, отвлечешься, а вернешься, о маньяке уже никто и не вспомнит». Не нам судить о высшей справедливости. Возможно, смерть без суда и следствия оказались бы слишком легким исходом для убийцы. Когда человек не может чего-либо сделать, он думает о побеге. Чистая древняя история. Одному царю приснилось, что пришла его смерть. Посреди ночи он созвал своих мудрецов и сказал: «Отыщите смысл этого сна. Мудрецы побежали по домам и принесли свои писания. Это были большие-большие тома. И они стали советоваться и спорить, обсуждать и драться друг с другом, доказывать. Они не приходили к согласию, они принадлежали к разным сектам, как это всегда бывает с мудрецами. Они не принадлежали самим себе, они принадлежали к некой мертвой традиции. Один старик, который служил царю всю его жизнь, шепнул ему на ухо: «тебе лучше бежать, так как эти люди никогда не придут ни к какому заключению. Если смерть предупредила тебя, то лучше исчезнуть из дворца. Беги куда-нибудь быстрее!».
Лола. Мягко высвободившись, она выскальзывает в открытую дверь, стучит по ступенькам каблуками, быстрым шагом перебирается на правый берег реки, останавливается возле стены, у которой несколько часов назад позволила мужчине прикоснуться к себе. Лола сводит лопатки, пытаясь снова почувствовать боль от оставленных каменной глыбой следов, зная, что ныть и страдать теперь будет у нее тот не имеющий постоянного места загадочный орган, который принято называть душой: «Разбил мне сердце — и считает, я могу радоваться?».
Соня: он совершенно другой, одно название, какое: «Атлантический». Здесь пахнет затерянной Атлантидой. Знаешь, о чем могут рассказать эти волны? О тайне Бермудского треугольника. А «Тихий». Марианская впадина, глубокий бездонный желоб. Ничего интересного. Соня пишет большим пальцем ноги несколько слов арабской вязью.
Катерина: «Скажи им спасибо, мальчик. Ты подрастешь и женишься на милой улыбчивой девушке, и избежишь искушения превратиться в героя романа Теодора Драйзера «Американская трагедия» Клайда, убившего свою беременную невесту ради возможной женитьбы на богатой девушке.
Лола. За воротами нарастает возбужденный гул, вползает в щели проемов. Звенящий шум толпы уже начинает будоражить быков, обещая рев, погоню и свежее мясо на рогах. Быки раздувают ноздри, грозно фыркают, помахивают хвостами. Словно пытаются предупредить лихих бегунов о грозящей опасности, до того, как прольется кровь. Матадоры осваивают шаги годами, день ото дня шлифуют технику отношений с быками, репетируют полет на капоте, выпады шпаги, кружение амулета. Тореро впитывает в себя характер животного, чувствует его, знает, чего ждать от быка, угадывает настроение, запал, способности соперника. Безумцы же, бегущие перед разъяренными быками, не думают ни о чем, кроме того, что на них мчится шестьсот килограммов смерти и надо продержаться несколько секунд, чтобы выжить. Спрашивают Лолу: «Ты пойдешь смотреть пробег?». «Не собиралась, но теперь, пожалуй, погляжу на тех, кому жизнь не мила. Может, они и впрямь произведут на меня впечатление своей храбростью».
Соня поворачивает к мужу горящие глаза: «Трусостью здесь и не пахнет». Они стоят у ограждения и ждут сигнального выстрела. Общее нервное ожидание, хихиканье смельчаков, намеревающихся соревноваться с быками, выводит женщину из равновесия: «А долго будет длиться пробег? Бежать быкам всего восемьсот метров». «Мне страшно». «Да нет же, Сонюшка. Я знаю, что ты страус. Как я мог предположить, что тебе понравятся гонки на выживание».
Катерина. Девушка справа от Катерины, напротив, ждет сигнала с каким-то странным энтузиазмом, разглядывает бегунов без восхищения, а скорее с состраданием. Женщина, судя по внешности, испанка. «Да. Точно. Где-то ведь видела эти глаза и волосы. Афиша у зала конгрессов! Не может быть! Так она матадор?! Ну, теперь все понятно: и ее презрение к участникам гонки, и желание оказаться первой среди лучших. Как же ее зовут? Дола? Мола? Нала? А может — Лола!»
Лола выдергивает себя из толпы, замечая, как на мостовую летит молодой человек, слышит отчаянный крик его девушки, и не видит, как эту девушку удерживает от неминуемого падения все та же блондинка, к которой привалилась мать малыша. Через мгновение Лола прислоняется спиной к кому-то из стоящих впереди людей, прижимая к себе лицо спасенного мальчика, чтобы тот не увидел, что случится с мужчиной, который так и не сумел подняться. «Он никогда не встанет», — понимает она. Катерина бессильно слушает последние звуки, вырывающиеся из почти безжизненного тела, смотрит на рыдающую девушку, разводит руками и, отводя глаза, качает головой. «Это вы, вы виноваты!» — по-русски кричит Соня толпе. «Я его не спасла», — по-немецки вздыхает Катерина, а Лола шепчет по-испански: «Я убила его». Мир Лолы закачался, рухнул и зазвенел осколками, которые она не собиралась склеивать. Ей нужна другая жизнь, а какая — она сама не знает. Ничто не может вернуть ей душевного равновесия и наполнить существование яркими красками.
